— Не могу... Ну не могу, — Катя вышла из комнаты и, подойдя, прижалась к его суховатому, но сильному еще плечу. — На себя в зеркало смотреть не могу, — прошептала она сквозь слезы. — Противно.
— Ну это ты напрасно, — без большой уверенности проговорил старик. — Чего не бывает... Мало ли...
— Нет сил, понимаешь?
— На работу пойдешь?
— Не хочу.
— Надо как-то объяснить...
— Говорю же — нет сил.
— Уволят...
— Пусть.
— А знаешь, — старик отстранился и посмотрел Кате в глаза, — я вот сейчас вспомнил... У нас же на третьем этаже врачиха живет, хорошая врачиха, здоровается всегда...
— Ну и что?
— Пусть она выпишет тебе что-нибудь... Больничный лист какой-нибудь, справку... На неделю, а?
— Не надо. Придется все рассказать...
— Ничего не придется рассказывать. И так уж весь дом знает, — неосторожно сказал старик и тут же пожалел, ругнул себя за болтливость.
— Весь дом?! — отшатнулась Катя.
— А как же? Милиция приехала, дверь высаживали, по замкам из пистолета стреляли... Когда этих бандюг увозили, чуть ли не сто человек собралось... Все сходили, на вывороченную дверь посмотрели, руками пощупали, внутрь заглянули... У них, оказывается, это не первый скандал, и раньше случалось кое-что. Не так круто, конечно, но случалось...
— Что же теперь, мне и из дома нельзя выйти?
— Почему нельзя? Можно. Вместе выйдем.
— Пальцами будут показывать, деда!
— Пусть попробуют! Я им эти пальцы быстро повыверну!
— Расспрашивать начнут... — Катя все еще стояла, прижавшись к старику и перед ее остановившимся взглядом, кажется, проносились картины вчерашнего вечера. — Он и говорит мне... А сейчас, говорит, милая, тебе будет немножко больно...
— Пожалел, выходит, — обронил старик.
— Посочувствовал.
— Все-таки схожу к врачихе... Сюда звать не буду, попрошу, чтоб она без тебя выписала больничный лист.
— Не сможет, — Катя отошла, присела к столу. — Она же не по нашему участку.
— Сговорятся, — заверил старик. — Свои люди... Ее выручат, она выручит... Всем жить надо.
— Я не пойду на работу, — сказала Катя, помолчав. — На себя глаз поднять не могу, не то что на людей. Может быть, попозже... Когда-нибудь.
— Ты вот что, — голос старика окреп, в нем прозвучали даже металлические нотки. — Нечего вперед заглядывать. Как будет, так и будет. Ясно? Пока ты дома, спешить никуда не надо, на поезд не опаздываешь. Скажи мне вот что... Тебе врач нужен? Тебе...
— Нет, что ты! — испуганно вскрикнула Катя.
— Подумай. Я бы позвал... Пусть бы наша соседка с третьего этажа заглянула, а? Она как раз по вашим делам. Ты уж скрепись как-нибудь, поговори с ней, расскажи что там и как... Подожди, не перебивай. Не для себя, для меня это сделай.
— Как для тебя? — не поняла Катя.
— А вот так. Я же себе потом не прощу, если что-то неладно будет... И я должен знать, что сделал все возможное, ни от чего не уклонился, ничем не пренебрег... Поняла? Спать не смогу, если врачиха меня не успокоит. Я и так не знаю, что сказать твоим, когда они из этих эмиратов вернутся с барахлом, будь оно трижды проклято!
Катя поднялась, прижалась к тощеватым плечам старика, обхватив его руками, словно в последней надежде, в последней попытке спастись.
— Так я пойду?
— Ну... Иди, — выдохнула она и наклонив вниз голову, скользнула в свою комнатку.
Соседка уже собралась на работу, уже одетой застал ее старик у вешалки, но когда она увидела его, взглянула в затравленные глаза, сразу поняла в чем дело.
— Иду, Иван Федорович... Сейчас прямо и зайду.
Халат она надела уже в прихожей, шагнувшего было за ней старика, молча развернула и, подтолкнув в сторону кухни, зашла к Кате. Ее не было почти час, и все это время старик сидел на кухонной табуретке, зажав ладони в коленях, и тихонько подвывал от беспомощности, от невозможности что-то сделать, А едва услышал, как открылась дверь Катиной комнаты, бросился к врачу.
— Ну? — единственный вопрос светился в его синих несчастных глазах.
— Что тебе, Иван Федорович, — она увлекла его в прихожую подальше от Катиной комнаты. Стянув с себя халат, женщина свернула его в клубок и сунула в хозяйственную сумку, как использованный инструмент. Полноватая, усталая, пожилая, она и сама не знала, что сказать старику. Тот смотрел на нее с такой надеждой, что женщина растерялась. — Вы только не волнуйтесь... Все не так уж и плохо.
— Но все-таки плохо?
