– Я уже получил свои пятнадцать минут. Я уже получил пятнадцать лет назойливого и пристального внимания к своей особе, Томас, и не в последнюю очередь – благодаря тебе. Мое имя навеки вписано в историю криминальной психологии. И в твои книги тоже.
Андервуд покачал головой.
– Рей, должен заметить, ты упускаешь потрясающую возможность. То внимание, которое было приковано к тебе после ареста, носит исключительно негативный характер. А вот заголовок в газетах «Осужденный преступник помогает полиции схватить жестокого убийцу по прозвищу Окулист» выставит тебя сове в другом свете. Ты станешь героем. Подумай об этом.
– И какой мне от этого прок, скажи на милость? После того мне впрыснут яд в вену, а?
– Я мог бы возразить тебе, Рей, и предложить посмотреть на это дело с философской точки зрения. Привести в пример дзен-буддизм. Концепцию искупления. Но я хорошо тебя знаю, поэтому понимаю всю бессмысленность подобных аргументов. – Андервуд принялся постукивать пальцами по крышке стола. – Вот скажи, почему Окулист прислал тебе это письмо? Мои друзья в Бюро, те самые, которые попросили меня прилететь сюда, все время задают один и тот же вопрос: «Почему именно Синглетери?» – Он выразительным жестом развел руками, повернув их ладонями вверх. – Что мне им ответить, Рей?
– Если я скажу, вы и без меня вычислите, кто он такой.
– Ты должен знать, что они пытаются сделать это прямо сейчас, в данную минуту. Проверяют списки заключенных, отбывавших срок одновременно с тобой. Ищут парней, с которыми ты был дружен, сидел в одной камере, играл в мяч. И очень скоро они отберут несколько имен и примутся за них всерьез. А как только они сделают это, тебе нечего будет им предложить. Ты проиграешь, Рей.
– Тогда пошли они к чертовой матери! Это может быть кто-нибудь совершенно посторонний. Если они считают себя такими умными, то пусть проверяют списки. На здоровье! У них есть еще сто пятьдесят девять часов, так что вполне можно успеть. – Лицо Синглетери разгладилось, ярость его улеглась столь же внезапно, как и вспыхнула, и он даже сумел выдавить улыбку. – А может, и нет.
– Позволь мне добиться для тебя хоть чего-нибудь. Губернатор не согласится смягчить вынесенный тебе приговор. Но он может дать тебе что-нибудь еще.
– Что еще он может мне дать? Что еще может понадобиться человеку, которому предстоит умереть через несколько часов?
Андервуд встал со стула.
– Не знаю, Рей. Подумай сам. Но на твоем месте я не стал бы ждать слишком долго.
Карен с трудом оторвала взгляд от Синглетери и посмотрела на Дель Монако.
– Почему у Окулиста вдруг возникла нужда посылать это письмо?
Дель Монако подавил зевок и помассировал веки толстыми, похожими на сосиски пальцами.
– Не знаю, Карен. Если предположить, что когда-то он вместе с Синглетери отбывал срок, то, возможно, он зашифровал в тексте какое-нибудь сообщение. Но может быть и так, что все обстоит совсем просто: он узнал, что его товарищ по несчастью должен умереть, и захотел сказать ему «до свидания». С таким же успехом он мог понимать, что своим письмом доставит нам массу неприятностей и заставит понервничать.
Карен снова взглянула на копию письма.
– «…пусть настанет время, когда мы закончим свои дневные труды и обратим взор внутрь себя, размышляя о том, что нас ждет впереди», – прочла она вслух. – Это вполне может быть прощание. Своего рода напутствие, так мне кажется.
– Или шифрованное послание? Или просто бред извращенного и психически больного ума?
Послышался негромкий щелчок, это Бледсоу закрыл свой сотовый телефон.
– В списке сокамерников, когда-либо отбывавших срок вместе с Синглетери, у Эрнандеса значится восемь тысяч имен. Он начал сопоставлять его с другими списками, чтобы проверить, нет ли перекрестных совпадений. И тогда нам придется танцевать уже оттуда.
– Все дело в том, что Синглетери прав, – заметила Карен. – У нас слишком мало времени, чтобы тщательно проработать эти списки. Думаю, на это он и рассчитывает. То есть если мы сможем вычислить Окулиста и доказать, что он и есть наш НЕПО, то Синглетери будет помилован. Если же нет… – Она пожала плечами. – Он получит свою инъекцию.
Дель Монако смотрел сквозь зеркальное стекло, как Андервуд похлопал Синглетери по спине.
– Нет, ему никогда не заменят смертную казнь пожизненным заключением, – сказал он. – Надеюсь только, что Андервуд не зря прилетал сюда.
– Еще бы, – саркастически заметил Бледсоу. – Свою главу к новой книге он получит в любом случае.
Дель Монако вышел из комнаты в коридор, намереваясь перекинуться парой слов с Андервудом. Карен осталась наедине с Бледсоу Теперь она могла свободно говорить, не боясь выдать себя.
