– Понятно. Заберу его перед тем, как мы уедем.
– Заберу его я.
Я не ответил.
Мы стояли в саду и смотрели на реку. В этот час, кроме нас, там никого не было. А потом повернулись и пошли к отелю.
В вестибюле я справился насчет сообщений. Мне пришло целых два. Я расписался в получении.
Мы поднялись на лифте в мой номер, и я рухнул в кресло.
– Господи, старею.
– Ты в прекрасной форме. Вскрывай конверты.
Сначала я распечатал тот, что был меньше, и прочитал: Завтра утром вам надлежит отметиться в иммиграционной полиции.
– А поводок не такой уж длинный, – заметила Сьюзан.
– Достаточно длинный, – отозвался я. – Если бы они разозлились на самом деле, то давно бы сидели здесь.
– Не забывай, сегодня канун Нового года. А что в другом конверте?
Я вскрыл большой пакет и вынул из него факс. Он оказался от Карла, и я прочитал текст про себя: Дорогой Пол, возможно, в прошлом письме я выразилась недостаточно ясно. Ты определенно должен порвать эту связь. Пожалуйста, успокой меня, сообщи, что ты это сделал. И подпись: Любящая тебя Кей.
Почему мне нравится пребывать в отставке – не надо исполнять ничьих приказов.
Далее следовал постскриптум: Привет от С. Увидимся в Гонолулу.
Не исключено, это чистая лажа, чтобы привести меня в чувство. Но в любом случае ситуация в отношении Сьюзан осложняется.
Сьюзан посмотрела на меня.
– От кого сообщение?
– От Кей.
– Все в порядке?
– Да.
– А по тебе не скажешь. Можно мне посмотреть?
– Нет.
Это ее как будто задело, обидело, вывело из себя.
Я встал, направился к лоджии, но на полпути повернулся и дал ей факс.
– От мисс Кей. Того же самого типа.
Сьюзан прочитала записку и протянула обратно.
– Думаю, что сегодня мне стоит спать в своей комнате.
– Да, наверное, так и надо.
Сьюзан поднялась, не колеблясь пошла к двери и закрыла за собой створку.
А я вышел на лоджию и стал смотреть на город по другую сторону реки. Праздничная иллюминация еще горела – в основном красная, как и должно быть в стране красных.
Я вспомнил семейство Фам и подумал, что от дыма и пожарищ войны над Вьетнамом нависло тяжелое облако и сеет на головы людей горе, недоверие, ненависть.
Хуже другое – это облако, или, как выражался Карл, тень войны, до сих пор омрачало и мою страну.
Поистине Вьетнам – это самое дурное, что случилось с Америкой в двадцатом столетии, но, наверное, справедливо и обратное утверждение. Зазвонил телефон, я вернулся в номер и поднял трубку.
– Алло?
– Хотела пожелать тебе спокойной ночи.
– Спасибо.
– Если с тобой что-нибудь случится и мы больше не увидимся...
– Сьюзан, не забывай, телефоны здесь ненадежны. Я знаю, что ты хочешь сказать, и сам только что собирался тебе позвонить.
– Хочешь, я к тебе приду?
– Нет. Мы оба устали и только поцапаемся.
– Хорошо. Где и когда мы встретимся завтра?
– В шесть, в ресторане. Я закажу тебе выпивку.
– О'кей. А если ты опоздаешь?
– Тут же отправь факс мисс Кей. Номер знаешь?
– Помню.
– Сообщи ей обо всех деталях. И не отходи от факса, пока передают сообщение, или иди в Главное почтовое управление.
– Я знаю.
– Не сомневаюсь. Ты же профи.
– Пол... Я не имела права расстраиваться по поводу того постскриптума. Извини.
– Проехали.
– Что есть, то есть. Мы сейчас и здесь. Я говорю правду.
Я не ответил.
– Вот что, – сказал я ей, – у меня был хороший день. С Новым годом.
– И у меня. И тебя тоже.
Мы повесили трубки. Итак, у меня любовные осложнения в недружественной стране на другом конце света, меня хотят то ли арестовать, то ли убить, сейчас четыре утра, спозаранку мне надо идти в полицию, а в час – на, возможно, опасное рандеву. Но по каким-то причинам ничто из этого меня не волновало. Не взволновало даже приключение на шоссе № 1 – убийство двух полицейских, возвращение к прошлому и все прочее.
Я узнал это ощущение – настрой на выживание. Сложности остались позади. Все свелось к единственному стремлению – как бы вернуться домой, в самый последний раз.
Новогодний перепой оказался не из самых тяжелых – приходилось переживать и похуже. Но никогда я не оценивал свое состояние в такую рань.
