У некоторых были алюминиевые оригами[64] вертолетов «хью», и я поразился, насколько точно выполнены модели – ведь американцы ушли отсюда почти тридцать лет назад.
Один подросток стукнул в окно жестянкой, и я увидел, что на боку вертолетика красовалась прекрасно нарисованная черной и желтой краской эмблема Первой воздушно-кавалерийской дивизии.
– Это как раз для меня, – пробормотал я и, слегка опустив стекло, начал торговаться. Мы оба держали вертолетик, пока я не отдал доллар – прямо как во время сделки с наркоторговцем. После чего я поднял стекло и бросил Каму: – Ку-ди.
Он включил передачу, и мы начали спуск.
– Ну как, тебе нравится игрушка? – спросила Сьюзан.
– Когда-то здесь было таких полно. – Я повел рукой, изображая полет вертолета, а губами издал звук летящей ракеты и вслед за ним перестук пулемета Гэтлинга.
Мистер Кам рассмеялся, но как-то уж очень нервно.
– С тобой все в порядке? – поинтересовалась Сьюзан.
– Да. Иду на посадку. – Я завалил вертушку в пике и приземлил на приборную панель.
Кам и Сьюзан притихли. Мне нравится немного поидиотничать.
Перевал оправдал свое название: облака висели над дорогой и препятствовали хорошей видимости. Поднялся ветер, начался дождь. Кам включил стеклоочистители и зажег фары.
Мы продолжали спуск. Дождь стал сильнее, порывы ветра сотрясали "ниссан". Шофер как будто встревожился. Уж если вьетнамский шофер беспокоится, его круглоглазым братьям не грех прийти в ужас.
Движение в оба направления было небольшим, но вполне достаточным, чтобы сделать наш спуск еще более предательским. И вот через пятнадцать минут мы оказались у подножия. Облака поредели, дождь и ветер поутихли.
– Ветер дует с северо-востока, – объяснила Сьюзан. – Здесь его называют китайским. Зима не лучшее время, чтобы путешествовать по стране.
На уровне моря от самого берега до горной гряды на западе простиралась широкая плоская долина.
– Мы покинули древнюю империю чамьо и находимся в провинции Хюэ, – продолжала урок Сьюзан. – Здесь люди более сдержанные и не такие открытые, как там, откуда мы приехали.
– Значит, эти горы нечто вроде линии Мэйсона – Диксона[65]?
– Вроде того.
Я посмотрел вверх: насколько хватало глаз, небо набухло, над головой нависали серые облака. Земля тоже казалась серой и мокрой. Даже растения выглядели бесцветными и недоразвитыми.
Я помнил этот зимний пейзаж, помнил запах пропитанного угольной гарью влажного воздуха – здесь в каждой хижине горел очажок, не бог весть какое спасение от холодного, мокрого ветра.
Мы уже ехали по равнине. Справа от дороги нам попалась убогая бамбуковая хижина, в дверях стоял крестьянин, курил и смотрел на дождь. Я успел заметить, какое бесстрастное у него лицо, и что-то понял о жизни людей в этом крае: их удел – работа от восхода до заката, потом дом, где ждет приготовленная на открытом огне пища, а затем – постель.
И еще – пиявки, ножная гниль, паразиты в доме и вши в волосах.
И еще – всякие войны. Когда они случаются, первыми забирают крестьян, и они первыми умирают. Правда, впервые в жизни в приличной одежде и с оружием, которое стоит столько, сколько они на рисовых полях не зарабатывают и за два года.
Я замечал все это давно, но понял только сейчас. И еще понял, почему столько крестьян вступили в ряды вьетконговцев – они надеялись, что после победы их жизнь станет лучше. Но, как выразился мой приятель-француз в самолете, "чем больше перемен, тем больше все остается как прежде".
Небо еще сильнее посерело, дождь падал на перепаханные под пар черные рисовые поля, и вся местность казалась мертвой и опустевшей.
Канун Тета. Я вспомнил такой же день много лет назад. Тогда я проводил его в наскоро сооруженном бункере у подножия холмов на западе Куангчи – неподалеку отсюда. Шел дождь. Я курил сигарету и смотрел, как с ветвей падали капли, но не так, как замеченный мной крестьянин. Серая сырость проникала в грязные бункеры и в наши души.
Мы еще не знали, что через несколько часов начнется сражение, которое продлится очень долго – целый кровавый месяц. К концу месяца Хюэ и Куангчи будут лежать в руинах, мешки для тел станут кончаться прежде, чем боеприпасы, и ничто уже не останется как прежде – ни здесь, ни дома.
