— Да… но мы… мы… сбежали. А вскоре случилась авария.
— Он ранен?
— Да… то есть нет. Когда я ушел, с ним было все в порядке.
— Ты оставил его? — крикнула Эва.
— Мне нужно было уходить. — Горло Кармина напряглось, во рту пересохло. Мать была на грани дикого припадка. Глаза сузились, ноздри расширились.
— Где он? — Она сделала два шага к нему.
— Машина разбилась. Там столпотворение, в нас врезалась куча машин.
— Отвечай мне, негодяй! — рявкнула Эва. — Где он?
— Не… не… не… знаю.
— Не знаешь?
— Я не…
— Чего ты распустил сопли, трусливый придурок?! — завопила она. — Ты бросил его! Бросил!
Эва подошла ближе. Неожиданно Кармин осмелел.
— Да, это правда, правда, — проговорил он. — Я оставил Соломона. Может, его уже забрали копы.
Мать не слушала. Смотрела на полку над раковиной, куда он положил револьвер Леденца. И забыл вытереть. Револьвер был покрыт кровью этого поганого толстяка.
— Почему у тебя револьвер Леденца?
— Потому что Леденец мертвый.
— Кто его убил?
— Я. — Кармин стукнул себя кулаком в грудь. — Я его убил. Застрелил. Из его оружия. — Он улыбнулся, гордый собой.
— Ты убил его? — Эва хотела рассмеяться, но вовремя опомнилась.
— Да, я убил его.
Он подумал о ключах в кармане — от ячейки и от автомобиля — и осмелел окончательно.
Нужно уходить. Что она ему может сделать? Ничего.
— Куда ты собрался? — Эва показала на сумку.
— Хочу свалить.
— Что ты хочешь?
— Свалить.
Она шагнула вперед и ударила Кармина по лицу.
— Не смей так со мной разговаривать!
— Убирайся к черту! — крикнул Кармин.
Эва подняла руку, чтобы снова ударить его, но он ее грубо оттолкнул. А затем схватил с полки револьвер.
— Ты никуда не пойдешь, — заявила она, не обращая внимания на револьвер. В ее пронзительных черных глазах кипели ненависть и ярость.
— Пойду, — усмехнулся Кармин. — И ты меня не остановишь.
— Сейчас я буду тебя мыть!
— Что?
— Готовь ванну для мытья.
— Но… я… уже помылся. — Он взвел курок.
— Готовь свою ванну. И не смей мне перечить!
— Ты сумасшедшая гнусная тварь! — визгливо выкрикнул он.
Эва рассмеялась ему в лицо. Кармин почувствовал, что глаза затуманивают слезы. Он был близок к тому, чтобы сломаться, и сознавал это. Кармин понимал, что еще несколько секунд, и мать сделает по-своему. Он чувствовал себя раздавленным, маленьким, ничтожным перед ней, перед ее личностью, уверенностью, ненавистью. Кармин целил в нее заряженный револьвер, а она не боялась, думая, что ее жалкий сынок никогда не посмеет выстрелить.
— Я тебя предупреждаю… — всхлипнул он. — Уйди с дороги!
— Или что? Ты собрался застрелить меня? Неужели осмелишься? Ты трусливый маленький гаденыш. Трусливый… как и твой отец! Ни на что не годный слабак.
Его рука задрожала. Она заметила это и усмехнулась:
— Видишь? Ты уже трясешься. Наверное, описался. Да у тебя никогда не хватало мужества противостоять мне, маленькой, слабой пожилой женщине. Ты ничтожество, Кармин. Жалкое, немощное ничтожество. Был таким и останешься. Ничтожество! Ничтожество!
Как он нажал на курок, Кармин не помнил. Мать достала его своим голосом — насмешливым, злобным, омерзительным, сверлящим голову как бурав, терзающим сердце, раздирающим душу. Ее нужно было остановить. Навсегда. И эта его боль вместе с желанием сублимировались в незначительное усилие, которое он приложил, чтобы нажать на серебристую металлическую штучку.
Мать качнулась назад и упала на пол с маленькой черной дырочкой в груди. Под ее спиной стала образовываться красная лужица.
Кармин взял сумку и направился на выход. В ушах еще звучал выстрел. У двери он остановился и посмотрел на мать. Эва была жива. Их взгляды встретились. Наконец-то наступил момент, когда Кармин ее совершенно не боялся.
— И на прощание я тебе вот что скажу, тварь, — спокойно произнес он. — Я тебя ненавидел, ненавижу и всегда буду ненавидеть.
Эва видела, что его губы шевелятся, но не слышала ни слова. В ушах звенело. Она ждала того, что должно прийти следом. Ей не раз доводилось наблюдать такое, и это было красиво. Момент умирания тела и освобождения духа. Спокойный, чистейший белый свет нежно, мягко стирает признаки жизни, постепенно освещая путь к следующему существованию.
