Я искренне удивилась. Я и сама до последнего момента не представляла, что решусь опять поехать в Максов дом в Веледниково. И если бы не коньяк… Но Саша не дал мне додумать и сам пояснил свою мысль:
— Я боялся, что ты еще русская в башке. А ты оказалась иностранкой. А они легко просчитываются. У них на нас всего две реакции: или впадают в транс и ступор и, поджавши хвост, бегут быстрее к себе обратно, в спокойненькую вашу западную житуху, где все всегда по правилам и можно сидеть до конца жизни в обеспеченной государством спячке, или теряют последние мозги от общей непуганности и неопытности и начинают здесь, вконец ополоумев, кидаться в истерике на амбразуры. Вот после твоего звонка с «Белорусской» и стало понятно, к какой группе ты относишься. «Не-на-ви-жу! Макса найду!» — опять передразнил он меня тонким фальцетом. — Нам оставалось лишь аккуратненько выставить везде посты и ждать, пока ты сама объявишься бороться за справедливость, демократию и гласность… Так оно и вышло. Ну, так где ребенок-то все-таки?
Я молчала.
— Ну и молчи. Тоже мне, партизанка… Я сейчас пойду поднимусь в офис, поработаю малек, деловой я человек, недосуг мне тут с тобой кофейничать часами. А ты скажи ребятам, когда тебе молчать надоест. Лады?
Саша начал подниматься с кресла:
— Мужики! А вы девушке помогите быстро вспомнить, где она ребеночка-то оставила, договорились? Только без особенного изуверства. Она нам пока еще пригодится.
И, весело мне подмигнув, спортивный, подтянутый, в отличном настроении вышел из комнаты, оставив за собой шлейф из одеколона.
Смерти я не боялась с детства. Прыгала в канавы, переплывала болото на жалком плоту, самозабвенно играла в партизан в овраге у дома на Мосфильмовской и продолжала воровать у огородников морковку даже после того, как один обезумевший от жадности дед насмерть зарубил лопатой за пучок морковки парнишку из соседнего подъезда. Но вот боли я боялась всегда и очень сильно.
Оставшись в комнате наедине с бандитами, я покосилась в их сторону. Колян, кажется, испытывал ко мне что-то типа симпатии, и предстоящее занятие воспринял без энтузиазма. Облокотившись о бильярдный стол, он никак не среагировал на слова Саши и продолжал целиться в шар. Второй же — Рустам — задумчиво посмотрел на меня и вытащил из кармана пачку сигарет.
— Слышала? — спросил он, постукивая пачкой о ребро ладони и пытаясь достать сигарету.
Загипнотизированная ужасом и его взглядом, я молчала.
— Вот и чему вас там учат за границей, а? Ты ж не дура вроде… Скажи нам, где ребенок, и расстанемся полюбовно. Ща вот Колян тебе кофе еще сварит. Да, Колян?
Кий резко дернулся и, издав слишком звонкий звук, по косой смазал шар. Отлетев не туда, шар растолкал перспективно стоящую в приятной близи от лузы кучку других шаров.
— Вот черт! — выругался Колян. — Такая комбинация была! Я его сразу под тот, в дальнем углу, ставил.
В комнате опять воцарилась тишина. Колян обошел стол и начал прицеливаться к очередному шару. Рустам курил, изучая свои ногти.
Я вспомнила, как давным-давно, сразу после школы, мы отдыхали с Селиверстовой в Адлере. Компания у нас в тот раз подобралась, мягко скажем, странная. Поехали мы с Селиверстовой и два ее любовника, тогда — оба студента МГУ — Тимур и Костик. Тимур отличался любвеобильным характером и, кроме Селиверстовой, готов был любить абсолютно весь университетский пансионат, включая трех милых девушек, снявших соседнюю с нашей комнату в трехкомнатной квартире, до единого метра сдаваемой отдыхающим студентам местной хозяйкой. Костик же был до беспамятства влюблен в Селиверстову, и одна мысль о том, что ее придется делить с грубым и вечно хохочущим и сыплющим анекдотами Тимуром приводила его в нервный трепет. Расчетливая хозяйка поставила в каждой комнате ровно столько кроватей, сколько в принципе возможно было впихнуть в небольшие помещения, и цены драла за спальные места для нашего скромного студенческого бюджета просто зверские. Экономии ради наша компания поселилась в одной комнате, причем кровати стояли настолько близко друг к другу, соприкасаясь деревянными спинками, что при активизации тимуровских чувств раскачивание одной из них передавалось соседней кровати и по цепочке — всем остальным.
— Вместе хочешь или будем дни делить по очереди? — предложил Тимур нелегкий выбор Костику в самый первый вечер.
Романтичного Костика передернуло, и был установлен режим «по очереди» — право любить знойную Селиверстову доставалось каждому их них в строгой очередности (по четным — Костик, по нечетным — Тимур). Мне же, после моего отказа участвовать, были благодушно выданы беруши и выделена самая дальняя от Селиверстовой кровать.
— Ну или ты можешь гулять на улице, если так заснуть не получится. Или кури на кухне. Мы же недолго, — решил все за всех Тимур.
