У Берты хватило ума не забросить мужа после рождения дочери. Она, можно сказать, была очень добра к нему, но это была преднамеренная и равнодушная доброта; где-то в глубине ее сознания таилась мысль, что не надо жалеть сил, лишь бы Харли был ублаготворен во всем, потому что при хорошем отце девочка будет здоровой и лучше приспособленной к жизни, дружная семья — великое дело.
Все свое свободное время Берта проводила в разговорах с подругами и родственницами о совершенствах своего дитяти; она лихорадочно звонила педиатру, когда девочка отрыгивала пищу, или мужу, когда та плакала без видимой причины. Проживя с мужем почти двадцать лет, Берта научилась не беспокоить Харли в его студии. Однако она без труда и сожалений забыла эту науку в тот день, когда родилась дочь. Теперь она звонила Харли «во имя дочери», что снимало всякую возможность упреков или порицания. Девочка росла себе, не ведая о том, какие обязательства она налагает на своих родителей. Берта звала ее Энджи, это было уменьшительное от Энджел[2] и не имело ничего общего с зарегистрированным именем — Стефани Кэролайн Мур.
В тот день в четыре часа Энджи не пожелала прикладываться к рожку. Берта танцевала с ней туда-сюда по гостиной, когда зазвонил телефон. Она осторожно переложила девочку с левой руки на правую и сняла трубку:
— Алло?
— Алло. Это миссис Мур?
— Да.
— Вы меня не знаете, но я дружна с вашим мужем.
— Да? — оживленно сказала Берта, хотя почти не обращала внимания на разговор. Волосы ребенка так нежно касались ее шеи, а теплое тельце пахло цветами и солнцем.
— Я Эвелин Меррик. Возможно, ваш муж упоминал обо мне?
— Возможно. — Девочка с большим усилием повернула головку, чтобы прислушаться к разговору, и состроила такую смешную гримаску, что Берта расхохоталась.
— Вы одна, миссис Мур?
— Я никогда не бываю одна. У нас родился ребенок, как вы, наверное, знаете.
После короткой паузы собеседница ответила:
— Да, конечно, знаю.
— Вчера девочке исполнилось четыре месяца.
— Они такие милые в этом возрасте.
— Еще бы. Но Энджи выглядит скорей как шестимесячная, даже доктор так говорит.
Это была правда. Врач, настоятельно побуждаемый Бертой, согласился, что девочка «крупная и развивается нормально».
— Какое славное имя — Энджи.
— Разумеется, это прозвище. — («Какой приятный голос у этой женщины, — подумала Берта, — и как она интересуется ребенком».) — Кстати, боюсь, я не запомнила ваше имя.
— Эвелин Меррик. Мисс Меррик.
— Что-то знакомое. Я почти уверена, что Харли говорил о вас. Большую часть времени я занимаюсь с девочкой и не слушаю, что мне говорят… Прекрати, Энджи. Нет, нет, не трогай… Она пробует потянуть на себя телефонный провод.
— Как она, должно быть, очаровательна.
— О да.
Берта столько лет восхищалась чужими детьми, — говоря правду, если ребенок оказывался смышленым, и подвирая, если он таковым не был, — что, по ее мнению, теперь другим женщинам не остается ничего другого, как восхищаться ее дочуркой. Как хорошо, что ни одной из них не придется подвирать, говоря об Энджи. Она — само совершенство. Никакой комплимент не будет преувеличением, никакая лесть не покажется грубой, Берта проглотит ее за милую душу и переварит без малейшей отрыжки.
— Девочка похожа на вас или на Харли?
— О, боюсь, что на меня, — ответила Берта с гордой улыбкой. — Это все говорят.
— Как бы мне хотелось взглянуть на нее. Я совершенно… без ума от детей.
— Так почему бы вам не зайти?
— Когда?
— Да хоть сегодня днем, если это вам удобно. Энджи очень подвижна, она целыми часами не спит. — («Интересно будет показать Энджи кому-то из друзей Харли для разнообразия. Харли скромничает и до сих пор никого не пригласил взглянуть на нее.») — Харли придет домой не раньше шести. Мы можем попить чаю и поболтать, я покажу вам тетрадь со всеми записями об Энджи. Вы, случайно, не художница, мисс Меррик?
— В известном смысле.
— Я так и подумала. Харли говорит, что нашу крошку еще рано писать, но я… Впрочем, неважно. Вы ее увидите сами. Вы знаете наш адрес?
— Да. Буду рада познакомиться с вами, миссис Мур.
Они попрощались, и Берта повесила трубку, заранее упиваясь материнской гордостью.
Берта не была подозрительной ни по характеру, ни по жизненному опыту — у Харли был не один десяток друзей обоего пола, — и ей не показалось странным, что Эвелин Меррик не сообщила о причине своего телефонного звонка.
