— Я не собираюсь сидеть здесь, — сказал Огастин. — Просто хочу услышать все это прямо от вас.
— Да сядьте же, черт возьми.
Огастин опустился на табурет, но сохранял дистанцию между собой и двумя пожилыми мужчинами: скрестил руки на груди, не поставил локти на стол, не наклонился к собеседникам. Его настороженной бдительности мог бы, пожалуй, позавидовать и наемный убийца. Но Хью заметил, что его взгляд остановился на фотографии.
— Анасази, — пробормотал Огастин себе под нос.
И сразу эти люди стали более понятными для него.
Появилось пиво, а заодно и два стакана тоника, хотя его никто не заказывал. Бармен стиснул ладонью загривок Огастина — никаких грязных намеков, — убрал руку и скрылся из виду. Через минуту репортаж с турнира по гольфу прервался, звук стих и экраны почернели. Им дали возможность поговорить спокойно.
— Чем я могу вам помочь? — спросил Хью.
Он искренне надеялся, что Огастин явился сюда не для того, чтобы вербовать их в горноспасатели. Он успел здорово устать. Стать причастным к ее тайне ему пришлось лишь вследствие непредсказуемой аберрации. Добавить ему было совершенно нечего.
— Вы сказали, что у нее были бусинки в волосах.
— Маленькие каменные бусинки. — Хью показал пальцами размер. — Из бирюзы, нефрита и агата. Очень миленькие.
— Но вы сказали, что она была шатенкой.
— Совершенно верно.
— Не блондинка? Может быть, волосы были испачканы кровью? — Огастин держал спину все так же прямо, но в тоне угадывалась сильная растерянность.
«Надежда, — сказал себе Хью. — Этот человек рассчитывает обрести надежду».
— Шатенка. Светлая шатенка, — сказал Хью. — Хотя не знаю, может быть, темная блондинка.
Огастин собрался с силами. Он отказался от надежды.
— Какого цвета были у нее глаза?
— Я не смотрел. Не хотелось.
— Какого роста она была?
— Она лежала на спине. — Плоского роста, черт возьми.
— Во что она была обута?
— Вы имеете в виду — какой фирмы? Не могу сказать ничего определенного. На ней были эти современные тапочки для лазания. Ну, знаете, такие… — Один торчал пяткой вперед. Хью изгнал это зрелище из своего сознания.
Его слова, совершенно определенно, убили Огастина.
— У нее были серьги?
— Серебряные колечки, штук пять. Здесь, по краю уха. Они были очень хорошо заметны. Я решил, что это модно.
— В обоих ушах?
Хью попытался восстановить в памяти вторую сторону ее тела.
— Я не знаю, — честно сказал он.
— Вы видели их только в одном ухе, — заявил Огастин, слегка повысив голос.
— Не помню.
— Но вы сказали, что они были очень заметны. Вы не могли не заметить их.
— По правде говоря, я сейчас пытаюсь вспомнить, было ли у нее второе ухо. Она падала сквозь кроны деревьев, и вторая сторона ее тела представляла собой очень неприятное зрелище.
Огастин уставился на него остановившимся взглядом.
— Послушайте, — сказал Хью, — совершенно ясно, что вы знакомы с этими девушками.
Было бы странно, если он их не знал. Долина представляла собой замкнутый и объединенный крепкими узами мир; особенно это относилось к сообществу восходителей, образовывавших нечто вроде племенных союзов всюду, где ему приходилось бывать, хоть в гималайской Солу-Кхумбу, хоть в Аппалачах.
Огастин выпятил челюсть.
— Скажите мне, как я могу помочь вам узнать ее имя, — сказал Хью. — Продолжайте задавать мне вопросы. Возможно, в конце концов что-нибудь прояснится.
— Вы только скажите: это была она? — Огастин раскрыл бумажник и показал фотографию молодой женщины, буквально купавшейся в солнечном свете. Ее волосы были белыми от света. Огастин тоже присутствовал на фотографии и тоже казался прозрачным в этом сиянии. Он обнимал женщину за талию.
Хью следовало бы догадаться раньше. Женщина — или одна из женщин, участвовавших в восхождении на стену, — была его любовницей.
— Нет, — заявил Хью. — Это не она.
— Не обращайте внимания на волосы, — сказал Огастин. На его лице появилось одновременно и жалобное, и скептическое выражение. Он боялся, что Хью мог ошибиться. — Смотрите на ее лицо. Вы же видели ее лицо.
Чем пристальнее Хью всматривался в лицо на фотографии, тем сильнее таяла его уверенность. Сходство было, но ведь он мог вообразить его. Он пытался вспомнить лицо, которое накрыл брезентом, но черты смазывались и расплывались в его памяти. К тому же лицо на фотографии было поистине эфирным, как у женщины из сонного видения. Что, если он ошибается? Что, если это та самая женщина, которую он нашел в лесу?
