Гренс снова и снова слушал присланную запись.
Сначала — громкий шорох. Кто-то идет, микрофон трется о ткань при каждом шаге. Через одиннадцать минут сорок семь секунд, Гренс проверил это по временной ленте файла, — два глухих голоса. Микрофон далеко от говорящих, на ноге, было понятно, что Хоффманн передвигался поближе к источнику звука — медленно вытягивал ногу в сторону говорящего, без причины вставал и подходил поближе.
— Наш вопрос… я прочитала. Полагаю… полагаю, речь идет о… женщине?
Единственный голос, которого он раньше не слышал.
Женщина, лет сорока, может, пятьдесяти. Мягкий голос, жесткие формулировки. Гренс был уверен, что сможет узнать его, если прослушает еще раз.
— Паула. Это меня так зовут. Как там написано.
Отчетливый голос.
Микрофон — у этого человека.
Хоффманн. Но он называет себя Паулой. Какое-то кодовое имя.
— Нам надо сделать его опаснее. Он совершит тяжкое преступление. Его приговорят к долгому сроку.
Третий голос.
Тенор, не вяжется с лицом. Голос коллеги, сидящего в том же коридоре, всего через несколько дверей от кабинета Гренса. В первые дни расследования убийства на Вестманнагатан он якобы случайно проходил мимо, просто поинтересовался и направил следствие немножко не в ту сторону.
Гренс стукнул кулаком по столу.
Эрик Вильсон.
Гренс снова стукнул по столу, теперь обеими руками, громко выругал голые стены кабинета, которые уж точно были ни в чем не виноваты.
Еще два голоса.
Эти он узнал сразу. Звенья иерархической цепи, от убойного отдела до правительственной канцелярии.
— У Паулы нет времени на Вестманнагатан.
Гнусавый, резкий, чуть громковатый.
Начальник Главного полицейского управления.
— Вам уже приходилось разбираться с такими делами.
Глубокий, сочный, не проглатывает слова, гласные произносит с растяжкой.
Йоранссон.
Гренс остановил запись и одним глотком выпил кофе, который не успел остыть и обжег глотку и желудок. Гренс не почувствовал этого. Горячий, холодный… комиссара трясло, трясло с тех пор, как он прослушал запись в первый раз. Сейчас он опять выйдет в коридор и будет лить в себя горячее, пока не начнет чувствовать еще что-нибудь, кроме душащей его злости.
Встреча в Русенбаде.
Он взял из подставки фломастер и нарисовал прямоугольник и пять кружков прямо на подложке для бумаг.
Стол для совещаний и пять голов.
Одна — вероятно, заместитель министра юстиции.
Другая — тот, что звал себя Паула. Третья — руководитель Паулы. Четвертая — высший полицейский начальник страны. А пятая — Гренс смотрел на кружок, представлявший Йоранссона, непосредственного начальника Эверта Гренса и непосредственного начальника Эрика Вильсона, человека, ответственного за работу их обоих и потому все это время знавшего, почему дело об убийстве на Вестманнагатан не будет раскрыто.
— Я был полезным идиотом.
Гренс сорвал со стола измаранную подложку и швырнул на пол.
— Сраный полезный идиот!
Он снова запустил запись, фразы, которые он уже слышал.
— Паула. Это меня так зовут. Как там написано.
Ты не имел отношения к мафии. Ты был одним из нас. Мы наняли тебя, чтобы ты изображал мафию.
А я тебя убил.
Большие часы на Кунгсхольмской церкви пробили половину первого ночи, когда Гренс вышел из кабинета, покинул Управление и короткой дорогой поехал к Русенбаду. Стояла красивая теплая ночь, но комиссар этого не замечал. Теперь он знал, что произошло в доме номер семьдесят девять по Вестманнагатан. Знал, почему Пит Хоффманн отбывал срок в Аспсосской тюрьме. И догадывался, почему именно те, кто устроил Хоффманну тюремный срок, вдруг стали, вместе с ответственным за операцию комиссаром уголовной полиции, искать официальную возможность убить его.
Пит Хоффманн был опасен.
Пит Хоффманн знал правду об убийстве, которое сочли менее важным, чем успешное внедрение полицейского агента в мафиозную группу.
Когда Гренс разглядел Хоффманна на периферии расследования и собрался допрашивать его, Хоффманн стал еще опаснее.
Они спалили его.
Но он сумел уйти живым от убийц, захватил заложников и встал в окне мастерской так, чтобы его было видно.
Ты записал то совещание. И послал запись мне. Человеку, который обрек тебя на смерть.
