— Потом стало совсем худо, — продолжаю я свой рассказ с того места, где остановилась, и Эдам молча слушает. — После того как я опознала тех троих из церкви, мне постоянно угрожали. Они бы и убили меня, если б я не уехала. Мне дали новое имя. Это целая история. Слыхал о защите свидетелей? Вот я таким свидетелем и была. Оказалось, что несколько извращенцев в Роклиффе и его окрестностях — это только макушка айсберга. Раскрыли колоссальную сеть.
— Но убийца Бетси остался на свободе.
— Да, — с горечью откликаюсь я.
— Стало быть, у тебя началась новая жизнь.
— Безумие… Девчонка из детского дома — и вдруг самостоятельный человек, предоставленный самому себе.
— И чем ты занялась? — Эдам тянется за шоколадкой, я ее разворачиваю для него.
— Окончила колледж, работала как вол. Обзавелась кое-какими друзьями, но мне так крепко вбили в голову, что никому верить нельзя, возвращаться на север нельзя, что я по утрам и глаза-то со страхом открывала.
— Тяжело, должно быть.
— Тяжело, но и на удивление весело — начинать с чистого листа. А через два года после колледжа я встретила своего будущего мужа. Вот когда все по-настоящему пошло на лад. — Эдам, уловив перемену моего настроения, косится на меня. — У нас родилась дочь, Джозефина. Ей сейчас пятнадцать.
— Та, к которой мы…
— Да, — не даю договорить я. — Прошло двадцать лет, и одного из той троицы выпустили из тюрьмы. Понятия не имею, как он меня разыскал. Насколько я знаю, в ту банду и полицейские входили. Двух-трех арестовали уже после моего отъезда — я следила по газетам. Это была бомба, когда открылось, что среди членов преступной группы педофилов — важный полицейский чин. Можно не сомневаться, что кое-кому из них удалось выйти сухим из воды. С их помощью он, видимо, и нашел меня. Теперь вся эта шатия в Интернете крутится, в «Afterlife» и тому подобных местах.
Светлеет с каждой минутой, за окном тускло-серое утро. Бегут над головой низкие облака, под стать моему душевному состоянию. Мы мчим на юг, мелькают столбы с разметкой: 190, 85… И вот уже указатели вместо Бирмингема оповещают о Бристоле.
— Как думаешь, что для этого нужно? Чтобы человека простили за то, что он бесповоротно исчез из жизни близких людей?
Вопрос озадачил Эдама, он задумчиво морщится.
— Как если б он умер?
— Вот именно.
— Да-а… Я так думаю, понадобилась бы чертовски уважительная причина.
— А если он снова объявился бы? Вдруг, из ниоткуда?
— Опять же — лично мне бы потребовалась чертовски уважительная причина.
Какое-то время я молчу, а потом кидаюсь очертя голову — просто говорю правду. Не получается никому не верить, решила я, не работает оно.
— Эдам, двадцать девятого августа этого года я убила себя.
Машина резко виляет.
— Что? Ты пыталась покончить с собой?
— Я не пыталась. Я покончила.
Эдам выравнивает машину.
— Но вот же ты, рядом сидишь.
— Для всего прочего мира я умерла. Ты один знаешь, что Нина Кеннеди жива.
— Нина Кеннеди? — В ожидании очередного потрясения Эдам сбавляет скорость.
— После детского дома я была Ниной Брукс. А когда вышла за Мика, взяла его фамилию.
— А кто такая Фрэнки Джерард?
Эдам в том состоянии, когда человек уже перестает чему-либо удивляться, и признайся я сейчас, что я международная шпионка, он поверил бы.
— Франческой я стала, когда убила себя. Понимаешь, я разыграла собственное самоубийство, чтобы Карл Бернетт оставил в покое меня и мою семью. Он угрожал мне, угрожал Джози. И вообще ясно дал понять, что все кончится, только когда я умру. У меня не было выбора.
Эдам размышляет, мысленно раскладывает все по полочкам.
— Почему ты не обратилась в полицию? И почему исчезла одна? Сбежали бы все вместе.
— По-твоему, я об этом не думала? Ты не знаешь этого человека. Исчезни мы все разом — как считаешь, Бернетт не стал бы нас искать? Да он землю носом рыл бы! А так… Предсмертная записка, свидетели, которые своими глазами видели, как я прыгнула с моста. Очень убедительно. Я погибла, а мое тело унесло потоком. Официально признанное самоубийство. Осиротевшие муж и дочь, пара газетных репортажей — вполне заслуживает доверия. А три смерти — это слишком, это не прошло бы. Да и какое право я имела из-за своего проклятого прошлого поломать жизнь тем, кого любила? Они ведь ничего не знают. Я не могла так поступить с ними.
— Но в Роклифф-то зачем было возвращаться?
