Майкл Коннелли - «Линкольн» для адвоката

Там, за дверью, с насквозь промокшими от дождя волосами, стояла Мэри Виндзор.

– Мэри, в чем де…

Она подняла руку, и я увидел в ней маленький блестящий предмет. И в тот же миг раздался выстрел.

Звук был оглушительным, а вспышка – яркой, как у телекамеры. В первый момент показалось, будто меня лягнула лошадь, но это пуля ворвалась в тело. Мгновение я стоял столбом, а потом полетел навзничь. С размаху ударился о деревянный пол и врезался в стену гостиной, рядом с камином. Обеими руками я попытался дотянуться до дырки в животе, но правая рука застряла в кармане. Тогда я прижал к ране левую и попытался сесть.

Мэри Виндзор шагнула в дом. Мне приходилось глядеть на нее, лежа на полу, снизу вверх. Через открытую дверь за ее спиной виднелся льющий стеной дождь. Она вновь подняла пушку и стала целиться мне в лоб. На миг передо мной вспыхнуло лицо дочери, и я понял, что не дам этой твари уйти.

– Ты попытался отобрать у меня моего сына! – выкрикнула Виндзор. – Думал, что после этого я позволю тебе спокойно унести ноги?

И тогда я вдруг прозрел. Все сошлось, оформилось, откристаллизовалось. Я понял, что нечто подобное она сказала и Анхелю, перед тем как его убить. Догадался также, что не было никакого изнасилования в пустом доме в Бель-Эйре. Она была матерью, произведшей на свет зверя, и сама готова была защищать его зубами и когтями. И тут же в памяти у меня всплыли слова Руле: «В одном вы правы. Я действительно сукин сын». Своим последним жестом Левин не о дьяволе хотел напомнить, а изобразить пальцами букву М: Мэри, мать, – а может, и W – Виндзор – с какой стороны посмотреть.

Виндзор шагнула ко мне.

– Отправляйся в ад, – проговорила она.

Она медленно, основательно нацеливала руку, придавая ей устойчивое положение для выстрела. Я тоже стал поднимать свою правую, по-прежнему застрявшую в кармане пиджака. Наверное, она сочла это оборонительным жестом, потому что совсем не спешила: наслаждалась моментом, оттягивая миг расплаты, наслаждалась местью. До тех пор, пока я не выстрелил.

От удара Мэри Виндзор резко швырнуло назад, и она упала на спину прямо на пороге открытой двери. Ее пистолет с металлическим стуком отскочил на пол, и я услышал, как из нее самой исторгся высокий, пронзительный, воющий звук. Затем раздался топот взбегающих по ступеням крыльца ног.

– Полиция! – крикнул женский голос. – Бросай оружие!

Я посмотрел на дверь и никого не увидел.

– Оружие на пол, и выходите с поднятыми руками!

На сей раз гремел мужчина, и этот голос я узнал.

Я вытащил пистолет из кармана пиджака и, положив на пол, отпихнул от себя.

– Оружие на полу, – произнес я так громко, как только позволяла рана в животе. – Но я не могу встать, у меня огнестрельное ранение. Мы оба ранены.

Я увидел, как в дверном проеме показался пистолетный ствол, за ним – рука, а за ней – мокрый черный плащ детектива Лэнкфорда. Он шагнул в дом, а за ним, быстро, след в след, его напарница. Оказавшись в холле, Лэнкфорд ногой отпихнул пистолет от тела лежащей Виндзор. Свой собственный он держал нацеленным на меня.

– Кто-нибудь еще есть в доме? – спросил он.

– Нет. Послушайте меня…

Я попытался сесть, но острая боль пронзила тело.

– Не двигаться! Лежать на месте! – крикнул Лэнкфорд.

– Выслушайте меня. Моя семья…

Собел громко отдавала распоряжения в портативную рацию, вызывая две машины «скорой помощи» – для двух раненых с огнестрела.

– Одну машину, – поправил Лэнкфорд, пистолетом указывая на Виндзор. – Эта мертва.

Собел убрала рацию в карман дождевика и приблизилась ко мне. Опустившись на колени, отняла мою руку от раны и вытащила рубашку из брюк, чтобы осмотреть повреждение. Затем опять прижала мою руку к пулевому отверстию.

– Прижмите как можно сильнее. Из раны идет кровь. Вы слышите меня? Прижмите руку покрепче.

– Послушайте меня, – снова начал я. – Моя семья в опасности. Вы должны…

– Держите!

Она сунула руку в свой плащ и, вытащив из-за пояса сотовый телефон, включила его и нажала кнопку скоростного набора. На том конце сразу же ответили.

– Это Собел. Везите его обратно. Его мать только что пыталась застрелить адвоката, но тот ее опередил.

Несколько секунд она слушала, потом спросила:

– Тогда где он?

Собел выключила телефон, и я вопросительно уставился на нее.

– Не беспокойтесь, его схватят. Ваша дочь в безопасности.

– Вы за ним следите?

Она кивнула.

– Мы шли по следам вашего плана, Холлер. У нас было не так уж мало улик против него, но мы надеялись на большее. Помните, я говорила, что нам нужно рассеять сомнения в отношении убийства Левина? Мы рассчитывали, что если отпустим его на свободу, то он продемонстрирует тот же самый трюк – покажет нам, как сумел добраться до Левина. Но получилось, что эту загадку разрешила его мать.

