Цветы тянутся к солнцу. Их лепестки отрываются, превращаясь в бабочек. Саксофоны нестройно выводят знакомую мелодию. Женщины выходят из дома и приглашают мужчин на танец. Даже мама и отец кружат друг друга под зажигательный ритм. Мы улыбаемся, и не синхронно дирижируем оркестром. Нет ничего приятнее осознания, что ничего не случилось.
Ничего не случилось.
Мы улыбаемся друг другу счастливыми улыбками. Солнце льет на землю золото, одуряющее стрекотание кузнечиков временами перебивает даже невидимый оркестр.
Все будет хорошо. Мы так думаем еще некоторое время, а потом с тревогой переглядываемся, услышав, как где-то вдалеке тоненькими голосами поют флейты. Наши гости еще не слышат. Мама спохватывается и убегает в дом, выходя оттуда через минуту с тортом в руках. Свечи горят и плюются огнем, их пламя чересчур высоко.
— С днем рождения, дорогой, — говорит мама и вонзает нож в толстый слой шоколадной глазури.
"Дорогой"?
Я недоуменно поворачиваюсь и понимаю, что остался совсем один. Брата нет. Свечи плавятся, растекаясь разноцветными глянцевыми лужами. Мама режет торт, и он сминается под лезвием, точно сделанный из губки. Из вишневой прослойки течет темно-красный джем, брызгая на стол. Флейты поют все ближе.
Это я, и таким я останусь навечно —
Один из заблудших,
Без имени,
Без верного сердца, чтобы направлять меня.
Это я, и таким я останусь навечно —
Безымянный.
Эти стихи — последняя попытка
Отыскать утраченную жизнь.
Саксофоны начинают фальшивить, один за другим начиная подхватывать истерику далеких флейт. Я испуганно оглядываюсь по сторонам, в поисках подмоги. Мои гости стоят на крыльце дома и бесстрастно взирают на меня, застрявшего посреди подозрительно зеленой лужайки, посреди которой стоит грубый, наспех сколоченный деревянный стол, с венчающим его раздавленным тортом. Свечи шипят, в бесформенной куче стеарина наверху еще можно узнать пятерку, а вот двойка уже сгорела, плюнув напоследок красным сгустком. Лужайку обрамляют камыши. Я делаю шаг вперед и по пояс проваливаюсь в вязкую жижу.
Флейты поют прямо над головой.
Дом с моими гостями, подобно большому плавучему кораблю медленно уходит к горизонту. Меня засасывает все сильнее и сильнее. Я барахтаюсь в черной грязи, безжалостной и холодной. Гости наблюдают, как я тону с безразличием. Старуха Кутепова вдруг достает из кармана бесформенного плаща платочек и машет мне, улабясь беззубым ртом. Небо стремительно темнеет, заволакиваемое тучами. Саксофоны истерически взвизгивают и затыкаются со странным бульканьем. Восковая пятерка на торте горит, но надолго ее не хватит. Я почему-то не могу оторвать взгляда от этого тусклого огонька. Стол неподвижен, как скала. Мне кажется, что если я успею добраться до него, пока горит свеча, меня что-нибудь спасет. Поэтому я, превозмогая боль в спине от угодившей туда пули, делаю два отчаянных гребка руками, весящими целую тонну. Жидкая грязь, облепившая меня со всех сторон, мешает передвигаться. Но я ползу по ней, словно муха, влипшая в мед, ползу, хотя рот уже черпает вязкую жижу, пахнущую тиной и кувшинками.
Свеча на торте гаснет. Ее тушит сильный ветер, несущий раненых чаек, и вырванный из старческой руки носовой платок.
Моя рука вцепляется в деревянную ножку стола.
Музыка над головой замолкает. Я протягиваю вторую руку, чтобы вытянуть себя на поверхность. В этот момент холодные скользкий пальцы под черно-зеленым слоем глянцево-мазутной жидкости хватают меня за ноги и тянут вниз. И на этот раз я сдаюсь сразу, бросив в небо последний взгляд. Все происходит слишком стремительно, я не успеваю даже крикнуть, не могу в последний раз попросить прощения. Но, может быть, ты услышишь мои мысли? Ты, кто уже более десяти лет сидел в моей голове…
Боль от пулевой раны беспокоит меня гораздо меньше собственной беспомощности, отчаяния запертого в клетке человека.
Олег, прости, за то, что я тебя убил….
Игорь, мне так жаль, что из-за меня ты умер…
Кто же я, темнота? Ответь…
Но вязкий холодный мрак молчит. Он слышит лишь живых, а нас больше нет…
Юлия
Ночью я почти не спала. После ухода Миронова Валерка носился по квартире, натыкаясь на мебель, матерно поминая ближайших родственников Миронова и всех сотрудников МВД. Перепуганный кот на всякий случай забился в шкаф, а попугай заперся в клетке изнутри, где сидел молча, прикинувшись чучелком. У меня же от новостей затряслись колени так, что я не то, что ходить — стоять не могла спокойно. Потому предпочла завалиться в постель, где молча смотрела в потолок, прокручивая свалившееся с неба разоблачение. Мысль, что Саша Семенов, рыхловатый паренек с доверчивым взглядом спаниеля оказался матерым убийцей, никак не укладывалась в голове.
