— Я тоже.
Взгляд Льюиса, как будто впервые, обратился к фотографии — словно она внезапно возникла перед ними.
— Я поднялся в Лагерь-четыре и принял кое-какие необходимые предварительные меры.
Лагерь-четыре представлял собой нечто вроде отстойника, куда собирались альпинисты со всего света; пестрый и нереспектабельный базовый лагерь для всех, кто собирался штурмовать большие стены. Когда-то альпинисты самовольно оккупировали это место, как старинные первопоселенцы, и много лет разбивали там свои палатки. Бензозаправочная станция, за которой поначалу пряталось это гетто, исчезла с лица земли, но характер поселения нисколько не изменился. В теории парк предоставлял возможность ограниченному числу альпинистов находиться на своей территории одну-две недели. Самые страшные, воистину трущобные жилища сменились обычными купольными палатками, что оказалось несложно, хотя бы потому, что изрядно потрепанная палатка стоила не больше хорошего куска прочной пластиковой пленки. Ночное зарево костров, возле которых собирались рассказчики ужасных историй и благодарные восторженные слушатели, тоже осталось в прошлом, особенно в этом году, когда засуха высушила лес до такого состояния, что он в любую секунду мог вспыхнуть, как трут. Но невзирая на все перемены, Лагерь-четыре все еще оставался местом, где можно было получить информацию. Последние новости стекались туда, как вода в оазис.
На сей раз Хью и Льюис не стали останавливаться в Лагере-четыре. Льюиса это не на шутку расстроило. Согласившись поселиться в домике, он испытывал чувство, будто совершил предательство, но Рэйчел не оставила ему выбора. Она сказала, что отдала Лагерю-четыре всю возможную дань еще в юности, когда столько раз ночевала на земле в дырявых палатках. Или они снимут комнату, или она останется дома. Когда Льюис пожаловался на это, Хью сказал, что целиком и полностью находится на стороне Рэйчел.
«Лучше ограничиться теми мучениями, без которых не обойтись на стене».
Хью был очень счастлив, что до начала восхождения у него будет собственный туалет, душ и кровать с простынями и подушкой. А также его собственный арендованный автомобиль, собственный вход и собственный выход. Дружба дружбой, но Хью давно уже перерос ту разновидность товарищества, которая некогда поддерживала их в поездках зайцами на товарных поездах из Денвера, в путешествиях автостопом сквозь ураганы и штормы и в доводящих до клаустрофобии и других нервных расстройств пробегах через пустыни Юты и Невады на принадлежащем Хью «фольксвагене-жуке».
Хью извлек маленькую толстую книжечку в кожаном переплете. Льюис называл ее библией. На своих страницах, заполненных нарисованными от руки картами, топографическими кроками и примечаниями к ним, она содержала полный свод приключений, которые хозяин книжки перенес за свою жизнь. Сейчас Хью открыл ее почти в самом начале, на странице, озаглавленной начертанным аккуратными буквами словом «Анасази». Линии, заштрихованные пятна, точки и цифры являли собой составляющие их предстоящего восхождения.
Льюис взял «библию» у него из рук, как свою собственность, и положил, раскрытую, рядом с фотографией. Острием крохотной пластмассовой шпажки, вынутой из ломтика лайма, он принялся с высочайшей точностью указывать на снимке точки, соответствующие топографической разметке с кроков Хью. Сейчас его можно было принять за слегка слабоумного пятидесятишестилетнего дядьку, протыкающего игрушечным оружием карту сокровищ.
— Помнишь ту расширяющуюся рыхлую полосу на девятом откосе? Как, по-твоему, она нам подойдет? Ладно, зеркала, можно сказать, не осталось. Оно потихоньку смылось, когда никто не смотрел. Там теперь обалденная лестница. Проходит через все зеркало. Мы на этом выиграем не один час. Мне сказали, что теперь этот участок можно пройти за один день, без ночевки.
— Меня это устраивает, — сказал Хью.
Острие шпаги чуть заметно продвинулось вперед.
— А заросшая трещина на двадцатой отметке, где мы лезли на ножевых крючьях? Теперь там используют трехдюймовые клинья.
Хью слушал его, не пытаясь вставить ни единого слова. Возможно, как скалолаз, он сейчас далеко не цыпленок, но он не желал ничего принимать за данность, пока не пощупает собственными руками: ни «обалденную» лестницу, ни расширившуюся трещину на двадцатой отметке, ни саму вершину. Анасази изменилась, и они тоже изменились. В молодости он исследовал горы, реки и пустыни, используя чужие карты и опираясь на знания предшественников. Но бывают моменты, когда общепринятая мудрость теряет свое значение. И тогда ты должен чертить свои собственные карты, устанавливать свои собственные правила и прокладывать свой собственный путь.