– Хюэ через пятьдесят километров, – оповестила меня Сьюзан.
Я думал о тех звоночках, которые прозвучали мне в этом месте. В 68-м и потом еще. Это место окрасило мою жизнь, изменило ее ход – не раз и не два, теперь уже в третий раз. Следовало спросить себя, что же меня сюда тянуло?
Стрелки часов перевалили за полдень. Дождь кончился, но небо оставалось таким же насупленным. Справа от дороги, в аэропорту Фубай, шел на посадку маленький винтовой самолет. Здесь тоже когда-то была американская авиабаза, хотя и не самая большая.
Сьюзан сказала несколько слов Каму, и он завернул в ворота аэропорта, где стоял полицейский джип. Дождь смыл грязь с повреждений на нашем "ниссане", и я представил себе желтую краску на переднем крыле. И тут же вспомнил совет Конуэя избегать аэропортов. Надо же – пришлось воспользоваться именно аэропортом, чтобы попытаться замести следы.
Я заметил на территории напоминания об американской армии и летчиках: бетонные бункеры, каменные стенки, бетонную контрольную вышку – все это я помнил с тех пор.
Место оказалось не людным – Каму удалось припарковаться у самого терминала.
Мы вышли из машины, открыли заднюю дверцу и выставили вещи на землю.
Мистер Кам с волнением ждал, что произойдет дальше. Его не убили – вывернулся из передряги, и то уже хорошо.
Я достал бумажник и отсчитал две сотни долларов.
– Это для мистера Тука.
Шофер улыбнулся и кивнул.
Я показал на повреждения.
– Сколько за это?
Кам что-то сказал Сьюзан, и та перевела:
– Триста.
Я отдал не споря и при этом представил, как буду отчитываться за эту сумму, когда вернусь обратно: «За повреждения, нанесенные арендованной машине, когда ею был снесен с дороги полицейский джип и при этом убиты два копа, – 300 долларов, расписка в получении отсутствует».
Потом присмотрелся к царапинам, заметил остатки желтой краски и жестом показал, что их нужно содрать. Шофер быстро закивал головой. Затем отсчитал еще сто долларов и отдал Каму, дав понять, что это для него.
Он улыбнулся шире и кивнул ниже.
– Как ты считаешь, – спросил я Сьюзан, – этого достаточно за то, что он чуть не лишился жизни?
– Вполне. А сколько причитается мне?
– Ты поехала добровольно. А его мы заставили. – Я нагнулся к машине, снял с приборной панели игрушечный вертолетик и протянул Каму. – Подарок. Чтобы вы навсегда запомнили нашу поездку.
Сьюзан перевела, и он поклонился, а потом сказал по-английски:
– Спасибо. До свидания.
Я посмотрел на часы и повернулся к мистеру Каму:
– Мы летим в Ханой. Усек?
– Ханой, – улыбнулся он.
– Правильно. – Я обратился к Сьюзан: – А теперь накрути его еще разок, чтобы он не ходил в полицию.
Она положила руку ему на плечо и стала что-то говорить успокаивающим тоном. Он кивал, а я неотрывно смотрел ему в глаза. Мы пожелали друг другу счастливого Нового года. Он сел в "ниссан" и уехал.
– Как ты думаешь, куда он теперь, – спросил я Сьюзан, – в полицейский участок или в Нячанг?
– В Нячанг.
Мы взяли вещи и мимо двух вооруженных людей в форме вошли в здание аэровокзала. В зале царил дух 60-х годов. Народу было достаточно, но без давки. Табло демонстрировало прилеты и вылеты только до шести часов.
– На Тет никаких поездок, – прокомментировала Сьюзан. – Все уже сидят по домам.
– Кроме меня. И кроме тебя. – Я обвел глазами аэровокзал. – Однажды мне пришлось здесь побывать. Хотел сесть на военный рейс до Анхе. Но не попал – не оказалось мест. Самолет пошел на взлет и в конце полосы столкнулся с вертолетом. Все погибли. Смешно?
Сьюзан не ответила.
По залу парами ходили вооруженные люди. На них была такая же форма, как на Пихале в Сайгоне. Наверное, что-то вроде пограничников. Двое остановили белого и попросили предъявить билет и удостоверение.
– Побыли здесь, и хватит, – сказал я Сьюзан. – Поедем в отель "Сенчури риверсайд" в разных такси. Сначала я, потом ты. Я зарегистрируюсь. Ты тоже постарайся снять номер. Но если не получится, жди меня в вестибюле. Встретимся там.
– Давай лучше в баре. Мне хочется выпить.
– Мне тоже. Кстати, где пистолет?
– На моей персоне.
