— А вы можете высадить меня на Хоэштрассе? — спросил он водителя. — Я хотел бы пройтись по магазинам.
Хотя некоторые магазины действительно были открыты, но и в них царил карнавальный дух: только теперь Фабель начинал понимать, почему эти дни назывались сумасшедшими. Искать сувенир для его дочери Габи было делом бесполезным.
Зазвонил мобильник.
— Со мной только что связался один из полицейских, — сказал Шольц. — Похоже, Мария Клее выехала из второй гостиницы в субботу четвертого числа. В других гостиницах она не объявлялась и просто исчезла. Вы уверены, что она не вернулась в Гамбург?
— Минутку… — Мимо проходила шумная группа уличных артистов, и Фабель посторонился. — Нет, и это совершенно точно! Одна из моих сотрудниц — Анна Вольф — постоянно проверяет, не появилась ли она в Гамбурге… Подождите… — Артисты, один из которых жонглировал тремя золотыми шарами, обступили Фабеля. — Вы позволите? — спросил Фабель. — Я разговариваю по телефону! — Он обратил внимание, что все были в черном и в одинаковых масках, но не в привычных карнавальных, а скорее в венецианских: больших, золотых и безликих. Жонглер пожал плечами и отошел. — Я говорил, — продолжил Фабель, — что если бы Мария появилась в Гамбурге, я бы об этом обязательно знал. Я начинаю беспокоиться по-настоящему, Бенни.
— Не нужно, я держу руку на пульсе.
Фабель закрыл крышку мобильника, и группа артистов вновь его обступила. Жонглер снова подобрался совсем близко и покачивал головой в золотой маске из стороны в сторону, будто разглядывая детектива.
— Дайте пройти! Мне некогда! — Фабеля начинало злить это представление.
— Хотите увидеть хороший фокус? — спросил жонглер, и Фабелю показалось, что тот говорил с акцентом. Неожиданно остальные схватили его за руки и прижали к стене. — Я знаю очень хороший фокус… — Маска снова закачалась. — Я могу сделать так, что сумасшедшая полицейская сука из Гамбурга исчезнет навсегда.
Фабель попытался вырваться, но «артисты», продолжая весело смеяться, не давали ему двинуться с места. Он почувствовал, как под ребра уперлось острие ножа. Фабель бросил взгляд за спины жонглеров: прохожие, спешившие в магазины на этой торговой улице, не обращали на происходящее ни малейшего внимания. Его убьют прежде, чем он успеет позвать на помощь. Смерть всегда настигала человека в одиночестве.
Жонглеры, кривляясь, плясали перед ним, и Фабель не был уверен, почему они это делали: желая усыпить бдительность прохожих или издевались.
— Я могу заставить исчезнуть с лица земли кого угодно, — продолжал жонглер. — Любого! Я мог бы навсегда покончить и с тобой, причем прямо здесь и сейчас!
— Что тебе надо, Витренко?
— А почему ты решил, что Витренко — это я? Нас здесь много.
— Потому что ты подонок и маньяк и жить не можешь без театральщины! Именно так ты убил всех в Гамбурге. Именно для этого ты сделал меня свидетелем убийства собственного отца!
Маска снова наклонилась к Фабелю еще ближе.
— Тогда ты знаешь, что твоя сучка умрет в мучениях. Она у меня. Мне нужно досье. И ты мне передашь его полную копию и без всяких купюр, иначе получишь Марию Клее по кусочкам.
— Я не могу получить даже копию досье. Оно дается под расписку и только для ознакомления.
— Но ты же неглупый человек и обязательно сможешь что-нибудь придумать, Фабель! Ты же все равно уходишь из полиции, так что какая тебе разница? Но если я не получу от тебя досье, то от меня ты получишь Марию Клее по кускам весом в килограмм каждый! И я обязательно прослежу, чтобы она прожила как можно дольше, пока их будут отрезать.
— Когда? — спросил Фабель.
— Сейчас же праздник! Так что — в «розовый» понедельник. Во время шествия. Жди на углу Комёдинштрассе и Тунисштрассе, и я подошлю кого-нибудь за ним. В такой же маске.
— Я отдам его только тебе.
— Ты даже не знаешь, как я теперь выгляжу. За этой маской может скрываться кто угодно.
— Я узнаю. Как узнал сегодня. Если придет кто-то другой, досье я не отдам.
Послышался приглушенный маской смех жонглера.
— Ты надеешься заманить меня в такую примитивную ловушку?
— Ты любишь пощекотать себе нервы и примешь это как вызов. Никакой западни не будет. Отдай мне Марию, и больше ты о нас никогда не услышишь.
— Не разочаровывайте меня, герр Фабель. Если хотите, я могу прислать вам в гостиницу кусок ее тела, чтобы убедить, что она у меня и я не шучу…
— Я верю, что она у тебя. Не притрагивайся к ней, и я сделаю то, что ты хочешь.
— Хорошо. Но предупреждаю — при малейшем подозрении на присутствие полиции фрау Клее разрубят на куски живой.
Фабель кивнул. Его резко толкнули, и он упал. Когда прохожие помогли ему подняться, он увидел, как в толпе исчезает последний человек в золотой маске.
