– Кажется, да, – кивнул Егор.
– Вот и хорошо. Зайдешь еще… чайку попить?
– Обязательно.
– Я тебя другим угощу, с душицей и горечавкой. Это, я тебе скажу, нечто. У меня прихожанки есть травницы, так они все меня балуют. А чего? Я не против. Иной раз выпьешь чашечку – и никакие лекарствия не нужны. Все болезни как рукой снимает.
– А молитва как же? – улыбнулся Егор.
– А молитва для души, – улыбнулся и отец Кирилл, видимо, радуясь оживлению своего гостя. – Тут ведь одно второму не мешает.
Он поднялся, тяжело опершись на подлокотники кресла, и Егору только сейчас бросилось в глаза, как постарел и одряхлел его духовник. «Не зря про болезни заговорил, – подумал он с жалостью, – должно быть, одолевают».
– Может, помочь вам надо чем-нибудь, отец Кирилл? – спросил Горин.
– О чем это ты? – наморщил лоб священник.
Егор смутился:
– Ну, деньгами, например. На лекарства…
– Имеешь лишнее – пожертвуй храму, – серьезно сказал отец Кирилл. – А мне достаточно того, что есть. Авось Господь не оставит своей милостью.
Он широко перекрестился на распятие, и Егора умилила искренность этого жеста.
Он тоже поднялся.
– Пойду я.
– Как знаешь, – не стал задерживать отец Кирилл.
Он молча проводил его до дверей, выпустил на улицу.
– А славный сегодня вечер, – сказал священник, нюхая воздух, в котором угадывались запахи цветов и размякших от солнца тополей. – Совсем как в моей молодости.
– Да, хорошо… – отозвался Егор.
Он с жадностью осмотрел улицу, стволы деревьев, пробегающие автомобили, силуэты прохожих. Все это внезапно показалось ему родным и понятным, и он искренне удивился, что мог находить пугающее в таких простых вещах, как шагающие по улице люди.
– До свидания, отец Кирилл, – сказал Горин, стараясь голосом выразить всю глубину своей благодарности.
– До свидания, Егор, – ответил, ласково кивая, старый священник. – Иди с миром.
Он перекрестил Горина, повернувшегося к нему спиной, и постоял в дверях, глядя ему вслед.
И только когда батюшка закрыл дверь, с лавочки неподалеку поднялся плотный лысый мужчина, бросил в урну обертку от мороженого и неспешно двинулся вдогонку за Егором.
Егор между тем шел по улице и осторожно приглядывался к людям.
Солнце уже закатилось, но было еще достаточно светло, чтобы он мог ясно видеть лица встречных пешеходов. Нескольких человек он встретил и проводил спокойным взглядом, но вот молодой мужчина, мускулистый, рослый, заставил его вздрогнуть и отвести взгляд. На лице Егора возникло замешательство, шаг его замедлился, и руки беспокойно задвигались, теребя пуговицы на рубашке. Но вслед за тем он вспомнил недавний разговор – и внутри точно что-то разжалось. Не оборачиваясь, он прибавил шагу, и когда впереди возникла парочка средних лет, идущая ему навстречу, он не стал отводить взгляд, как делал это раньше, а твердо посмотрел в глаза сначала мужчине, потом женщине. И легко прошел мимо них, и даже ответил на мимолетную улыбку женщины, польщенной его вниманием.
Разминувшись с ними, Егор улыбнулся шире и пошел свободнее. Его руки расслабились и легче заходили вдоль тела, плечи распрямились и подняли голову. Он начинал понемногу понимать, о чем говорил отец Кирилл, и подумал, что до самых простых вещей человек иногда не в состоянии дойти, хотя и может прочесть сотни умных книг, написать пару десятков романов и прослыть записным интеллектуалом, чьи выражения подхватываются и цитируются направо и налево.
Еще несколько встреч прошли с разной степенью напряжения, но все закончилось благополучно. Один раз, правда, Егор едва не задержал девушку-подростка лет четырнадцати, раскрашенную всеми цветами радуги и одетую весьма вызывающе. Но он заставил себя пройти мимо, хотя сначала побледнел и снова начал выписывать восьмерки на асфальте.
Впрочем, на этот раз Горин справился с волнением довольно быстро. Он просто заставил себя подумать о том, что все это ему снится, – а ведь нет ничего более бессмысленного, чем реагировать на сон какими-либо действиями. Да, что-то привиделось, пускай даже сверхотчетливое, поражающее ясностью последовательно меняющихся событий. Ну и что? Как это можно изменить? Оно уже есть, и надо примириться с тем, что ничего с этим поделать нельзя. И чувства здесь – самый плохой советчик, ибо, поддавшись им, единственное, чего добиваешься, это очередного болезненного разочарования и, как следствие, душевной смуты и целого букета разнообразных страхов. Другими словами, ты не только не помогаешь людям, бросаясь к ним со своими советами, а лишь действуешь во вред себе.
