Глинн поднял рацию.
— Операция завершена, — сказал он тихо. — Готовьтесь к приему катера.
«Ролвааг»
17 часов 40 минут
Палмер Ллойд обнаружил, что моментально лишился дара речи. Он был настолько уверен в неминуемости близкой смерти, что возможность дышать и стоять здесь, на мостике, воспринималась как чудо. Когда он наконец обрел голос, то спросил Глинна:
— Почему вы мне не сказали?
— Вероятность успеха была слишком мала. Я сам не верил в такую возможность. — Его губы сложились в ироническую улыбку. — Нужно было, чтобы повезло.
В неожиданном эмоциональном порыве Ллойд бросился вперед и схватил Глинна в свои медвежьи объятия.
— Господи, я чувствую себя как приговоренный, получивший помилование. Эли, могу я что-нибудь сделать?
Он плакал и не стеснялся этого.
— Это еще не конец.
Ллойд просто усмехнулся в ответ на напускную скромность этого человека.
Бриттон обратилась к Хоуэллу:
— Мы черпаем бортом?
— Трюмные помпы справляются, капитан. Пока работает аварийная система подачи энергии.
— Сколько это продлится?
— Если отключить все, кроме совершенно необходимого, с аварийным дизелем продержимся больше двадцати пяти часов.
— Потрясающе! — воскликнул Ллойд. — Мы в прекрасной форме. Отремонтируем двигатели и в путь.
Он радостно улыбнулся Глинну, потом Бриттон и несколько приуныл, не понимая, почему они смотрят так мрачно.
— Что-нибудь неладно?
— Мы лишились хода, мистер Ллойд. Нас сносит течением обратно в шторм.
— Потеряли ход?
— Силовая установка разбита.
— Мы же справлялись до сих пор. Хуже-то быть не может. Или может?
Никто не ответил ему на этот вопрос.
Бриттон обратилась к Хоуэллу:
— Состояние систем связи?
— Нет дальней и спутниковой связи.
— Включите сигнал бедствия. Свяжитесь с Южной Георгией на аварийном канале шестнадцать.
Ллойд ощутил озноб.
— А зачем сигнал бедствия? Снова ему никто не ответил.
— Мистер Хоуэлл, уточните состояние поврежденных двигателей.
Спустя минуту Хоуэлл доложил:
— Обе турбины ремонту не подлежат, мэм.
— Подготовиться к возможной эвакуации судна.
Ллойд не мог поверить, что не ослышался.
— О чем вы говорите, черт побери? Разве судно тонет? Здесь мой метеорит. Я не брошу танкер.
Бриттон обратила к нему холодный взгляд зеленых глаз.
— Никто не бросает судно, мистер Ллойд. Мы покинем его только в самом крайнем случае. Возможно, спуск на воду спасательных шлюпок в такой шторм будет не менее самоубийственным решением.
— Ради бога, зачем тогда такая суета? Мы можем переждать шторм и запросить буксир до Фольклендов. Все не так уж скверно.
— Мы потеряли ход и маневренность. Когда нас вынесет в шторм, мы получим ветер восемьдесят узлов, стофутовые волны и течение шесть узлов. Все это вместе будет толкать нас в одном направлении — к проливу Брансфилда. Это Антарктика, мистер Ллойд. Плохи наши дела.
Ллойд был потрясен. Он уже чувствовал, что зыбь начинает раскачивать судно. Порыв ветра ворвался на мостик.
— Слушайте меня, — сказал он тихо. — Мне плевать, что вам придется сделать и как вы это сделаете, но вы не потеряете мой метеорит. Понятно?
Бриттон неприязненно посмотрела на него в упор:
— Мистер Ллойд, сейчас мне совершенно плевать на ваш метеорит. Меня беспокоит только мое судно и команда. Это понятно?
Ллойд повернулся за поддержкой к Глинну. Но Глинн остался безмолвным и совершенно спокойным, сохраняя на лице обычную маску.
— Когда мы можем получить буксир?
— Большинство электроники отказало, но мы пытаемся связаться с Южной Георгией. Все зависит от шторма.
Ллойд нетерпеливо прервал, обращаясь к Глинну:
— Что происходит в танке?
— Гарса усиливает оплетку дополнительной сваркой.
— И сколько времени это займет?
Глинн не ответил. Этого не требовалось. Теперь и Ллойд почувствовал. Движение корабля стало хуже: наводящим ужас водяным валам, казалось, требовалась вечность, чтобы пройти. А на гребне каждого из них «Ролвааг» словно кричал от боли. Это был какой-то приглушенный звук — не то вибрация, не то скрежет.
Это была мертвая рука метеорита.
«Ролвааг»
17 часов 45 минут
Из радиорубки появился Хоуэлл и сообщил Бриттон:
— На связи Южная Георгия, мэм.
— Очень хорошо. Переключите их на громкую связь, пожалуйста.
Ожил громкоговоритель.
— Южная Георгия танкеру «Ролвааг», прием.