— А что же вы хотели, Иван Федорович? В таких случаях и не бывает слишком хорошо. Да, печально. Девочка-то у вас не из крепеньких, не из... Да ладно. Похоже, все это у нее впервые... Тут психологический фактор может оказаться куда существеннее всего остального, понимаете?
— О, Боже, Боже, — простонал старик, закрыв глаза.
— Пусть сидит дома, отдыхает, набирается сил... Время лечит. Ей многое нужно просто забыть.
— Она из ванной не вылезает, — прошептал старик, опасливо косясь в комнату. — Я уж додумал — не тронулась бы умом... И так бывает, а? Ведь бывает?
— Вроде, обошлось, — возразила женщина. — Я ничего такого не заметила. Катя... сильная девочка. Вполне владеет собой.
— Да-да, — обрадовался старик. — Она у нас такая, она, знаете... — и вдруг, не в силах больше продолжать, старик тихо, беззвучно заплакал. Не вытирая слез, не отводя взгляда от врача, он словно ждал еще каких-то слов, не то утешительных, не то безжалостно жестких.
— Пусть сидит дома. Документы я сделаю. Позвоните к ней на работу, она о работе беспокоится... Скажите, что заболела. Простыла, ногу подвернула... Что угодно можете сказать.
— Да, — кивнул старик как-то отстранение. — Я понимаю... Я позвоню. Скажу, что простудилась...
— Да не убивайтесь вы так, Иван Федорович! — Женщина встряхнула старика за плечи. — Ну, нет сил смотреть на вас... Обойдется, Бог даст. Вы меня слышите?
— Да-да, все хорошо слышу.
— Что она любит поесть?
— Что любит, — он вытер рукавом мокрые глаза. — Пельмени любит.
— Вот и варите ей пельмени, — женщина ободряюще улыбнулась. — Загляну к вам вечером. Часов в семь-восемь... Что смогла, я сделала, а там будет видно. Авось, обойдется.
— Дай Бог, — прошептал старик. — Спасибо, большое спасибо. Мы будем вас ждать.
Подхватив свою сумку, женщина поторопилась уйти. Закрыв за ней дверь, старик слышал как часто застучали ее каблуки по ступенькам — она опаздывала на работу.
* * *
Через несколько дней Катя получила повестку от следователя. Он приглашал ее для беседы. Она с недоумением и опаской вертела небольшой, мятый клочок бумаги, пыталась вчитаться в подслеповатый текст, но кроме угроз за неявку ничего понять не могла.
— Деда! — позвала она. — Посмотри, что прислали... Вроде, суд намечается.
Старик взял повестку, надел очки, подошел к окну, долго вчитывался, хмыкал про себя не то возмущенно, не то досадливо, но тоже немного понял. Обсуждать с Катей повестку не стал, а вечером отправился к участковому, к Леше. Тот внимательно изучил все пункты повестки, отложил ее в сторону.
— Ну что? — спросил старик, сразу почувствовав, что новости его ждут не самые хорошие.
— Плохи наши дела, Иван Федорович, — сказал Леша напрямую. — Как бы вскорости на свободе не оказались подонки.
— Это как? — осел старик, как от удара.
— Смотри, что здесь написано... Вызывается Катя в качестве свидетельницы. Не потерпевшей, а свидетельницы. То есть, разговор будет не о совершенном преступлении, а о подробностях того вечера. Кто что сказал, кто где сидел, который был час... Ну, и так далее.
— Может, не идти? — спросил старик.
— Придется сходить. Еще повестку пришлют, еще одну... А потом и успокоятся. Дескать, истица сняла свои обвинения и говорить больше не о чем.
— Да не может она идти... Хиреет девка.
— Тогда следователь сам придет... Иногда и такое случается.
— А что ему сказать-то?
— Что написала в заявлении, то пусть и говорит. И ни слова в сторону. Что бы следователь не плел, какую бы лапшу на уши не вешал — от своего не отступаться. Держаться до последнего. А то потом напишет, что потерпевшая не уверена в своих первоначальных показаниях, что путается... Ну, и так далее.
— Значит, идти ей?
— Иван Федорович... Как я могу сказать — идти или нет... Если она в состоянии, пусть сходит.
— Ну что ж, — старик поднялся. — Коли, говоришь, надо, значит, пойдет, — последними словами старик словно хотел снять с себя ответственность.
Леша не возражал. Если ему так легче, пусть будет так.
* * *
Мы, наверно, и сами в полной мере не осознаем нашу потрясающую осведомленность в криминальной стороне жизни. Радио, телевидение, газеты, народная молва, собственный печальный опыт — все это дает ту образованность, которая позволяет смело судить о чем бы то ни было. Номера статей уголовного кодекса, сроки и виды наказаний за те или иные преступления, условия жизни в тюрьмах и лагерях, извращения, которыми насыщены места лишения свободы, оружие разрешенное и оружие запретное, действия наших славных бандитов за рубежом... Кстати, мы гордимся их подвигами там, ничуть не меньше чем победами музыкантов или спортсменов.