— Вы не знаете, — твердо заявил Огастин.
— А кто, черт возьми, мог украсть тело? — сказал Льюис.
Хью начал было описывать дикаря, но Огастин прервал его.
— Джошуа, — сказал он. — Один из пещерных людей.
Рейнджеры использовали эти слова сегодня днем, они говорили о пещерных людях, как будто отшельник относился к какой-то редкой, вымирающей разновидности, был каким-то американским йети.
— Джошуа? — переспросил Льюис. Хью вскинул на него взгляд. — Он не мог когда-то служить в работниках по хозяйству? Это было тридцать лет назад, сынок. Настоящая скальная крыса. В него попала молния. Я думал, что он умер.
— Это случилось задолго до меня. Но он выжил, — подтвердил Огастин. — Все время возвращался сюда. Наконец администрация сдалась, и ему позволили остаться здесь — редкое проявление милосердия. С тех пор он живет в пещерах и звериных берлогах, питается отбросами, которые оставляют туристы, иногда ловит больную дичь, собирает орехи и ягоды. Когда говорит — не то проповедует, не то бредит. Мы до сих пор считали его безобидным.
— Кто-нибудь должен знать, где его можно найти, — сказал Льюис.
— А вы представляете, сколько у него может быть укрытий?
— Как насчет собак? — спросил Льюис. — Разве нельзя пустить собак по следу?
— Это не она, — сказал Хью. — Уверяю вас.
Впрочем, Огастин ему не поверил.
— Остальных удалось найти? — спросил Хью. Он хотел, чтобы Огастин сохранял достоинство или, по крайней мере, не сломался сейчас прямо перед ними. — Они шли втроем. Не могли же они все исчезнуть.
Конечно, они могли упасть — все три. Одна, стоявшая на страховке, могла ошибиться и отправить своих подруг в гибельный полет. Но рейнджеры тоже понимали это, и Хью своими глазами видел, как они искали повсюду, не забывая внимательно разглядывать верхушки деревьев.
— Мы звали их. Никаких признаков того, что там кто-то есть.
— Их найдут, — сказал Льюис.
— Я знаю, — отозвался Огастин.
Это было сказано без эмоций и являлось скорее данным самому себе обещанием позаботиться о мертвых и раненых. И продолжать надеяться.
Хью рассматривал их отражения в темном окне.
В ближайшие дни Эль-Кэп наверняка заставит их раскрыться и выяснить, осталось ли в каждом из них хоть что-нибудь или весь песок уже высыпался. Хью и Льюис пройдут испытание скалами. Огастин, вероятно, поцелует холодный лоб или руку — то, к чему еще будет возможно прикоснуться, — и начнет знакомство со скорбью — будет проходить самый трудный урок из всех возможных. И что бы ни случилось на стене или в прилегающем к ней лесу, им предстоит измениться. Каждый уйдет отсюда не таким, каким пришел. Эль-Кэп позаботится об этом.
И, пока Хью пристально глядел в темное стекло, в нем, как в зеркале, всплыло женское лицо. Льюис и Огастин даже не заметили, как с другой стороны окна к ним незаметно присоединился призрак. Его глаза неотрывно следили за Хью.
В первое мгновение, только-только возникнув из темноты, она могла оказаться какой угодно женщиной — старой или молодой, а возможно, просто бесплотным воплощением женщины. Когда же она приблизилась, ее черты стали обретать определенность. Бледность сменилась цветом. Губы оказались полными и красными. Хью показалось, что она движется прямо к нему, соблазнительная и опасная одновременно. Неужели он вообразил явление мертвой девушки? Подойдя вплотную, она вздернула подбородок, выпятила губы и приложила их к стеклу, недвусмысленно показав тем самым, что поцелуй предназначается Хью.[8]
— Рэйчел, — пробормотал он.
Она постучала в окно, и двое мужчин, не видевших ее приближения, вскинули головы. Беззвучно рассмеявшись, она вновь исчезла в темноте и еще через минуту появилась в дверях. Мужчины поднялись на ноги, Льюис встал последним.
— Моя жена, — объяснил он Огастину.
Хью еще не видел ее такой — в джинсах, сшитых на заказ, и черном свитере, подчеркивавшем все выпуклости торса, с соразмерно и точно наложенной косметикой и широким шагом, заставлявшим предположить, что она ежедневно играет в теннис или занимается аэробикой. Ее красота смущала его. Она так сильно отличалась от той красоты, которую он помнил. Что поделать, прошло уже больше трех десятков лет.