Гренс припарковался на Фредсгатан возле здания с темными окнами, — здания, откуда управляли всей Швецией. Сейчас он попросит впустить его туда. Он только что прослушал запись совещания, которую сделали двадцать один день назад в одном из здешних высоких кабинетов.
Комиссар вынул мобильный телефон и набрал номер Сундквиста. Три гудка. Кто-то кашлянул, собираясь с духом.
— Да?
— Свен, это я. Я хочу…
— Эверт, я сплю. Я сплю с восьми вечера. Мы прошлой ночью не спали, ты забыл?
— Тебе и этой ночью не придется поспать. Полетишь в США, в Южную Джорджию, твой самолет вылетает из Арланды через два с половиной часа. Ты…
— Эверт!
Свен, видимо, сел — его речь зазвучала по-другому, говорить, когда ты не зажат между подушкой и одеялом, явно легче.
— Что тебе нужно?
— Я хочу, Свен, чтобы ты проснулся окончательно и оделся. Ты встретишься с Эриком Вильсоном и заставишь его подтвердить, что встреча, о которой я теперь кое-что знаю, действительно имела место. Я позвоню тебе через какое-то время. Ты уже будешь сидеть в такси и к тому времени успеешь прослушать звуковой файл, который я отослал тебе на почту. Ты сразу поймешь, о чем речь.
Гренс заглушил мотор и вылез из машины.
В коридоры власти вели стеклянные двери, которые, когда он бывал здесь днем, открывались автоматически. Сейчас они оставались закрытыми, и Гренс нажал на кнопку. Звонок разбудил охранника, дремавшего на втором этаже.
— Кто там?
— Комиссар уголовной полиции Гренс, городская полиция Стокгольма. Я хотел бы взглянуть на кое-какие записи с камер слежения.
— Прямо сейчас?
— А вы чем-то заняты?
Из динамика затрещало — руки шуршали бумагами возле микрофона.
— Гренс, вы сказали?
— Вы же видите меня на экране. А теперь видите еще и удостоверение, я его поднял.
— Вас нет в списках. Я хочу еще раз посмотреть на удостоверение, покажете его, когда войдете. Потом я решу, можно вам остаться или мне больше понравится, если вы зайдете завтра.
Эверт Гренс прибавил скорости, шоссе Е 18, ведущее на север, за Руслагстуллом почти опустело, и Гренс не обращал внимания на знаки, ограничивающие скорость до семидесяти километров в час.
Сначала он проверил регистрационный журнал на проходной, где отмечались посетители.
Во вторник, десятого мая, заместитель министра юстиции приняла четырех посетителей. Они являлись по одному в течение двадцати пяти минут. Первым явился начальник Главного полицейского управления, потом Йоранссон, чуть позже — Эрик Вильсон; последняя запись была сделана неразборчивым почерком, но Гренс с охранником, поразмыслив немного, пришли к выводу, что посетителя, оставившего подпись в пятнадцать тридцать шесть, звали Пит Хоффманн.
Гренс проехал Дандерюд, Тэбю, Валлентуну. В третий раз за последние сутки он приближался к поселку под названием Аспсос, но теперь он ехал не в тюрьму и не в церковь. Он направлялся в один ничем не примечательный дом, к человеку, от которого он не отвяжется, пока тот не ответит на один-единственный вопрос.
С регистрационным журналом в руках Гренс потребовал, чтобы ему показали записи с двух камер, установленных в правительственной канцелярии и фиксировавших каждого входящего или выходящего человека. И Гренс опознал всех, по одному. Сначала — когда они расписывались. Камера была установлена при входе в Русенбад над будкой охранника, все четверо стояли рядом с ней и никто не взглянул вверх. Потом — на записях с камеры, установленной на высоте лица в коридоре третьего этажа, напротив кабинета замминистра. Гренс увидел, как начальник Главного полицейского управления и Йоранссон с интервалом в пару минут постучали и исчезли за дверью. Вильсон явился почти через двадцать минут. А еще Гренс увидел, как через семь минут после Вильсона в коридор вошел Хоффманн; он точно знал, где установлена камера, определил ее положение загодя. Хоффманн смотрел в камеру, прямо в объектив, чуть дольше, зная, что его присутствие зафиксировано.
Хоффманн, по примеру прочих, постучал в дверь, но его впустили не сразу. Ему велели постоять в коридоре, вытянув руки, пока Йоранссон обыскивал его. Гренсу трудно было устоять на месте, когда он понял: резкий звук, который в записи длился минут девять, означал, что руки интенданта касались микрофона.
