— Можешь умыться, красавица, — услышала я с дивана. — Ща тут все кровью заляпаешь — мыть кто будет? Вон у бара мойка.
Добравшись до раковины, я пыталась привести себя в порядок, прикладывая смоченное в холодной воде полотенце к челюсти. Слезы остановились, и во рту осталось лишь немного соли и горечи.
Сидящие на диване тем временем травили старые анекдоты.
— …Короче, Новый год… пришел папа-зайчишка к медведю в магазин… Дай елочку, говорит. Тот ему: да нету елок, разобрали, бери березу. Зайчишка ноет, мол, Новый год, дома шестеро зайчат по полкам сидят, какая, на хер, береза? Дай хотя бы сосну… А медведь ему: ну хорошо, достал ты меня, сосни, бери березу и уходи!
С дивана раздался дружный смех.
— Сосни, бери березу и уходи!.. — хохотал до слез Колян. — Не могу!.. Сосни, говорит!.. Умора!
Опершись рукой о край раковины, я стояла спиной к комнате, прикладывая компресс к скуле, и думала, что жизнь кончилась. Причем кончилась как-то совсем не героически — предательством. И до чего же бессмысленными показались мне сейчас все мои попытки последней недели… Бегания по раскаленной душной Москве без денег, ночевки по непонятным квартирам, безуспешные поиски Макса… Какого черта я не слушала папу с мамой и приперлась в эту страну?! Предупреждали же меня сто раз — прогулялась по Кремлю и все, надо ехать обратно! Нет, понесло меня на родину, к русскому бизнесмену. Сопли-слюни размазывать, «Русское радио» слушать, ах, какие они тут все сердечные, эти загадочные русские! А против лома — нет приема, и никогда и ни за что в этой стране ничего нормально не было и не будет! И стоило жизнь свою класть, чтобы понять то, что и так до меня было всем известно. Взять хотя бы моего папу…
Дверь открылась, и в комнату вошли двое. Саша посмотрел на меня, стоящую у бара с полотенцем, прижатым к челюсти, потом на сидящих на диване и обернулся, пропуская в дверь уже знакомую мне блондинку.
— Ну, вот и нашлось твое чадо, зайка, а ты боялась! — обратился вошедший к своей спутнице. Вон девушка из братской Голландии уже согласна сказать нам адрес. Поедем сейчас, заберем Дашку. И все будет тип-топ.
Вика посмотрела на меня с ненавистью. Похоже, дошло до меня, ее материнское сердце неровно билось, пока ребенок находился вне ее контроля. Хотя неужели она могла предположить, что я буду плохо обращаться с ее девочкой?
— Адрес? — обратился ко мне Саша.
Помолчав напоследок с минуту, я честно назвала дом и квартиру в Староконюшенном.
— Врать не советую, — сказал Саша, записывая номер дома в мобильник. — Если ребенка там нет, то мы вернемся обратно. И то, что тут сейчас было, покажется тебе просто раем на Земле по сравнению с тем, что тебя тогда ждет. Это ведь ясно?
Я кивнула. Это было ясно.
— А что будет со мной? — не выдержав, спросила я через минуту.
Саша посмотрел на меня удивленно:
— Ну, это мы поглядим. А что бы тебе хотелось? Домой в Голландию? В принципе… конечно, паспорт твой у меня в целости и сохранности. Любовался на него на досуге. Хорошая ксива. Полезная. Но тебя же выпускать-то стремно? Ты рассуди сама: чего ты сделаешь, если тебя отпустить? Ты ведь у нас прям Зоя Космодемьянская, за правду по снегу босиком пойдешь… Начнешь тут по судам бегать, про независимые СМИ вспомнишь… Ты не в курсе, наверное, что у нас таковых нет давно, да, впрочем, никогда и не было… Так что — не знаю. Ты пока молись, что правильный адрес нам дала, а там мы поглядим.
Прозвучало все это как-то неубедительно.
— То есть, возможно, вы меня убьете? — спросила я в лоб.
Саша удивленно поднял брови:
— Ну, зачем так сразу? Мы же не звери. Достаточно тебя на улицу вывести и позвонить кое-куда, и тебя примут в свои сочные знойные объятия органы безопасности. Наша милиция нас бережет, помнишь еще? А там как суд решит.
Вика, на высоченных шпильках и с тщательно уложенными волосами, изучала свои акриловые ногти, то и дело поглядывая на меня с большим интересом.
— И что он в ней нашел? — сказала она, наконец, ни к кому именно не обращаясь. — Ни кожи, ни рожи. Джинсики, кеды какие-то… как ребенок, ей-богу. Поехали уже, Сашуль!