— Очень милая женщина, — сообщила она Энджи, — придет полюбоваться тобой, и я хочу, чтобы ты была совершенно неотразимой.
Энджи сосала пальцы.
Сменив пеленки и платьице, тщательно причесав жиденькие волосы дочери, Берта снова подошла к телефону, чтобы позвонить Харли.
Ответил сам Харли, как всегда резко и с недоверием, словно опасался, что его утомят или обманут.
— Хар? Это я.
— О! Что-нибудь с девочкой?
— Ничего. Она сияет, как новенький доллар.
— Послушай, Берта, я как раз сейчас очень занят. Здесь у меня посетитель, который…
— Я тебя не задержу, дорогой. Я только хотела сказать тебе, что можешь не спешить домой. У нас будет гостья к чаю. Мисс Меррик придет посмотреть на малышку.
— Кто?
— Эвелин Меррик, твоя добрая знакомая.
— Она придет к нам?
— Ну конечно. А в чем дело, Хар? У тебя такой тон…
— Когда она придет?
— Точно не знаю. О часе мы не договорились.
— Слушай меня внимательно, Берта. Запри двери и сиди дома, пока я не приеду.
— Я не пони…
— Сделай, как я сказал. Мы приедем через пятнадцать минут.
— Мы?
— Сейчас у меня в студии господин, который разыскивает эту женщину. Он говорит, она сумасшедшая.
— Но она говорила так ласково… и она так заинтересовалась Энджи, что захотела взглянуть на нее…
Но Харли уже повесил трубку.
Берта стояла бледная, широко раскрыв глаза и прижимая к груди ребенка. Энджи, почувствовав, как мать напряглась, воспротивилась слишком крепкому объятию и заплакала.
— Ну, будь хорошей девочкой, Энджи, — сказала Берта, и голос ее звучал спокойно. — Ничего не случилось, и бояться нечего.
Но спокойный голос не обманул малышку; она слышала, как часто бьется сердце Берты, как дрожат ее руки, и учуяла опасность.
— Мы просто запрем двери и подождем папу. Не надо плакать. Бог ты мой, что подумают соседи, когда услышат, что такая маленькая девочка поднимает такой большой шум…
Неся на руках ревущую Энджи, Берта заперла все три наружные двери и задернула тяжелые занавеси на окне в эркере гостиной. Затем уселась в качалку, которую Харли купил, так как она сказала, что без такого кресла немыслимо растить ребенка.
Затененная комната и мягкое покачивание успокоили девочку.
— Ну вот и славно. Сейчас ты успокоишься и пойдешь спать. Бог ты мой, не стоит беспокоиться из-за какой-то сумасшедшей…
У дверей раздался звонок.
Даже не оглянувшись на дверь, Берта отнесла заснувшую девочку в детскую, положила в кроватку с сеткой по бокам и укрыла одеялом. Затем медленно вернулась в прихожую, и тут звонок снова зазвонил.
Берта стояла с окаменевшим лицом, ждала и слушала. Не слышно было шума проезжающих автомобилей, криков играющих детей или болтовни возвращающихся из супермаркета женщин. Как будто все, узнав об опасности, покинули эту часть города.
— Миссис Мур! — донесся мягкий, но настойчивый голос через дверную щель. — Впустите меня.
Берта прикрыла рот тыльной стороной ладони, словно боялась, как бы слова не сорвались с ее губ сами по себе.
— Я сразу же поспешила к вам. Страшно хочется посмотреть на ребенка. Впустите меня… Я знаю, вы дома, миссис Мур. В чем дело? Вы меня боитесь? Я никому не причиню зла. Хочу только взглянуть на дочь Харли… Ведь у нас с ним тоже скоро будет ребенок.
Слова просачивались сквозь дверную щель, будто капли яда, прикосновение к которому смертельно.
— Вас это поражает, миссис Мур? Вы не знаете, что там творится у него в студии? Как вы думаете, что происходит после того, как я позирую ему нагая?
«Заставьте ее замолчать, — мысленно взмолилась Берта. — Она лжет. Она безумна. Харли никогда бы… он не такой… он сказал, что натурщицы для него все равно что куски дерева…»
— О, не думайте, что я у него единственная. Просто я последняя. После позирования это случается так естественно, так неизбежно. Неужели он водил вас за нос все эти годы? Неужели в глубине души вы не догадывались? И сейчас не догадываетесь? Я одолжу вам мой хрустальный шарик. О, какие вещи вы увидите!
И она начала медленно и тщательно описывать подробности, словно поучала ребенка, и Берта слушала, как ребенок, не понимая некоторых грубых слов, но словно загипнотизированная соприкосновением со злом. Она не могла сдвинуться с места, уйти за пределы действия яда. Капля за каплей он прожигал ей сердце и вызывал кошмарные видения.