– Мы знаем, что это он, Бледсоу. Письмо написал Окулист. Мы знаем это совершенно точно.
Он выставил перед собой руку.
– Не горячись. Мы еще ничего не знаем.
– «…мне известно то, что знают они», – по памяти процитировала она. – Он говорит нам, что знает то, что известно и нам, потому что психологический портрет у него. Он его прочел.
Бледсоу пожал плечами.
– Это может означать что угодно. Человек, который написал это письмо, изъяснялся весьма туманно и явно не намеревался облегчить нам жизнь. Так что не спеши принимать желаемое за действительное.
Карен вздохнула.
– Я знаю. Просто все сходится, и Окулист бросает нам очередной вызов. Он знает. Мы знаем.
– Что вновь возвращает нас к тому же самому вопросу: для чего он вообще посылал это письмо? Почему он не отправил тебе очередное послание по электронной почте, если ему так хотелось, чтобы мы его получили? Зачем адресовать его Синглетери? – Он отвернулся от нее и с размаху ударил ногой в стену. – Проклятье! Ненавижу это дело. Обычно есть правонарушитель, который совершает преступление и оставляет после себя какие-нибудь улики. И все, что от тебя требуется, – это ухватиться за нужную ниточку и размотать клубок до конца. В половине случаев оказывается, что это родственник или знакомый. Но этот парень, складывается такое впечатление, вообще не оставляет после себя следов, по которым можно выйти на него. И он выбирает себе жертвы, которые не связаны между собой. Вот и получается, что мы имеем одни только проклятые загадки, которые он нам подбрасывает. – Бледсоу сердито засунул руки в карманы брюк и принялся расхаживать взад-вперед. – Не знаю, как ты занимаешься этими серийными маньяками с утра до вечера. Если бы я вдруг оказался на твоем месте, то у меня уже на второй день открылась бы кровоточащая язва.
Дверь распахнулась, в комнату вошли Андервуд и Дель Монако. Галстук у легенды криминальной психологии сбился на сторону, а обычно жизнерадостное лицо выглядело осунувшимся и жестким.
– Я не смог достучаться до него, – сообщил Андервуд. – Рей в отчаянии, он закусил удила. У него есть один-единственный козырь на переговорах, и отказываться от него он не намерен. Для него это в буквальном смысле вопрос жизни и смерти.
– Он говорит правду? – поинтересовалась Карен.
Андервуд вздохнул, положил обе руки ладонями на стекло и уперся в него лбом.
– Думаю, да. Мне кажется, он действительно верит в то, что знает, кто написал это письмо. Если его действительно прислал Окулист и если Синглетери прав в своих подозрениях, вы могли бы значительно продвинуться в раскрытии этого дела.
– Слишком много «если», – заметил Бледсоу.
Андервуд оттолкнулся от зеркала.
– Такова природа нашего бизнеса, детектив. Обоснованные догадки и предположения о том, что думают эти люди, о том, что они собой представляют, и все это на основе того, что мы уже видели и с чем имели дело раньше. Разумеется, вы правы, говоря что в нашем деле слишком много «если», но за прошедшие годы наши предположения подтверждались очень часто. Агент Вейл! – сказал Андервуд, не глядя на Карен. – Хочу сказать, что вы составили чертовски хороший психологический портрет. И еще мне импонирует ваша работа о различении почерка в пределах неизменного МО, модуса операнди. Здесь открываются захватывающие перспективы. – Он повернул голову и подмигнул ей. – Продолжайте в том же духе.
С этими словами Андервуд распахнул дверь и вышел из комнаты.
Пять дней, остававшиеся в их распоряжении, промелькнули быстро и оказались до предела насыщенными совещаниями и переговорами, в которых принимали участие Бледсоу, Дель Монако, окружной прокурор, Томас Гиффорд, губернаторы штатов Вирджиния и Нью-Йорк, Ли Турстон и спикер законодательного собрания штата Вирджиния. В ход было пущено все: явные и скрытые намеки, политические интриги и угрозы возможных осложнений.
После долгих дебатов окружной прокурор заявил, что игнорирование решения жюри присяжных, которые вынесли Синглетери смертный приговор, в любом случае поставит под сомнение непреходящие ценности американской системы правосудия. Если губернатор отменял ранее вынесенный приговор, то он поступал в полном соответствии с Конституцией. И хотя случалось это довольно редко, подобное решение можно было понять и оправдать. Впрочем, сделку с убийцей, которому предстояло умереть, тоже можно было объяснить – уже хотя бы тем, что удастся предотвратить гибель других невинных женщин, – но ведь никто не мог дать гарантию, что они сумеют отыскать и арестовать преступника, даже при условии, что будут знать его имя. А если, к тому же, вся эта история окажется не чем иным, как охотой за призраком, то пострадает репутация обоих, и окружного прокурора, и губернатора, причем не исключено, что урон будет нанесен необратимый. Почти наверняка они проиграют очередные выборы, и о переизбрании не будет и речи. Никто не пожелает голосовать за борцов с преступностью, которых одурачил осужденный убийца.