Я все понял. Несмотря на вытекающую из меня кровь и жизнь, я смог свести концы с концами. Освобождение Руле было инсценировкой. Они надеялись, что он пустится на охоту за мной, обнаружив свой загадочный метод обходить электронную систему слежения – применив тот же трюк, который использовал, идя на убийство Анхеля Левина. Но оказалось, это сделала за него мать.

– А Мэгги? – спросил я слабым голосом.

Собел покачала головой.

– Она в полном порядке. Ей пришлось участвовать в игре вместе с нами, потому что мы не знали, поставил ли Руле прослушивающее устройство на вашем телефоне или нет. Она не могла сообщить вам, что они с Хейли в безопасности.

Я закрыл глаза, не зная, благодарить ли мне судьбу за то, что они живы и здоровы, или злиться на Мэгги за то, что использовала отца своей дочери в качестве приманки для убийцы.

Я опять попытался сесть.

– Я хочу ей позвонить. Она…

– Не шевелитесь. Просто лежите, и все.

Я опять положил голову на пол. Было холодно, меня била дрожь, и одновременно прошибал пот. Я чувствовал, что слабею и дыхание делается поверхностным.

Собел вынула из кармана рацию и потребовала у диспетчера расчетное время прибытия медпомощи. Диспетчер доложила, что машина в шести минутах езды.

– Подержитесь еще чуть-чуть, – попросила Собел. – Все будет хорошо. Судя по тому, куда попала пуля, вы должны поправиться.

– Пот…

Я хотел сказать «потрясающе», вложив в эту реплику побольше сарказма, но сознание у меня помутилось.

Рядом с Собел встал Лэнкфорд и тоже стал смотреть на меня. Рукой в перчатке он поднял пистолет, из которого стреляла Мэри Виндзор. Я узнал отделанную перламутром рукоятку. Пистолет Микки Коэна. Мой пистолет. Пистолет, из которого она убила Анхеля.

Он кивнул, и я воспринял это как своего рода знак. Пожалуй, такой, что в его глазах я поднялся ступенькой выше: видимо, оттого, что выполнил за них работу, вытащив на свет гнусного убийцу. Может, это было даже предложением о перемирии или после этого он перестанет ненавидеть адвокатов.

Я кивнул ему в ответ, и это маленькое движение заставило меня закашляться. Во рту я почувствовал странный вкус и сообразил, что это кровь.

– Только не вздумайте тут отключаться при нас, – быстро произнес Лэнкфорд. – Если придется делать судебному адвокату искусственное дыхание «рот в рот», нам после этого не выжить.

Он улыбнулся, я тоже. Потом перед глазами стала стелиться темнота. И вскоре я уже, покачиваясь, как на волнах, уплывал по ней вдаль.

Прошло пять месяцев с тех пор, как я в последний раз был в зале суда – на том достопамятном судебном процессе. За это время мне сделали три хирургические операции, чтобы привести в порядок тело, дважды предъявляли иск в гражданском суде – и со стороны полицейского департамента Лос-Анджелеса, и со стороны Калифорнийской ассоциации адвокатов. Мой банковский счет был высосан досуха расходами на медицинское обслуживание, на проживание, пособием на ребенка и даже издержками на людей из моего окружения – да-да, на племя адвокатов.

Но я выжил, несмотря ни на что, и сегодня, впервые с тех пор как Мэри Алиса Виндзор подстрелила меня, выхожу на прогулку без палки и отупляющих обезболивающих средств. Для меня это первый реальный шаг к возвращению в строй. Как ни крути, трость – символ слабости. Никому не нужен судебный адвокат, который выглядит слабым. Я должен уметь стоять прямо, пружинить мышцами – насквозь изрезанными хирургом, чтобы извлечь пулю, – и, конечно, вновь научиться двигаться самостоятельно. Только тогда я почувствую, что сумею, как и прежде, уверенным шагом войти в зал суда.

Я сказал, что не был там все это время, но это не означает, что сам я не являюсь объектом судебного разбирательства. Хесус Менендес и Льюис Руле судятся со мной, и эти судебные дела, вероятно, будут тянуться не один год. Иски у них отдельные, независимые друг от друга, но оба моих бывших клиента обвиняют меня в профессиональной некомпетентности и нарушении адвокатской этики. Несмотря на всю конкретику выдвинутых против меня обвинений, Руле так и не смог дознаться, каким образом я предположительно добрался до Дуэйна Джеффри Корлисса, в закрытое медицинское учреждение при Южнокалифорнийском университете, и напичкал его конфиденциальной информацией, абсолютно не подлежавшей разглашению. И маловероятно, что когда-нибудь дознается. Глория Дейтон давно покинула эту больницу. Она прошла программу реабилитации, взяла двадцать пять тысяч долларов, которые я ей дал, и переехала на Гавайи, чтобы начать новую жизнь. А Корлисс, который, вероятно, лучше кого-либо понимает, как важно держать язык за зубами, предпочитает держаться старой версии, уже изложенной под присягой: мол, будучи под арестом, Руле признался ему в убийстве девушки-змеи. Он избежал обвинений в лжесвидетельстве, поскольку привлечение его к суду дискредитировало бы дело штата против Руле и явилось бы самобичеванием ведомства окружного прокурора. Мой адвокат говорит мне, что судебная тяжба Руле против меня является просто попыткой спасти лицо, без всяких на то оснований, и что в конце концов истец оставит меня в покое. Очевидно, когда у меня не останется больше денег, чтобы платить адвокату.