Так заведено. Бог прощает всех и каждого. Даже ее. Потому что и она была всего лишь человеком.
Стало холодно. Но не ногам, ноги не чувствовались. Холодно было внутри. Холодно и больно. Там, где сердце. Ей не удалось залечить его, и оно готовилось остановиться. Навсегда.
Эва уже думала о своей следующей ипостаси. Как она станет опекать и направлять Соломона. А своего жалкого мерзкого сынка-убийцу она будет преследовать до самой его могилы и отравит существование после смерти. Бесконечно мучить своими купаниями. Он никогда от нее не избавится.
Эва хотела рассмеяться, но не смогла. Тело ей больше не подчинялось. Сейчас должен появиться этот прекрасный свет, в любую секунду. И он появился. Но не свет. А чернильно-черный дым. Пары, смешанные с жидкостью, медленно разлились перед ней, смазывая все вокруг. Затем Эва услышала знакомое рычание хищников. Теперь они не кружили около нее, как прежде, не царапали пол когтями, а ринулись стаей, громоподобно стуча лапами, словно были величиной с лошадь.
Кромешная тьма рассеялась, и она различила огромных чудовищ, более ужасных, чем те, что являлись когда-либо в ее видениях. Кричать было бесполезно. На этой земле больше ее никто не услышит.
Кармин знал, что пора уходить, но стоял, застыв у подножия лестницы, ведущей на запретную территорию, в покои матери. Его одолевало любопытство. И переполняло сладостное, неведомое прежде чувство. Теперь, когда Эва мертва, он мог делать что хотел.
* * *
Там были четыре одинаковые двери, вделанные в альковы. Высокие, с закругленным верхом, из твердого полированного темного дерева, без замков и ручек, на всех одинаковые лепные украшения — змея, обвивающая яйцо, заглатывающая свой хвост. Две двери слева, одна справа и одна прямо перед ним.
Он понимал, что времени в обрез, увидеть все не удастся. Поэтому не раздумывая шагнул вперед и толкнул дверь в спальню матери.
Просторно, прохладно, запах мускуса. Правую стену занимала библиотека, разделяемая двумя окнами, которые выходили на улицу. Полки заставлены большими, тяжелыми антикварными томами в кожаных переплетах, с названиями, вытисненными золотом на корешках. Демонология, заговоры, гадания, снадобья, зелья и прочее.
Посредине комнаты стояла большая кровать, застеленная темно-синим покрывалом. Кармина сразу привлекла черно-белая фотография в рамке на прикроватном комоде. Поясной портрет матери из тех, какие актеры и модели рассылают в своих резюме. По другую сторону кровати тоже стояла фотография в том же стиле, но на ней был изображен кто-то другой.
Кармин узнал лицо, но не верил глазам. Приблизился, взял фотографию.
Соломон.
Слухи о том, что он сделал очень сложную пластическую операцию и осветлил кожу, оказались выдумкой, которую разносил испорченный телефон. Соломон старался поддерживать миф. В последний раз Кармин видел его много лет назад. Сейчас он выглядел старше, однако не сильно изменился.
Но почему его фотография стоит у постели матери?
Кармин сел на кровать. И как долго длится эта связь? Ответ на вопрос находился на комоде у окна. Там было еще шесть фотографий, все цветные. Соломон и Эва стояли обнявшись в Майами, сидели за ресторанным столиком, крепко обнимались на пляже, танцевали в клубе, позировали в лодке на куче денег, с вожделением глядя в глаза друг другу. На фотографиях они постепенно становились старше, богаче и более разборчивыми во вкусах.
Значит, их связь началась еще в незапамятные времена.
Кармину следовало об этом знать, но как? Он никогда не подозревал ничего подобного, не улавливал ни малейшего намека на какой-то интим между ними.
Их связь была много теснее, чем он предполагал. Они были одним целым. И друг друга стоили. Один монстр страшнее другого. Кармин пожалел, что не пристрелил Соломона на дороге.
Дурак.
Ему вдруг захотелось напоследок разгромить комнату, порушить тут все, но не было времени. К тому же этот жест мало бы что значил. Но можно сделать кое-что иное, и оно принесет этому подонку настоящий вред.
— Ты надеешься когда-нибудь поймать его… этого человека без лица? — спросила Сандра за завтраком.
— Не знаю. — Макс отодвинул тарелку и закурил первую за утро сигарету. Сандра приготовила омлет с луком и креветками на кубинском хлебе. Вкусно, но у него не было аппетита. После стрельбы в Опа-Лока миновало три дня, а Макс все не мог успокоиться. — На его месте я бы давно уже смотался отовсюду — из города, из штата, из страны. Это сделал бы любой здравомыслящий человек.
