– Что? – выкрикнула Ивонн.
Йорген пристально посмотрел на нее.
– А можешь ли ты себе представить, каково было парню, с которым ты сначала флиртуешь и на которого потом не обращаешь внимания?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь?
– Нет, я думаю, что все ты прекрасно понимаешь. Я не верю в то, что такие, как ты, девчонки не знали, что они делали с такими, как я, мальчишками. Как вы подрывали наше чувство собственного достоинства. Вы всегда были такими красивыми, самоуверенными и надменными. Мы ненавидели вас за то, что вы причиняли нам столько боли.
Йорген замолчал и еще раз посмотрел на снимок, прищурив глаза, а потом со вздохом добавил:
– Господи, Ивонн, да я бы просто боготворил тебя, если бы мы были тогда с тобой знакомы!
Она растерянно уставилась на Йоргена. Что это: особо деликатная форма иронии или, быть может, он что-то узнал о ее прошлом?
– Достаточно, – оборвала его Ивонн и, протянув руку, выхватила фото.
Она повернулась к мусорному мешку и, уже собираясь порвать снимок на кусочки, остановилась. Неожиданно для себя самой она увидела то, что перед этим видел Йорген: лицо юной девушки с длинными, шоколадного цвета волосами, очень мило расчесанными. Слегка раскосые карие глаза и фантастически гладкая кожа. Застывшая на губах улыбка была слишком широкой, чтобы быть искренней: типичная улыбка – чиз, для фотографа, однако чопорная осанка вполне могла означать высокомерие и надменность.
И тогда она поняла все, что Йорген имел в виду. Но почему же она не видела эту симпатичную девочку, когда, будучи подростком, смотрелась в зеркало? Почему видела только лицо, которое было ей так ненавистно, и делала все, чтобы спрятать его за длинными волосами, шарфами или высокими вязаными воротниками, в которые можно было просунуть подбородок?
– Я бы по уши в тебя влюбился, если бы тогда мы были с тобой знакомы, – услышала она слова стоявшего за спиной Йоргена.
И в этот момент она полюбила его.
Но то, что он был влюблен в нее, стоявшую теперь в квартире своей матери, не имело для Ивонн ровным счетом никакого значения. Самоуверенная двадцатишестилетняя женщина, покупавшая себе одежду от самых известных домов моды, использовавшая серию по уходу «Канебо», тренировавшая свое изящное тело в фитнес-клубе и расслаблявшая высокоэффективный и острый ум путем медитаций, была знакома со многими мужчинами, проявлявшими к ней интерес. А она сосредотачивала свой взгляд только на тех, кто бы мог быть ей полезным в ее профессиональной деятельности в расчете на длительную перспективу и лишь ненадолго годился бы в постели. Когда они говорили: «Я тебя люблю», то она воспринимала эти слова всего лишь как комплимент, при этом прекрасно понимая, что они имели в виду не «люблю» и конечно же не «тебя». Они просто не были на это способны.
Они встречались с Йоргеном на протяжении полугода и находили друг друга весьма привлекательными, прекрасно чувствуя себя в компании друг друга, но при этом не давая друг другу никаких обещаний. Он был таким же, как и все. И так продолжалось вплоть до того момента, когда, стоя возле секретера матери Ивонн, они увидели ее старую школьную фотокарточку.
Йорген разглядел в четырнадцатилетней девочке нечто особенное. Он увидел, что она была привлекательной и в такую, как она, можно было влюбиться. Тем самым он заработал ее прощение.
В тот момент Ивонн приняла решение выйти за него замуж, а четыре месяца спустя они поженились.
Они прекрасно подходили друг другу. Легко возбудимый импульсивный темперамент Йоргена хорошо гармонировал с ее методичным спокойствием. Они оба интересовались политикой и были едины во мнении, что карьера очень важна для обоих, что постельное белье должно быть чистым, но при этом немытые окна их вполне устраивали, что секса два раза в неделю достаточно, что кофе с сахаром – это отвратительно и что посещения родственников должны ограничиваться лишь семейными праздниками и юбилеями. Детей они хотели как можно скорее, но одного было вполне достаточно.
Они редко ссорились, и брак мог быть по-настоящему крепким, не будь он построен на огромной лжи.
Потому что Ивонн никогда не была той симпатичной, высокомерной девочкой, что стояла вместе со своими подружками на школьном дворе и могла подыскивать себе мальчиков или даже бросать их. Она была настоящей парией, к которой не хотели прикасаться ни девчонки, ни мальчишки.
