Рассказ Петера был чисто немецким. Это был совершенно логичный ответ на вопрос: «Кто такой Борис Бенц?» Аркадий мыслил несколько иначе, и тем не менее он был восхищен.
Внезапно Петер спросил:
— Кто такой Макс Альбов?
— Он предоставил мне жилье в Берлине, — застигнутый врасплох, Аркадий попытался перейти в наступление. — Почему, я собственно, вам и звонил. У вас мой паспорт, а без него в гостинице не остановишься. Кроме того, я хочу продлить визу.
Петер, прежде чем прислониться к подпорке, проверил ее прочность.
— Ваш паспорт у меня вроде кнута. Если отдам, больше вас не увижу.
— Неужели так уж плохо?
Петер рассмеялся, потом взглянул на деревья.
— Могу представить, как я здесь рос. Бегал по залу, лазил на крышу, рискуя сломать себе шею. Ренко, я беспокоюсь за вас. Вчера я проследил вас до самой квартиры на Фридрихштрассе. Альбов приехал до того, как я поехал в Потсдам, и я узнал, кто он, по номеру машины. Судя по моей проверке, это скользкий тип. Дважды перебежчик, несомненно, связан с КГБ, эрзац-бизнесмен. Не представляю, что может быть между вами общего.
— Я познакомился с ним в Мюнхене. Он предложил помочь.
— А кто эта женщина? Она была с ним в машине.
— Не знаю.
Петер покачал головой:
— Правильнее было бы ответить: «Какая женщина?» Вижу теперь, что мне не следовало уезжать, надо было расположиться на Фридрихштрассе и следить. Ренко, вам ничто не грозит?
— Не знаю.
Петер удовлетворился ответом. Глубоко вздохнул.
— Берлинский воздух. Считается, что он полезен.
Аркадий закурил. Петер тоже взял одну. С балкона внизу послышался храп, сопровождаемый гудением мух в саду.
— Государство рабочих, — заметил Петер.
— Как теперь насчет дома? — спросил Аркадий. — Собираетесь переехать сюда и стать землевладельцем?
Петер оперся на одни перила, потом на другие и сказал:
— Предпочитаю арендовать.
33
День угасал, когда Петер высадил Аркадия у станции метро «Зоо». Город на короткое время затих — передышка между дневной и вечерней суетой. Аркадий пытался представить себе, что он сделал бы для того, чтобы всегда быть с Ириной. Получалось, что он был готов на все.
Она пойдет на обед с американскими коллекционерами. Аркадий купил цветы и вазу и пошел через Тиргартен в направлении Бранденбургских ворот с их колоннами и фронтонами высотой с пятиэтажный дом. Он представлял, каким впечатляющим может стать это место: бульвар, протянувшийся на всю длину западной половины города и продолжающийся далее за воротами до старых имперских площадей восточной части. Вокруг не было ни души. Когда стояла Стена, эти сто метров дороги были клочком земли, на который были устремлены самые внимательные взгляды: с одной стороны — пограничников со сторожевых башен, с другой — туристов, карабкавшихся на платформу, чтобы поглазеть.
Возле колонн стоял белый «Мерседес». Мужчина, находившийся рядом, подбрасывал головой футбольный мяч. Одетый в небрежно подпоясанное, словно домашний халат, пальто из верблюжьей шерсти, он перекатывал мяч со лба на колено, затем подъемом стопы перебрасывал его на другую ногу и снова посылал вверх. Профессиональный игрок, вроде Бори Губенко, поддерживая постоянно форму, не утрачивает мастерства. Боря продолжал перебрасывать мяч с колена на колено.
— Ренко! — не переставая играть мячом, он помахал Аркадию, приглашая подойти поближе.
Когда Аркадий приблизился, Боря послал мяч вверх. Раскинув руки, словно канатоходец, принял его ногой, подержал на подъеме и перебросил на голову.
— В Москве я не только катал мячики для гольфа, — сказал он. — Занимался кое-чем еще. Думаешь, побегу обратно и снова встану в армейские ворота?
— Почему бы и нет?
Аркадий подошел еще ближе. Боря сделал шаг назад, уронил мяч на землю, потом шагнул вперед и что есть силы ударил мячом ему в живот. Аркадий упал. Падая, он услышал, как разбилась ваза. Ноги разъехались в стороны. Земля завертелась перед глазами, и, даже лежа, он не мог сориентироваться. Предметы потеряли очертания, небо зарябило.
Боря опустился на колено и приставил к уху Аркадия пистолет. «Пистолет итальянский», — отметил про себя Аркадий.
— У меня к тебе будет счет побольше, — произнес Боря.
Пистолет оказался не нужен. Он встал, открыл правую дверцу «Мерседеса», поднял Аркадия за воротник и брючный ремень так, как поднимают пьяных, вышвыривая их с футбольных матчей, затем бросил его на переднее сиденье, положил мяч сзади и сел за руль. От рывка машины дверь со стороны Аркадия захлопнулась.
— Если бы зависело от меня, — сказал Боря, — тебе бы был конец. Из Москвы бы не выбрался. Если бы даже увидели, что мы тебя пришили, что из этого? Откупились бы. Сдается, что и Макс нарывается на это.
Аркадий еле дышал. Ему давно так не доставалось, и он почти забыл это чувство полной беспомощности. Цветы и ваза пропали. Он все еще ощущал сильную боль в желудке. Правда, отдавал себе отчет в том, что Боря выезжает на живописную дорогу, идущую вдоль реки Шпрее, придерживаясь западного направления и поддерживая достаточную скорость, чтобы Аркадий не выпрыгнул. Теперь Боря мог бы его убить.