— Бернетт вряд ли сунулся бы туда опять, во всяком случае, сразу после освобождения. Я же тебе говорила: я решила, что Роклифф будет самым безопасным местом. Ни одному свидетелю под защитой, если, конечно, у него есть хоть капля разума, не придет в голову вернуться туда, откуда он в свое время еле ноги унес. Я думала, что очень умно поступила.
— А полиция какую роль во всем этом играла?
— А никакую, — грустно усмехаюсь я. — Если не считать одной молодой женщины, которая решила, будто меня бьет муж. Я пыталась рассказать им, не вдаваясь в подробности, только ничего не вышло. У меня ведь в голове накрепко засело: доверять можно только одному человеку — тому, кто занимался моим переселением. Я и старалась разыскать его, да не смогла.
— История на грани фантастики, Фрэнки.
— Думаешь, я все сочинила?
— Вовсе нет. У тебя все на лице написано. — Эдам проводит пальцами но шраму на моей щеке.
В Бристоль мы попадаем в самый час пик. Кажется, век прошел с того дня, как я покинула город, в котором скрывалась целых двадцать лет. Я показываю Эдаму, куда свернуть, где срезать, чтобы объехать пробки, и вот мы уже в другой части города, направляемся к тому месту, которое я когда-то называла домом. Через сломанную печку в салон задувает холодный воздух.
Я смотрю на часы на приборной доске.
— В это время она уже встает. — Может, лучше отправиться к школе и подождать у ворот, а не устраивать переполох дома? — Эдам, не могу сообразить, как поступить. Я еще никогда не воскресала из мертвых.
— Правда? А послушать тебя, так ты в этом спец. Ну, куда едем?
— Домой. — Слово, которое некогда наполняло душу теплом, теперь леденит страхом. — Вряд ли она сейчас ходит в школу.
Мне вспоминается странный разговор в сети.
А еще, если Джози уже прочла мое последнее сообщение, стоит позвонить Лоре. Может, Джози уже у них. Я прошу у Эдама его мобильник и, набирая номер, готовлюсь подделать голос под девчоночий.
Несколько минут спустя я даю отбой, а у самой внутри все дрожит от звука Лориного голоса и от собственного обмана.
— Оказывается, они ее с неделю уже не видели. И это очень странно. Раньше она дневала и ночевала у Нат.
— Поедем сначала к твоему дому, а потом к школе. Идет?
Я киваю. Уже совсем близко. Пальцы немеют. От мыслей, что я скажу дочери, которую предала, голова идет кругом.
— Скорее!
Я закрываю глаза, и в темноте внезапно вспыхивает правда.
Целый сезон пропущен. Деревья стоят черными скелетами, словно после пожара. Палисадники, которые я помню в пышной зелени, увяли и засохли в предчувствии осени и зимы. Кое-где на крылечках еще болтаются корзинки с пожухлыми цветами, но только на фасаде моего дома — полный комплект мертвого летнего убранства.
— Ужасное зрелище. Поезжай вперед. — Я едва дышу от страха: вдруг кто-нибудь из соседей меня заметит. Спешно опустив солнечный козырек в машине, натягиваю шерстяную шапку Эдама ниже бровей.
У нас в саду будто табор ночевал. Кругом мусор. Шторы на всех окнах задернуты. Что происходит?
Эдам проезжает мимо дома номер восемнадцать и в конце улицы притормаживает, вопросительно поглядывая на меня: направо или налево?
— Можешь повернуть направо? Хочу еще раз глянуть.
Едем обратно. Замечаю одну соседку с малышом — держат путь на детскую площадку. Здесь мало что переменилось, жизнь идет своим чередом.
— Почему у дома такой вид, как будто здесь никто не живет?
— Может, они еще спят, Фрэнки. Остановиться здесь?
— Нет! Поезжай дальше, там магазины, можно встать, и никто не обратит внимания. А вернемся пешком.
Так и делаем. Выбравшись из машины, мы облокачиваемся на капот, из-под которого валит пар. Устала старушка.
— Я бы позвонил. — Эдам протягивает мне свой телефон.
Я набираю номер, но никто не отвечает.
— Наверное, уже ушли.
— Хочешь, я пойду и постучу в дверь? Меня ведь никто не знает.
Я готова расцеловать его, но не делаю этого. А Эдам меж тем уходит, но вскоре возвращается. На лице недоумение.
— Не могли они куда-нибудь уехать? Такое впечатление, что там давно никого нет. Почта на коврике, шесть бутылок молока под дверью. Я звонил, звонил. Хотел обойти кругом, но калитка заперта.
— Она просто тугая, — говорю я, и на память приходят разные домашние хитрости, известные только обитателям дома, — все то, что и делает его домом. — Я иду туда. — Решение принято. — Может, она там одна, или с ним, а может, ранена или…