Пара ночей так и прошла: я курила до часа ночи на кухне, наблюдая из распахнутого настежь окна целующиеся под южным звездным небом парочки студентов, а страдающий от сложившейся ситуации Костик в первую же нечетную ночь напился до чертиков и буянил, сорвав своими собственническими чувствами Тимуру его очередь. Понятное дело, что наутро, мрачно ковыряя ложками купленный один на всех огромный арбуз, мы все осознали невозможность придуманного Селиверстовой отдыха сразу с двумя любовниками и, не придя ни к какому компромиссу, просто перессорились.
Выяснилось, что наших мальчиков такая ситуация очень устраивает, а вот у нас с Селиверстовой мгновенно начались проблемы. Еще в Москве мы сложились по двести рублей, сформировав некий общак, из которого мои двести рублей сразу ушли на покупку четырех плацкартных билетов на поезд, а селиверстовские двести — на оплату снятой нами комнаты. Костик же и Тимур свои деньги держали при себе и должны были по продуманному еще в Москве плану платить за еду, сигареты и выпивку во время всего отдыха. Но перессорившись, мы узнали, что поскольку мы с Селиверстовой представляем слабый пол, да к тому же обе наделены природой привлекательной внешностью, то и кормить нас должны теперь другие мальчики, а вот нашим спутникам придется не только покупать свой хлеб самим, но и платить за снятых ими студенток, иначе они совсем останутся «ни с чем, и на фига нам такой отдых?!»
Эмгэушные умы немедленно разработали вариант, вошедший в историю под названием «трехходовка». Первый ход выглядел так: уставшие от солнца, моря и загара девочки, то есть мы с Селиверстовой, должны были ежевечерне отправляться в близлежащий поселок, где местные джигиты с удовольствием покупали красивым москвичкам вкусный кавказский ужин в одном из имеющихся там в изобилии ресторанчиков. После этого имеющие виды на накормленных ими москвичек джигиты начинали класть девушкам руки на плечи и пытаться «кто дэвушку кормит — тот ее и танцуэт». Но тут начинался второй ход: девушки предлагали танцы в расположенном рядом эмгэушном лагере с отрытой танцплощадкой, где немедленно знакомились с московскими студентами, и те, собравшись плотным кольцом вокруг джигитов, быстро изгоняли гостей с территории лагеря. А натанцевавшись с эмгэушниками, также имевшими на нас виды после героических разборок с местными, мы должны были приступить к третьему ходу, а именно — ровно в условленное время привести ухажеров на оговоренную заранее романтическую лужайку, куда, в соответствии с нашим планом, выбегали из кустов одаренные крупным телосложением и развитой мускулатурой Тимур и Костик и с криками «Ах вот вы где шляетесь, вот и женись потом!» освобождали нас от наших спутников, чтобы мы с Селиверстовой могли спокойно в гордом одиночестве удалиться спать.
Какое-то время вариант «трехходовка» благополучно срабатывал, и все оставались довольны. Тимур с Костиком покупали свои ужины сами и ни разу не забыли оказаться на условленной лужайке для спасения нас с Селиверстовой от последствий вынужденного безденежья. Но однажды в плане произошел досадный сбой. Еще на первом ходе, выйдя из ресторана с очередными джигитами и предложив танцы в эмгэушном лагере, мы с ужасом поняли, что никакими уговорами заманить туда наших джигитов не удастся. Взятые крепко за локоть, мы были препровождены в летнюю пристройку в поселке, где проживали местные, и усажены за стол с легкими закусками и ящиком «Киндзмараули».
Джигитов было два. Оба молодые и, при других обстоятельствах, я бы сказала — приятные парни. Разлив вино по стаканам, они довольно на нас поглядывали, не забыв при этом на всякий случай запереть дверь пристройки на ключ, а его положить в карман. Пойманные в ловушку, мы с Селиверстовой вовсе не собирались легко сдаваться. Пнув меня под столом ногой, Селиверстова начала свою сагу. С юмором и потрясающей для необразованных джигитов фантазией, она принялась живописать им все приключения студенческой московской жизни. Джигиты умирали со смеху и, с удовольствием слушая, продолжали налегать на вино. Когда часа через полтора голос беспрестанно сыпавшей историю за историей Селиверстовой перешел на хрип, я получила от нее очередной пинок под столом и поняла, что должна немедленно перехватить инициативу. Исчерпав все истории, виданные и слышанные мной за последние годы, я перешла на выдумки. Джигиты были невероятно довольны и, затаив дыхание, с интересом слушали. Когда же и в моем горле через час пересохло, а мозг отказался сочинять все новые и новые байки, и в комнате повисла опасная пауза, а руки джигитов опять оказались у нас на плечах, Селиверстова легко скинула начавшиеся поползновения и продолжила эстафету. Руки убрались, и джигиты, забыв о своих желаниях, вновь судорожно заливались хохотом от наших историй. Так, передавая друг другу эстафету каждый час и следя, чтобы паузы сильно не затягивались — иначе джигиты успевали вспомнить о целях, с которыми притащили нас в свою пристройку, — мы работали с Селиверстовой Шехерезадами почти до самого утра. Когда же, утомленные «Киндзмараули» и безудержным смехом кавказские жители прикорнули, сидя прямо на табуретках и положив буйные молодые головы на сложенные на столе руки, мы благополучно достали из кармана ключ и усталые, но гордые собой отправились восвояси.