Я принял душ и оделся на успех – в синий блейзер, белую рубашку с пуговицами до пояса, свободные брюки цвета хаки и кроссовки с носками.
Выпил апельсинового сока из мини-бара, проглотил две таблетки аспирина и снадобье от малярии. Хорошо еще мне не дали капсулу с ядом – состояние было настолько поганым, что я бы съел и ее.
Потом спустился по лестнице, проигнорировал завтрак и направился за несколько кварталов от гостиницы на улицу Бенге, где располагалась иммиграционная полиция.
Стояло сырое прохладное утро, облака поднялись, на тротуарах почти никого – только мусор со вчерашнего вечера.
Я подумал, не позвонить ли Сьюзан, но иногда краткие расставания только на пользу. Вот с Синтией мы больше были в разлуке, чем виделись, а прекрасно ладили. Ну если не прекрасно, то вполне нормально.
В маленьком фойе блочного здания полиции сидел коп в форме.
– Что надо? – спросил он меня по-английски.
Чтобы не ставить придурка в неловкое положение, я не стал отвечать, а протянул ему документ Манга. Он прочитал, поднялся и исчез в начинавшемся за его спиной коридоре.
А минутой позже появился, выдавил из себя "комната" и показал два пальца. Я ответил ему тем же миролюбивым знаком и вошел в маленький кабинет номер два, где за столом сидел человек примерно моего возраста и мучился с перепоя явно сильнее, чем я.
Он не пригласил меня сесть, а некоторое время просто разглядывал. Я тоже поднял на него глаза, и между нами проскочила искорка неприязни.
На его столе лежали ремень и кобура с девятимиллиметровым "чикомом". Ни в одном полицейском участке Америки вы бы не увидели так близко оружия. А здесь все копы самонадеянные ротозеи. И еще меня разозлило, что он заставил меня стоять.
Полицейский прочитал бумагу и спросил:
– Когда вы приехали в Хюэ?
Я был сыт по горло их чушью и резко ответил:
– Вам об этом сообщили из отеля "Сенчури риверсайд". Знаете, где я остановился, и то, что остановился на три дня. Есть еще вопросы?
Ему не понравился мой тон, и он тоже повысил голос – на писклявой ноте почти закричал:
– Почему вы вчера не отметились?
– Не захотел.
Это ему тоже не понравилось. Человеку приходилось работать на Новый год, в голове били в гонги демонята рисовой настойки. Где уж тут терпеть грубости всякого круглоглазого?
Мы пялились друг на друга, и наша обоюдная неприязнь росла. И объяснялась она не только похмельем.
– Вы были здесь солдат? – спросил он.
– Верно, – ответил я. – А вы?
– Я тоже.
Мы сверлили друг друга глазами, и я заметил рваный шрам, который начинался у уха, извивался по шее и убегал за воротник. У него не хватало половины зубов, а остальные были бурого цвета.
– Где вы здесь? – спросил он.
– Я был здесь в шестьдесят восьмом году в составе Первой воздушно-кавалерийской дивизии. Видел бои в Бонгсоне, Анхе, городе Куангчи, Кесанге, долине Ашау и по всей провинции Куангчи. Я сражался с северовьетнамской армией и с вьетконговцами. Вы убили много моих друзей, мы убили много ваших. Мы все убивали слишком много гражданских, в том числе три тысячи мирных мужчин и женщин, которых вы расстреляли в Хюэ. Еще вопросы?
Коп вскочил, его глаза выкатились, лицо исказилось. Но прежде чем он успел что-то сказать, я снова спросил:
– Так есть вопросы или нет? Если нет, я пойду.
– Нет! – завопил он во всю мощь своих легких. – Вы останетесь здесь!
Я пододвинул стул, сел, положил ногу на ногу и посмотрел на часы.
Он как будто смутился, но тут же понял, что теперь сижу я, а стоит он. И тоже сел.
Прокашлялся, пододвинул к себе лист бумаги, щелкнул шариковой ручкой и почти успокоился.
– Как вы добирались до Хюэ?
– Автобусом.
Он сделал запись.
– Когда отправлялись из Нячанга?
– В пятницу днем.
– В какое время прибыли в Хюэ?
Я подсчитал в уме и ответил.
– В пятницу около десяти-одиннадцати вечера.
– Где ночевали?
– В мини-мотеле.
– Название мини-мотеля.
– Не помню.
– Как не помните?
Когда требуется объяснить полиции провалы во времени, обычно ссылаются на любовную интрижку. Только не перепутайте и не воспользуйтесь этим аргументом дома.