Повеселев, хотя девушку-подростка и нелегко было забыть, Егор подошел к станции метро.
В последнее время он избегал общественного транспорта, особенно метро. В ярком освещении подземки лица обреченных людей особенно ярко бросались ему в глаза, и он чувствовал себя среди них и палачом, и жертвой, не зная, как рассказать им всем о том, что их ждет, и не попасть при этом под волну их гнева, вполне объяснимого.
Но сейчас он решил, что надо себя испытать. Прогулка по улице показала ему, что с единичными явлениями он может справляться. Стоило ему лишь направить мысли в другое русло и несколько раз пересилить себя – и через четверть часа он начал глядеть на людей гораздо свободнее, а главное, без того чудовищного напряжения, с которым смотрел на них до сих пор.
Но то – на улице, где встречи проходят одна за другой, с перерывами, и дают возможность перевести дух. Другое дело – метро, где скопище людей и десятки направленных на тебя глаз. Там даже спрятать взгляд некуда, разве что сидеть, зажмурившись, или делать вид, что читаешь газету. Тогда не лучше ли не начинать эти мучения и сесть в такси, где единственный взгляд, который он встретит, это взгляд таксиста, который можно легко и безболезненно игнорировать?
И все-таки Егор решился. Он чувствовал, что сейчас ему все удается. Разговор с отцом Кириллом окрылил его и если не изменил кардинально (такое все же невозможно проделать за один раз со взрослым человеком), то дал ему оружие, способное, как он уже убедился, защищать его от самого себя.
Егор вошел в вестибюль станции, купил разовый билет, прошел вертящиеся рога турникета и встал на ступеньки эскалатора. Пассажиров было еще довольно много, хотя час пик уже прошел. На каждой ступеньке стояло по человеку, а мимо него, прижимая к себе сумки и портфели, непрерывной цепочкой бежали вниз молодые люди и крепенькие мужчины без возраста. Их затылки ничем ему не угрожали, и Егор принялся всматриваться в лица подымающихся пассажиров.
Это оказалось нелегким испытанием. Уже на первых двух десятках разнообразных физиономий на Егора навалились такие вереницы видений, что он резко повернул голову и начал разглядывать рекламные щиты, чувствуя, что задыхается и что его страх растет по мере того, как он спускается все ниже.
«А что будет в вагоне? – подумал он с ужасом. – Я этого не выдержу. Надо доезжать до конца эскалатора – и сразу же ехать обратно. Может, в другой раз, в другой раз… Но только не сейчас».
Испытав некоторое облегчение от этого решения, Егор почувствовал вслед за тем стыд. Что же, он так и будет шарахаться от своих страхов дальше? Стоит ему раз оказаться в плену своих сомнений, и он опять не найдет дорогу к выходу. И что, снова бежать к отцу Кириллу, получать новую порцию успокоения, растрачивать ее в один присест, оказавшись на улице, возвращаться в церковь – и так без конца? Но отец Кирилл сказал ему все, что хотел сказать, и вряд ли ему есть что добавить. И теперь дело за ним, Егором. Хочешь стать сильным – стань им, а не прячься за умение находить оправдания своим слабостям.
Егор коротко прочел слова молитвы, положил на себя крест где-то в области живота и покосился на встречный поток пассажиров. Одно лицо, второе, третье… И снова в глазах вспыхнул калейдоскоп видений.
Вот тот крупный, с животом, вытянулся на больничной койке – синий, хрипящий, на последнем издыхании, и врачи бессильно опустили руки…
А тот, что ехал через четыре человека за ним, приземистый, черный, с беспокойным взглядом вечного скитальца, – ломая доски, полетел со стропил вниз, и череп его раскололся о бетонный выступ, как сырое яйцо…
Егор вздохнул, задерживая эти видения, замедляя их и как бы отстраняя от себя.
Это будет, или было, или, по воле Божьей, этого никогда не произойдет – все равно он знать всего не может. А значит, зачем все это брать на себя? Не проще ли, не разумнее, как советовал отец Кирилл, положиться на то, что стоит выше всех нас, и снять с себя ненужную ответственность, раз и навсегда избавившись от пустых, бесконечных, как жизнь человека на земле, страданий? Он ведь и в самом деле не Господь Бог, а всего лишь его слуга, как и каждый живущий. И не значит ли это, что надо всего лишь ждать Его повелений, а не заскакивать наперед со своей инициативой и воображать себя тем, кем себя воображать вообще не позволено?