* * *
Ну, вот все и стало на свои места. «Сашуль»… Конечно, они давно любовники, эти два придурка, оставшиеся в тени бурлящего и вечно без оглядки спешащего вперед Макса. Ладно еще Саша, с института давящийся желчью своей зависти. Но Вике-то чего в этой жизни не хватило? Макс, судя по всему, ее прилично содержал. Она могла растить ребенка, периодически выезжая то в один загородный дом, то в другой, который вскоре был бы куплен Максом в Италии, не работать, иметь кучу свободного времени и все эти дорогие вещи, так густо ее украшающие… Чего ей не хватило? Какая такая обида, жадность или злоба погнала ее во всю эту грязную историю с бандитами?
Забрав с собой обоих бандитов и Вику, Саша шутя попросил меня сварить им кофе к их возвращению и вышел. До меня донеслись звуки проворачиваемых в двери замков.
— И не вздумай ломиться наружу, — донеслось до меня уже из-за двери. — В коридоре охрана с инструкциями «огонь на поражение».
И шаги удалились.
Отложив уже ненужный мне компресс из полотенца (челюсть припухла, и попытки открывать и закрывать рот доставляли мне боль, но кровь из разбитой щеки вроде бы уже остановилась), я сделала круг почета по комнате.
Выбраться из полуподвального помещения можно было двумя способами — через окно и через дверь. Как меня предупредили, за дверью ждала вооруженная охрана с какими-то не вполне оптимистичными инструкциями про «поражение», окна после пристального изучения я тоже отбросила как вариант. Узкие и находящиеся под самым потолком, они были закрашены краской, поскоблив которую ножом, я обнаружила с наружной стороны крепкие стальные решетки. Выбраться из моего подвала не представлялось никакой возможности.
За неимением сигарет, я брезгливо выковыряла из пепельницы самый длинный бычок и закурила, подводя неутешительные итоги.
Бежать невозможно — это раз. Отпускать меня Саша не собирался — это два. Сейчас он обнаружит в Староконюшенном Викину дочку и предъявит ее Максу, связав того уже окончательно по рукам и ногам и тем самым полностью выводя Макса из бизнеса — это три. Судьба подставленной мной Светланы — полностью на моей совести (и что-то подсказывало мне: возможно, ее ждут не самые радужные перспективы) — это четыре. Моя судьба? Пока я была единственная, кто знал, где находится ребенок, — избавиться от меня они не могли. Но теперь, когда девочка уже у них, смысла возиться со мной больше не было, и они или отпустят меня восвояси (что вряд ли, поскольку Саша не верит, что я тихонько уеду домой, не создавая никому никаких дополнительных проблем), или… — наша милиция нас бережет… Это пять. Представить моих родителей, носящих передачи в места не столь отдаленные, воображение просто отказывалось. Виделся какой-то инфаркт у папы, вечно слезящиеся мамины глаза, проданная бабушкина дача ради уплаты бессмысленных адвокатских счетов и потрясенная Машкина физиономия… Представились соседки по камере: разбитные девицы, отнимающие у меня миску с жидкими щами. Почему-то перед глазами встала потрясшая меня в свое время фотография Ходорковского: в синей зэковской форме, на фоне линялой стены… Кожа покрылась мурашками от неизвестно откуда взявшегося озноба.
Я тряхнула головой, прогоняя ненужные видения. Попыталась представить что-нибудь позитивное. Допустим, Саша ограничится получением отличного бизнеса и в благодушном настроении все-таки решит отправить меня домой. Воображение подкинуло образ: я, подгоняемая пинками в спину, сдаю багаж улыбающейся стюардессе и прохожу на свой рейс. «И чтоб ноги твоей тут больше не было, поняла, иностранка?!» — раздается у меня за спиной прощальное Сашино напутствие. Я увидела себя в Амстердаме. Боящуюся залезать в новости «Яндекса», трясущейся рукой открывая свою почту, — не дай бог Максу придет в голову написать мне, как сложилась дальше его жизнь… В картинке, где я пью мятный чай в уютном дворике моего офиса, произошла небольшая подмена, и вместо дымящейся чашки в руках очутился холодный стакан с виски. Интерес к моему милому бизнесу немедленно пропал, и вот я уже вижу, как сажусь на велосипед и, подгоняемая дождем и ветром, еду прочь из офиса… домой. Мой дом. Свет везде выключен, и только горит настольная лампа на письменном столе. Я сижу почему-то на полу и опять пью виски… Сколько надо виски, чтобы забыть свое предательство? Чтобы по ночам (вспомнился угрюмый плакат откуда-то из советского прошлого: мечущийся по кровати помятый мужик и красными трясущимися буквами поперек плаката «Сон алкоголика краток и тревожен») мне не снилась старушечья нога в отрезанной по щиколотку колготке, или Дашины глаза, или Макс, шьющий тапочки, на носу — тонкая металлическая оправа, опять как у Ходорковского…