В третьем классе она влюбилась в одного мальчика, которого звали Кеннет. Играя на одном из праздников вместе с одноклассниками в «русскую почту», она усмотрела свой шанс вступить с ним в телесный контакт: будь то рукопожатие, объятия, поглаживания, а в лучшем случае – даже поцелуй. Она затаила дыхание, когда Кеннет в качестве почтальона встал перед дверью, чтобы разнести почту. «Поцелуй!» – самоуверенно крикнул он, и нетерпеливый шепот пронесся по слабо освещенной комнате. Кто-то долго ходил по кругу с вытянутым пальцем: «Этому или этому?» И когда Кеннет наконец крикнул «Да!», палец указал на Ивонн. Послышались приглушенные смешки.
– Ты уверен? – спросила девочка, указывавшая на нее пальцем.
– Да, – снова раздался снаружи самоуверенный голос Кеннета.
– Ты абсолютно уверен в том, что хочешь доставить почту этому человеку?
– Ну конечно.
Дверь открылась. Опять смех и сочувственный шепот. Затем вытянутый вперед палец. Кеннет уставился на Ивонн, а потом попытался повернуть обратно и выйти, но его остановили и потащили к ней.
– Нет, черт подери, нет, – отчаянно сопротивлялся он.
– Отпустите его. Я думаю, что ему вовсе не обязательно это делать, – заметил кто-то.
– А почему нет? Он сказал «да». Он должен следовать правилам. Ну, давай, Кеннет. Ты должен передать ей почту!
– Я не думал, что ты покажешь на нее. Она же не играла.
И тут возник ожесточенный спор. Некоторые стояли на своем: таковы правила игры, и «да» означает «да».
Другие оказались несколько лояльней:
– Это, конечно, так, но не нужно же быть такими строгими. Захочется ли на самом деле тебе самому целовать того, от кого разит мочой?
В конце концов, все сошлись на том, чтобы сделать исключение из правил. Если выпадало на Ивонн, достаточно было просто протянуть ей руку вне зависимости от того, что этот человек сказал, стоя перед дверью.
Кеннет попытался увильнуть и от этого послабления, но, уступив давлению класса, неохотно протянул Ивонн свою руку и слегка коснулся кончиков ее пальцев. И тогда хихиканье переросло в восторженный визг с примесью отвращения.
– Тьфу ты, черт подери, – отозвался Кеннет и вытер руку о штанину.
Ближе чем в этот раз никто из одноклассников Ивонн никогда больше к ней не приближался.
Но Ивонн никогда не упрекала их за это. От нее и вправду несло мочой. Дома туалетная бумага появлялась редко, и у ее трусов всегда был неопределенный желто-коричневый цвет. Девочка думала, что это вполне нормально. Она лишь изредка мыла руки, в большинстве случаев забывая про ванну или душ, и никто не удосуживался напомнить ей об этом.
Иногда все же на нее надевали красивые вещи – когда приходило приглашение на обед к бабушке, перед приходом доктора Виллениуса, врача матери, или перед походом в оперу.
В таких случаях мать ставила ее в ванну посреди груды грязного белья, плававшего вокруг в холодной воде, и отмывала, как какую-то вещь. Она скребла ее жесткой щеткой, а когда смывала с волос шампунь, не обращала никакого внимания на то, что он стекал дочери в глаза. Ивонн иногда получала свежие платья, и тогда старые оставались лежать в ванне в грязной жиже для замачивания в ожидании большой стирки, которая так и не наступала.
У бабушки всегда было настолько чисто и уютно, насколько грязно и неряшливо у матери Ивонн. Они все трое сидели в красивой комнате и обедали. Мать без устали щебетала, рассказывая о посещении оперы и о школьных успехах Ивонн. Бабушка, должно быть, была в курсе того, как обстоят дела у внучки, однако видела только то, что хотела видеть.
Мать Ивонн была уже давно больна, но никто не хотел принимать это всерьез. В ее возвышенном семействе не говорили ни о приступах ее беспричинного страха, ни о паранойе, ни о галлюцинациях. Когда ей было двадцать, она вышла замуж, и спустя год на свет появилась Ивонн. Беременность и последующее рождение ребенка спровоцировали приступы психоза, и замалчивать этот факт было уже нельзя. Мать легла в психиатрическую клинику, недолгий брак распался, а Ивонн стала жить у бабушки под присмотром няни. Через год мать выписали, и она забрала дочь к себе домой.
Ивонн не могла припомнить, чтобы отец жил с ними когда-нибудь. Формально родители девочки были женаты до тех пор, пока ей не исполнилось пять лет. В действительности, как полагала сама Ивонн, уже во время послеродового психоза матери он бросился в бега. Девочка встречалась с ним пару раз в году. Он ждал ее у дверей дома, и они вместе шли в кино, музеи, цирк или на другие представления. Он был очень вежлив и крайне напряжен. И у девочки всегда было ощущение того, что он, равно как и она сама, приходит на эти встречи только из чувства долга.