Голос был металлическим и тусклым, но Бриттон распознала в нем среди шумов едва заметный акцент родных мест. Она взяла микрофон передатчика.
— Южная Георгия, у нас авария. Мы серьезно повреждены. Без тяги, повторяю, без тяги. Дрейфуем в направлении зюйд-зюйд-ост со скоростью девять узлов.
— Принято, «Ролвааг». Ваши координаты? Какой у вас груз? Балласт или нефть?
Глинн взглянул на нее острым взглядом. Бриттон выключила микрофон.
— С этого момента мы начинаем говорить правду, — сказал Глинн. — Нашу правду.
Бриттон снова включила передатчик:
— Южная Георгия, мы переоборудованы под рудовоз. Мы имеем полную загрузку в виде метеорита, выкопанного на одном из островов у мыса Горн.
— Подтвердите. Вы сказали «метеорит»?
— Подтверждаю. Наш груз — это метеорит весом двадцать пять тысяч тонн.
— Метеорит весом двадцать пять тысяч тонн, — невозмутимо повторил голос. — «Ролвааг», пожалуйста, назовите ваш предполагавшийся порт назначения.
Бриттон понимала, что за этим скрывался тонкий вопрос: почему вы там оказались?
— Мы направлялись в Порт-Элизабет в Нью-Джерси.
Снова пауза. Бриттон ждала, внутренне сжавшись. Любому опытному мореходу сразу понятно, что история очень странная. Они находятся в двухстах милях от пролива Брансфилда, давно в зоне сильнейшего шторма, и это их первый сигнал бедствия.
— «Ролвааг», могу я спросить, вам известен последний прогноз погоды?
— Да, известен, — подтвердила Бриттон, зная, что ей все равно его сообщат.
— К полуночи ветер усилится до ста узлов, высота волн до сорока метров, везде в проливе Дрейка штормовое предупреждение пятнадцать баллов.
— Сейчас почти тринадцать, — откликнулась Бриттон.
— Понятно. Пожалуйста, сообщите характер ваших повреждений.
— Сделай это хорошо, — пробормотал Глинн.
— Южная Георгия, мы были атакованы без предупреждения чилийским военным кораблем в международных водах. Снарядами повреждено машинное отделение, полубак и главная палуба. Мы потеряли ход и маневренность. Мы — «мертвец в воде».
— Боже милостивый! Вы еще под огнем?
— Эсминец зацепил айсберг и затонул полчаса назад.
— Невероятно. Почему…
Неподходящий вопрос при сигнале бедствия. Но надо сказать, и бедствие очень необычное. Времени оставалось в обрез, и Бриттон опередила вопрос своим ответом:
— Мы не имеем представления почему. Чилийский капитан, похоже, действовал самоуправно, без приказа.
— Вы идентифицировали военный корабль?
— «Алмиранте Рамирес», командир Эмилиано Валленар.
— Вы черпаете воду?
— Наши помпы справляются.
— Вам угрожает немедленная опасность?
— Да. Наш груз может сместиться в любой момент, судно может опрокинуться.
— «Ролвааг», оставайтесь на связи.
Наступило шестидесятисекундное молчание.
— «Ролвааг», мы полностью понимаем ваше положение. Мы имеем наготове спасательные средства здесь и на Фольклендах. Но мы не можем, повторяю, не можем начинать поиск и эвакуацию, пока шторм не утихнет по крайней мере до десяти баллов. «Ролвааг», у вас есть спутниковая связь?
— Нет. Большая часть электроники отказала.
— Мы сообщим вашему правительству о вашем положении. Можем мы еще чем-нибудь помочь?
— Только буксиром и как можно скорей. Прежде чем мы разобьемся о рифы Брансфилда.
После шороха помех голос вернулся.
— Желаю удачи, «Ролвааг». Храни вас Бог.
— Спасибо, Южная Георгия.
Бриттон положила микрофон, прислонилась к пульту и стала пристально вглядываться в ночь.
«Ролвааг»
18 часов 40 минут
Как только «Ролвааг» вынесло из-под прикрытия ледового острова, его подхватило ветром и потащило в шторм. Ветер набирал силу, в считанные минуты они снова промокли от ледяных брызг. Салли Бриттон чувствовала, что судно находится целиком во власти бури, и испытывала отвратительную беспомощность.
Шторм усиливался с методичностью часового механизма. Бриттон замечала, как он нарастает от минуты к минуте, достигая силы, которая казалась ей невероятной. Луна скрылась за плотными облаками, и за пределами мостика ничего не было видно. Шторм был здесь, на самом мостике, вокруг них. Он был в обилии брызг и секущих, острых как бритва, осколках льда, в крепнущем предчувствии смерти в море. Но больше всего лишал ее присутствия духа звук: постоянный глухой рев, приходивший, казалось, сразу со всех направлений. Температура на мостике упала до девятнадцати градусов Фаренгейта, и Бриттон ощущала, как ее волосы покрываются льдом.