Между тем Льюис продолжал прокладывать кончиком шпажки их маршрут, точка за точкой, описывая подробности, которые они обсудили добрый десяток раз, сжигая нервную энергию, а ее оставалось не так уж много (в чем ни один из них не желал признаваться даже самому себе). Хью не останавливал его. Льюису было необходимо еще раз пересказать описание маршрута, точно так же, как ему самому позарез требовалось затащить на промежуточный лагерь запас воды.
Хью сидел спиной к двери. Когда вошел новый клиент, он почувствовал на шее дуновение вечернего холодка. Бармен выпрямился над стойкой. Льюис оторвал взгляд от нарисованной в записной книжке карты.
Хью повернулся, решив, что это, вероятно, явилась запаздывающая Рэйчел. Однако вместо нее он увидел мужчину раза в два моложе его самого, с длинными, прямыми, как солома, обесцвеченными солнцем волосами, широкой спиной и мощными предплечьями альпиниста. Тарзан в старых «левис». Чистый, опрятный, с торсом, обтянутым белой футболкой, обутый в сандалии «тева» поверх белых носков, он, несомненно, был местным. Хью мог безошибочно сказать это с первого же взгляда. Парень держался просто, без всякой рисовки, не пытался напустить на себя какую-нибудь видимость бравады.
— Эй! — негромко окликнул вошедшего бармен.
Ответа не последовало.
— Что-нибудь закажете? — спросил он уже более определенно.
Тарзан отрицательно мотнул головой.
— Позвольте предложить вам пива.
Мужчина ничего не сказал. Глядя прямо на Хью и Льюиса, он обогнул массивный камин (в нем не было ни огня, ни дров), украшенный барельефами со странными коренастыми фигурками лыжников в старом советском стиле.
— Хью Гласс? — произнес он.
— Это я, — ответил Хью.
Ни эмблемы на футболке, ни татуировок, ничего вызывающего или хотя бы броского. Напряжение, в котором пребывал парень, подчеркивали его по-голливудски синие глаза. Он был очень смуглым — той смуглотой, которая отличает чернорабочих, трудящихся под открытым небом. Единственным бледным местом, которое углядел Хью, была полоска под ремешком наручных часов. Причесывался парень, вероятно, только по утрам, во время бритья, а потом уж не затруднял себя уходом за внешностью.
— Огастин, — представился он. — Из КСС. Я добрался туда слишком поздно. Вы уже ушли.
Хью лишь сегодня впервые услышал эту аббревиатуру, но накрепко усвоил ее значение: контрольно-спасательная служба — наблюдение за альпинистами, их поиск и спасение.
— Вы рейнджер, — полуутвердительно сказал он.
— Нет, я из службы «Восемьдесят», — сказал мужчина. Он стоял перед столом, не выказывая видимых признаков агрессивности, но определенно без дружественного настроя. Льюис тоже ощутил это.
— Это что-то новенькое, — сказал он.
— В восьмидесятых годах администрация парка ходила по местным барам и набирала народ на тушение пожаров. Платили по часам. Название прижилось. Так нас называют до сих пор.
— Вы пожарный? — осведомился Льюис.
Хью тем временем успел сложить два и два, КСС и почасовую оплату.
— Вы альпинист-спасатель, — сказал он.
Огастин кивнул; нетрудно было заметить, что он весь напряжен, как часовая пружина.
— Мы, видите ли, пропустили восьмидесятые годы. И девяностые, — сказал Льюис. — Ну а в наше время таким парням, как вы, позволяли жить в Лагере-четыре круглый год. — Выдающееся положение: в спасатели всегда брали только лучших из лучших.
Имя Огастин пробудило в памяти Хью отзвук какого-то скандала или эпопеи. Но он слишком давно пребывал вне клана, не общался с людьми, для которых восхождение было главным делом жизни, более важным, чем сама жизнь.
Огастин решил взять быка за рога.
— Вы видели ее последним, — сказал он Хью.
Он не спросил о «ней». Очевидно, тело все еще искали. Но в тоне отчетливо слышались обвиняющие нотки.
— Я рассказал все, что знал, — ответил Хью. — Но согласен ответить и на ваши вопросы. Садитесь. — Он махнул рукой бармену, чтобы тот принес Огастину обещанное пиво.
— Я не собираюсь сидеть здесь, — сказал Огастин. — Просто хочу услышать все это прямо от вас.
