Затем она сделала то, на что не решалась прежде. Крепко стиснув Мистера Бурую Шерстку в объятиях, она, как все нормальные люди, проснувшиеся утром в своей постели, свесила ноги с кровати и встала. Полагая, что, сделав шаг-другой в разных направлениях, сможет определить, с какой стороны доносился плач, Дженнифер, по-прежнему прикованная цепью к стене, принялась на ощупь перемещаться вокруг кровати.
Она подумала, что если кто-то наблюдает за ней сейчас через видеокамеру, то, с точки зрения этого человека, она, вероятно, похожа на дикого зверя, пытающегося по запаху определить, откуда следует ждать опасности. Прекрасно понимая, что возможности ее органов чувств ограниченны, девушка старалась почерпнуть как можно больше сведений из тех впечатлений, которые были доступны ее восприятию. Она уже сообразила, что такие попытки сориентироваться в происходящем придают ей и сил, и уверенности.
Плач зазвучал громче. А затем вдруг внезапно стих — так же неожиданно, как и начался. Казалось, боль или печаль, вынуждавшая ребенка плакать, исчезла в одну секунду.
Дженнифер замерла в нерешительности. Наклонив голову в ту сторону, откуда, как она думала, происходили беспокоившие ее крики, она остановилась в промежутке между туалетом и стеной, к которой была прикреплена сковавшая ее цепь. И тут внезапно она услышала нечто совершенно другое.
Это был смех.
Более того, это был детский смех.
Девушка затаила дыхание.
Звуки детского веселья периодически затихали и раздавались вновь. Казалось, радостные малыши то приближались к Дженнифер, то отбегали куда-то в сторону. Ей вспомнилось, как в начальной школе, будучи наказанной за какие-то проступки, она оставалась в классе, в то время как все остальные дети отправлялись играть в школьном дворе. Окна класса находились слишком высоко над землей, и в них не было видно, чем занимаются на улице ее одноклассники, но по доносившимся оттуда громким крикам можно было легко догадаться, во что именно ребята играют. Пятнашки. «Море волнуется». Прыжки через скакалку. Салочки. И прочие нехитрые развлечения, которыми можно заняться на перемене.
На мгновение Дженнифер усомнилась: точно ли эти звуки раздавались в действительности, или же их источником была ее память. В восприятии пленницы все смешалось: она знала, что находится в каком-то подвале, но одновременно ей казалось, что ее заточили в школе и все это происходит в далеком прошлом.
Она твердила себе: «Этого быть не может». Но детские голоса продолжали звучать, и настолько реально, что Дженнифер уже не знала, что думать.
Крики раздавались совсем близко, и девушке показалось, что, протянув руку, она сможет коснуться кого-нибудь из малышей. Голоса манили ее, словно приглашая присоединиться к веселью.
Дженнифер осторожно выставила вперед свободную руку.
Она подумала, что если бы она могла поймать один из этих голосов прямо на лету, то положила бы его на свою ладонь, потрогала бы его, приласкала, попыталась бы понять его природу и, вероятно, узнала бы, как самой стать таким же веселым голосом.
Конечно, наивно было полагать, что эти звуки могут унести Дженнифер отсюда прочь, подальше от этой тюрьмы. Но мысль об этом была крайне соблазнительной, — казалось, возможно все. В надежде девушка широко раскрыла ладонь.
Она знала, что вокруг нее не было ничего, кроме застойного подвального воздуха, но тем не менее была не в силах сопротивляться заманчивой иллюзии. Ведь детские голоса звучали так близко!
Вопреки своим ожиданиям, в пустоте она ощутила нечто.
Кончиками пальцев она прикоснулась к чему-то гладкому, похожему на бумагу.
Ахнув от удивления, Дженнифер отдернула руку. Ей показалось, что она дотронулась до оголенного провода под напряжением. «Здесь кто-то есть», — пронеслось у нее в голове.
И тут она услышала глухое, злобное шипение. Оно раздалось в темноте, словно гром, сотрясающий ночной воздух после жаркого дня. Этот омерзительный звук сразу словно бы оттеснил и плач ребенка, и веселый шум с детской площадки куда-то очень далеко.
— Ты никогда не бываешь одна! — услышала Дженнифер.
Вдруг в темноте, неподалеку от нее, прогремел взрыв. Ощутив острую боль, пленница поняла, что женщина изо всех сил врезала ей по челюсти. Дженнифер покачнулась и упала на кровать, едва не выронив плюшевого мишку, — у нее дико закружилась голова. Внезапность нападения ошеломила ее; это было гораздо хуже, чем тогда, когда мужчина разбил ей лицо. Теперь же сама неожиданность, с которой ее атаковали, ощущалась совершенно иначе. Это был удар, полный презрения и яда. Словно укус змеи.
Дженнифер не знала, зареветь или нет. Она лежала на кровати в позе зародыша, ощущая соленый вкус слез и крови, которая сочилась из ранки на губе.
Воздух в комнате казался ей раскаленным.
— Во второй раз ты вынуждаешь меня применять силу, Номер Четыре. Не заставляй меня делать это вновь, иначе тебе плохо придется, — сообщила женщина ровным, без всяких эмоций голосом.