В кухне стукнула дверца шкафа. Затем что-то стеклянно звякнуло, полилось, снова стукнула дверца. Валера показался в спальне с накрытой долькой лимона рюмкой в руке, распространяя вокруг себя аромат коньяка.
— Выпей, — приказал он.
— Не хочу.
— Тебя никто не спрашивает, хочешь или нет. Выпей и все. Иначе всю ночь будешь думать, как это вы с Мироновым проглядели такого хорошего парня…
— Да с чего ты взял? — вяло возмутилась я. Валера фыркнул, погасил ночник и, скинув штаны, залез под одеяло.
— А то я тебя не знаю? Пей, сказал… давай, голуба моя, за папу, за маму, за доброго мужа, который стережет тебя, как верный пес, хотя хочет выпороть, и даже менту этому шею не свернул…. Выпей, иначе не уснешь…
Я выпила коньяк, взорвавшийся огненным шаром в желудке. Горячая волна ударила в горло, я закашлялась, сунула в рот лимон и стиснула его зубами. Кислый сок мгновенно вытеснил вкус коньяка, который я никогда не любила. Муж одобрительно хмыкнул и, обняв меня, почти мгновенно заснул. Судя по выхлопу, сам он принял на грудь отнюдь не рюмку. Оно и понятно, столько нервов…
Вопреки Валеркиному предположению, коньяк не помог. Я проворочалась почти всю ночь, дергаясь от каждого звука, несколько раз вставала и зачем-то проверяла, заперта ли входная дверь. Даже в те минуты, что мы с Никитой весело и задорно обсуждали мою возможную кончину от лап таинственного маньяка, мне не было страшно, как сейчас. Все казалось шуткой, а вера в собственную безопасность была просто безграничной. Разве мог какой-то придурок со свернутыми набекрень мозгами мне навредить? Личность убийцы казалась фантомной, неясной, и оттого совершенно не пугала, в отличии, скажем, от той же самой Земельцевой, с ее безумным взглядом и потными ладонями… Теперь же, когда я понимала, как близко от меня ходило бездушное чудовище, внутри все сворачивалось в густое желе, трясущееся и противное.
Лежа без сна под боком мирно храпящего Валерия я вдруг вспоминала, что подсознательно всегда старалась отстраниться от Семенова. Мне был неприятен его подернутый маслянистой пленочкой желания взгляд, его якобы случайные прикосновения, навязчивое внимание. В те дни, когда он оберегал меня, сидя в доме, я с нетерпением ожидала, когда прикатит патрульная машина, а верный страж уйдет отдыхать. Если тогда я объясняла это как влюбленность Семенова, извечное мужское желание и похоть и хотела избавиться от этого, то теперь моя скрытая неприязнь казалась мне инстинктивным животным страхом, оказавшегося рядом с западней зверя… Зверя, который еще не знает, что бежит прямо в засаду, но нутром чувствующим направленные в палевые бока стволы.
Утром муж развил бурную деятельность, окончившуюся нулевым результатом. Выяснилась печальная деталь — срок действия моего заграничного паспорта истекал. В благополучную Европу меня бы уже не выпустили, как впрочем, и в более лояльную к русским туристам Турцию. Мне досталось не только за то, что я якшалась с маньяками, но и за то, что вовремя не заметила этой детали. Я разозлилась, и в порыве вдохновения вспомнила про Жанку. У той было полным полно знакомых и в паспортном столе, и в посольствах нескольких стран. Недолго думая, я позвонила подруге и слезно попросила помочь.
— Вези мне четыре фотографии, старый паспорт, свидетельство о браке и рождении, — скомандовала Жанна. — Я сейчас сообщу Роману, он быстренько сгоняет в горотдел и все сделает за полчаса. Приезжай, я как раз пиццу пеку…
Одну меня даже к Жанне Валера не отпустил. Подруга быстро просмотрела привезенные документы, сунула их в прозрачную папку и велела Валерию срочно ехать на встречу с Романом, который уже ждал в условленном месте. Жанна снова была дома одна. Детей вывезли погулять счастливые бабушка с дедушкой, подруга, получив передышку, использовала ее для готовки.
Пока пеклась пицца, я рассказала Жанне о коварном Семенове и реакции мужа на эту новость. Договорить Жанна не дала, впрочем, неудивительно. Она никогда не слушала истории до конца, перебивая и высказывая свое мнение. Ну, а поскольку она была весьма горластой, то без проблем перекрикивала любого собеседника.