— Иногда умники слишком все усложняют, — продолжал Боря. — Великие замыслы, и ничего для их исполнения. Где классический пример? — он щелкнул пальцами. — Ну, в той самой пьесе?..
— «Гамлет», — подсказал Аркадий.
— Совершенно верно, «Гамлет». Нельзя вечно любоваться мячом, когда-то надо бить.
— Как, например, вы ударили по «Трабанту» на шоссе у Мюнхена?
— Это решило бы все наши проблемы. Должно было бы решить. Когда Рита сказала мне, что ты все еще жив и что Макс привез тебя сюда, я, откровенно говоря, не мог поверить. Что у вас с Максом?
— Думаю, что ему хочется доказать, что он лучше, чем есть.
— Не обижайся, но у Макса есть все, а у тебя ничего, — Боря расплылся в улыбке. — А на Западе только это принимается в расчет. Значит, он лучше.
— А кто лучше — Боря Губенко или Борис Бенц? — спросил Аркадий.
Широкая Борина улыбка превратилась в жалкую гримасу мальчишки, застигнутого с рукой в банке варенья. Он выудил из кармана пачку «Мальборо» и угостил Аркадия.
— Как говорит Макс, мы должны стать новыми людьми нового времени.
— Вам нужен был иностранный партнер для совместного предприятия, — сказал Аркадий, — и оказалось легче его придумать, чем найти.
Боря погладил рукой руль.
— Мне нравится фамилия Бенц. Она уверенно звучит. Люди готовы иметь дело с Бенцем. Как ты все это раскусил?
— Ясно как день. Вы были партнером Руди, а на бумаге партнером Руди был Бенц. Как только я узнал, что Бенц существует только на бумаге, вы стали наиболее вероятным кандидатом. Мне показалось странным, что в клинике в Мюнхене мне на короткое время поверили и открыли дверь, когда я сказал, что я — это вы. Я не слишком-то хорошо говорю по-немецки. Затем вы допустили ошибку, засняв на пленку окно ресторана, когда снимали Риту. Ваше отражение не было удачным портретом, потому что загораживала камера, но на большом экране старый герой футбола все еще выгодно отличается от других.
— Пленку придумал Макс.
— Тогда я должен благодарить его.
Направляясь к югу, в сторону Ку'дамм, они проехали мимо станции техобслуживания с вывесками на польском языке. Боря рассказывал:
— Что делают поляки! Они крадут машину, хорошую машину, снимают с нее мотор, ставят какой-нибудь зарегистрированный, пусть даже старую железяку, которая еле тянет, и едут к границе. Пограничники проверяют номер мотора и пропускают. Как в той шутке: «Сколько нужно поляков, чтобы украсть машину? Если есть деньги, плати пограничнику, поезжай дальше, и машина твоя».
— А картину намного труднее переправить через границу? — спросил Аркадий.
— Хочешь правду? Мне эта картина нравится. Редкая работа. Но нам она не нужна. Мы здесь разошлись. Дела и так хорошо идут с игральными автоматами, девочками…
— А проституток из Москвы в Мюнхен поставляете через «ТрансКом»?
— Здесь все законно. Главное, удобно. Мир становится более открытым, Ренко.
— Зачем тогда переправлять контрабандой картину?
— Демократия. Я остался в меньшинстве. Максу захотелось иметь картину, а Рите понравилось быть фрау Маргаритой Бенц, владелицей галереи, а не содержательницей бардака, кем она была. Когда я промахнулся с «Трабантом», то хотел пришить тебя здесь. Снова оказался в меньшинстве. Я ничего против тебя не имею, но хотел, чтобы у меня в Москве было чисто. Когда я узнал, что ты здесь, я взорвался. Макс говорит, что ты будешь вести себя тихо, что у тебя личный интерес и ты не будешь стоять поперек пути. Что ты в деле. Мне бы хотелось поверить этому, но когда я за тобой последил, то увидел, что ты вскочил в машину с немецким полицейским и на целый день уехал в Потсдам. Забрось меня в любую страну, и я распознаю полицейского. Ты ведешь с нами двойную игру, Ренко, и здесь ты ошибся. Это новый мир для нас обоих, и мы должны брать от него, а не валить друг друга наземь. Нельзя оставаться неандертальцами всю оставшуюся жизнь. Я с радостью готов учиться у немцев, американцев или японцев. Проблема с чеченцами. Они собираются испоганить Берлин, как уже испоганили Москву. Они берут на мушку русских деловых людей. Привезли сюда своих ублюдков — смотреть стыдно. Разгуливают как у себя дома, с автоматами, врываются в рестораны, громят лавки, крадут детей — ужас! Немецкая полиция пока не знает, что делать, потому что в жизни не видела такого. Она не может внедриться, потому что ни один немец не сойдет за чеченца. Но чеченцы не видят дальше своего носа: вложи они здесь свои деньги законным образом, сразу бы стали богачами. Я мог бы им показать, как можно выгодно заняться бизнесом. Руди был экономистом, Макс — фантазер, а я — бизнесмен. По себе могу сказать, что бизнес основан на доверии. У себя на площадке для гольфа я уверен, что мои поставщики продают мне настоящее спиртное, а не какую-нибудь отраву. А поставщики уверены, что я плачу им настоящими деньгами, а не какими-то там рублями. Доверие — это наиболее цивилизующее понятие в мире. Если бы Махмуд просто выслушал меня, мы могли бы жить в мире.