Дженнифер уже была хорошо знакома эта ее манера, хотя и непонятно было, почему этот голос звучит всегда одинаково. Ведь если женщина злится, значит, она должна говорить на повышенных тонах. И если ей что-то не нравится, это должно отразиться в ее интонации. Дженнифер удивлялась, как мог голос незнакомки звучать спокойно в данной ситуации.
У Дженнифер перехватило дыхание. «Вот именно так и должен звучать голос убийцы», — подумала она. Ее всю трясло от страха.
Она ждала, что будет дальше, не исключая, что вскоре последует второй удар, однако этого не случилось. Вместо того она услышала, как с глухим стуком закрылась дверь.
Дженнифер не шевелилась, внимательно прислушиваясь к окружающему и стараясь разобраться в доносившихся до нее шумах, хотя это и было сложно, так как стук ее сердца и сильнейшее головокружение практически заглушали собой все внешние звуки. В первую очередь она слышала собственные всхлипы. Ей стоило огромных усилий подавить приступ отчаяния: она почувствовала, как напряглись мышцы ног и живота. Она подумала, что, скорее всего, женщина закрыла дверь за собой, выйдя из комнаты, но возможно, что она просто хлопнула дверью, а сама осталась в помещении и теперь стояла возле кровати, готовясь нанести пленнице очередной удар.
Дженнифер с трудом вдыхала спертый воздух.
В голове у нее звучали различные голоса — это разные части самой Дженнифер наперебой взывали к ее вниманию и сочувствию. Часть, испытывающая боль. Часть, испытывающая страх. Часть, испытывающая отчаяние. И наконец, часть, призывающая вступить в борьбу. И девушке удалось заглушить все прочие внутренние голоса. Она почувствовала, как постепенно выравнивается пульс. Подбородок у нее опух, но боль между тем утихла.
«Ее одежда как будто поскрипывает во время ходьбы, — вспомнила Дженнифер. — Она шаркает ногами по бетонному полу. Перед тем как начать говорить, а особенно шептать, она обязательно делает глубокий вдох».
Девушка постепенно переключала внимание со звуков, производимых ею самой, на внешние шумы, стараясь расслышать что-нибудь, что выдавало бы присутствие женщины.
Она не слышала ничего, кроме тишины, от которой звенело в ушах. Вопреки словам, сказанным женщиной, сейчас Дженнифер была в полном одиночестве. Если, конечно, не считать камеры, которая всегда пристально следила за ней.
Бизнесмен из Токио пил теплый шотландский виски, изрядно разбавленный еще до того, как в стакане растаяли кубики льда. Бутылка была далеко не дешевой, однако бизнесмен нисколько не сомневался, что в нее налили не что иное, как «паленое» пойло местного производства. В отвращении он скривил губы. С «айфоном» в одной руке и стаканом в другой, он сидел на открытой веранде в плетеном кресле, которое неприятно впивалось в его голое тело. Тайская девушка по вызову, расположившаяся между его ног, трудилась усердно, с демонстративным энтузиазмом: по ее виду можно было подумать, будто во всем мире нет ничего более приятного, нежели доставлять сексуальное удовлетворение этому мужчине. Он же закипал ненавистью при каждом ее фальшивом стоне. Его раздражал пот, выступивший на его груди. Он не знал и не хотел знать, как зовут эту девушку. Ему давно бы уже наскучили все ее ласки, если бы не картинки, параллельно возникавшие на экране его телефона.
Бизнесмен был средних лет; дома его дожидались некрасивая жена и дочь примерно одного возраста как с тайской проституткой, ублажавшей его языком, так и с Номером Четыре, однако собственный его ребенок ассоциировался у мужчины лишь с постоянными просьбами привезти какой-нибудь подарок из очередной деловой поездки. «Что-нибудь яркое, из шелка», — напомнил он самому себе. Выкинув поскорее все это из головы, он стал пристально всматриваться в экран «айфона». Источником его возбуждения была не тайская девица, а эротический сюжет «Части четвертой». Он ощутил прилив приятного волнения, когда Номер Четыре ударили по лицу. Это было неожиданно, впечатляюще и буквально застало его врасплох. Пошевелившись в своем кресле, он бросил взгляд поверх «айфона» на шевелюру девушки: волосы были цвета воронова крыла. Девушки объединились в его сознании — тайская проститутка и Номер Четыре. Он чувствовал, как рука его все сильнее сжимается в кулак по мере того, как растет желание ударить девушку — просто для того, чтобы понять, каково это. В его мозгу представления о боли и наслаждении спились в одно. Он протянул руку и схватил девушку за волосы. Ему захотелось скрутить их так, чтобы она закричала от боли. Но он вовремя остановил себя. «Номер Четыре, когда ее ударили, — сказал он себе, — не издала ни звука». В другие моменты она, бывало, плакала, изредка кричала и только лишь один раз издала пронзительный вопль. Но в этот раз, получив сильный удар, она хоть и упала на спину, но при этом продолжала стоически хранить молчание.