При звуке отодвигавшегося засова тяжелой стальной двери у Марии заколотилось сердце. Теперь все зависело оттого, кто принес еду: Нос или Ольга Сарапенко. Хотя едой это назвать было трудно — чтобы ослабить физически и лишить способности ясно мыслить, ее держали практически на голодном пайке. Недоедание вкупе с неожиданным включением и выключением света должно было полностью ее дезориентировать. Дверь открылась. Мария не стала смотреть, кто вошел. Решение о том, стоит ли нападать и убивать, будет принято в самый последний момент. Она знала заведенную процедуру: поднос оставят у двери снаружи, а тот, кто его принес, сначала осмотрит через дверной проем все помещение, а потом возьмет Марию на мушку.
Мария, скорчившись, стояла на коленях, прижимая руки к животу и жадно хватая ртом воздух.
— Мне плохо… — произнесла она, по-прежнему не поднимая глаз. Это был единственный вариант: она знала, что Витренко строго-настрого приказал держать ее живой, пока она не выполнила уготованную ей роль. Послышались приближавшиеся шаги. — У меня лекарство… — задыхаясь, еле выговорила Мария. — В пальто… пожалуйста, помогите мне! — Она очень не хотела, чтобы ее тюремщик закрыл дверь и отправился звонить Витренко получить указания, как быть дальше. Поэтому, создав проблему, она тут же подсказала ее решение. Мария очень рассчитывала, что ее вещи по-прежнему находятся здесь. Таблетки, лежавшие в пальто, были антидепрессантами, полученными от доктора Минкса. Вошедший не шевелился: изобразить мнимое недомогание было слишком очевидной уловкой. Мария ожидала такой реакции и поднесла ко рту ладонь, будто с трудом сдерживая рвоту. Она незаметно засунула безымянный палец в рот и дальше — в горло. Реакция последовала мгновенно — ее тут же вырвало. От скудной пищи, принятой бог знает сколько часов назад, рвотная масса была совсем незначительной, но ее хватило, чтобы показать, что дело серьезное. Мария повалилась на бок и закрыла глаза. Она услышала шаги и почувствовала удар ногой по ребрам, но сумела не шевельнуться. Пауза — охранник явно размышлял, какую угрозу могла представлять Мария, если она все-таки притворялась, — затем звуки убираемого в кобуру пистолета. Она почувствовала, как ее шеи коснулись пальцы и пытались нащупать пульс.
И в этот миг Мария раскрыла глаза. Широко. Над ней склонилось лицо Ольги Сарапенко: в ее глазах успела промелькнуть тревога, будто она увидела перед собой нечто, уже потерявшее человеческий облик.
В гостиничном номере Фабеля висел традиционный для отелей эстамп, изображавший нечто абстрактное, нарисованное яркими красками. Фабель присел на край кровати и долго на него смотрел, будто картина могла подсказать ему, как действовать дальше. Голова разламывалась. Его поражала откровенная наглость Витренко, решившего напасть на высокопоставленного офицера полиции в самом людном месте и потребовать от него предать все, во что он верил.
Глядя на картину, Фабель вспомнил репродукцию «Ночной дозор», висевшую в гостиной матери, и о том, что он видел в этой картине, когда был маленьким. Защиту других от зла.
Фабель знал, что ему предстоит сделать, и боялся. Этому противилось все его существо. Он снял трубку и набрал номер.
— Привет, Ульрих, это Фабель. Я звоню насчет досье Витренко…
Во время долгих размышлений в холодной темноте Мария пришла к выводу, что для успеха ей просто необходимо какое-то острое оружие. Она рассчитывала, что ей удастся заточить ложку, но ее отобрали, надолго лишив всякой надежды. Но потом она сообразила, что у нее в арсенале, конечно, было острое оружие, но чтобы им воспользоваться, нужно окончательно потерять человеческий облик.
Серо-белые стены были заляпаны кровью. Сарапенко протянула к Марии руку, стараясь в последние мгновения жизни ощутить прикосновение к другому человеческому существу. Фонтан крови у нее на шее постепенно стихал, и протянутая рука безвольно упала на грязный пол. Чувствуя, как ее бьет дрожь, Мария с трудом поднялась на ноги и рукавом вытерла кровь с губ и лица. Она достала пистолет из кобуры, стараясь не смотреть на обезображенное лицо Ольги, чью красоту она уничтожила. Но никакого ужаса Мария не испытывала. Как будто просто наблюдала за собой со стороны. Она вышла из холодильного помещения, лихорадочно озираясь вокруг и размахивая пистолетом. Никого. Никаких следов Носа. Бросив взгляд на мониторы охраны периметра, Мария удостоверилась, что везде все спокойно. Она принялась вытаскивать ящики и осматривать все шкафы, пока не нашла три обоймы для пистолета Ольги и два пистолета, отобранных у нее самой. В углу стояла корзина для мусора, и она опрокинула ее содержимое на пол. Увидев недоеденный бутерброд, намоченный пролившимся кофе, она засунула его в рот и проглотила, почти не разжевывая: его затхлый запах смешался с привкусом крови Сарапенко, все еще стоявшим во рту.
