Я не свожу глаз с открытого очага, где потрескивают дрова, над которыми пляшут искры. Вторые сутки в Покхаре; мы сидим во дворике в одних только купальниках. У ног спящими собаками улеглись влажные полотенца, небо занавесилось черным одеялом с прорехами, а ночь, будто живая, бормочет себе под нос мотоциклетным треском и стрекотом цикад. По идее, у нас сегодня последний вечер роскоши в гостинице, так как завтра ждет пеший турпоход по подножию Аннапурны, к заветному пансионату. То ли дело в духоте, то ли в оскорбительном мейле, который прислал Джефф (его, видите ли, возмущает мое отношение к работе), то ли успела достать Дейзи, которая последние четыре дня выставляет меня на посмешище, – не знаю. Главное, что я не в состоянии присоединиться к общему веселью. Дома, в Лондоне, всегда можно отдышаться в собственной квартирке, когда жизнь чересчур дает по голове, но здесь мы ни секунды не провели порознь. Торчим вместе, как склеенные.
– Ой, да ладно тебе, Эмма! – кривится Дейзи. – Чего ты такая кукса?
– Я не кукса.
– А твое лицо об этом знает?
Она хихикает и бросает взгляд на Ал, ища одобрения, но та не реагирует. Такой пьяной мы Дейзи еще не видели.
– Ты за мое лицо не волнуйся. Просто эту историю я сама знаю в деталях.
– Ой-ой, простите-извините, мисс Эмма Вулф. – Дейзи вздергивает брови и делает большие глаза. – Ах, мы такие темные, уж излагаем, как умеем. Христа ради, не гневайтесь.
– А вот мне понравилось, – заявляет Линна. Она сидит на стуле, устроившись на нем с ногами. Острые коленки торчат вразлет, руки вцепились в сиденье, серый кардиган свисает с плеч балахоном.
– Благодарствуйте, сударыня, – кланяется Дейзи, затем на цыпочках хромает в мою сторону. – Ну что с тобой такое, а? Животик пучит?
– Ничего у меня не пучит. И вообще… – Я беру бокал и встаю на ноги. – Пойду проветрюсь. Пока-пока.
Без лишних слов я их оставляю. Вслед за мной в темноту сада тянется голосок Дейзи; она передразнивает мой «северный говор», эдакую помесь йоркширского и тайнсайдского диалектов. Если честно, то я вовсе не с севера, а на самом деле из Лестера. Дейзи на пару с Ал выставляет себя коренной уроженкой Лондона, хотя Ал всю жизнь провела в пригороде (она из Ист-Кройдона), в то время как родной дом Дейзи находится в Алмбридже, что в графстве Суррей. Так сказать, британский Беверли-Хиллс, хотя там она редко бывает. Из челтнемского женского интерната прямиком угодила в ньюкаслский универ. Судя по всему, Дейзи прочили Оксфорд или Кембридж, но, как выяснилось, ей больше нравилось тискаться в кустах, чем корпеть над учебниками, вот и схлопотала три тройки в аттестате. Так что мы втроем из «понаехавших».
– Ой, ну ты прелесть! – смеется Линна. Можно подумать, она в жизни не видела ничего смешнее Дейзиных ужимок, да еще за мой счет. Семь лет прошло с той истории, дело было еще в универе, а Дейзи до сих пор не угомонится.
Я неспешно обхожу открытый бассейн, осматривая мокрую плитку на предмет змей, ящериц и лягушек, затем по спиральной лестнице спускаюсь в сад. Здесь, в стороне от огней гостиницы и сияния костра, царил бы кромешный мрак, если б не полная луна; я иду к деревянной скамье у крутого обрыва и устраиваюсь на краешке. Мы провели в Непале не больше недели, и мне до сих пор кажется, что я угодила на другую планету. Всего двадцать четыре часа назад мы были в Катманду, с его рычащим, трещащим, бибикающим трафиком и морем народа на вихляющихся великах. Поверх голов с крыши на крышу скачут обезьяны, обвешанные молодняком. А здесь, в Покхаре, на дальнем горизонте громоздится Аннапурна, похожая на темного уснувшего дракона, а озеро – черная клякса на фоне дрожащих городских огней – отливает лунными бликами. Лондон еще никогда не казался мне таким далеким.
Я отхлебываю вина и опускаю бокал на землю. Похоже, я все-таки перебрала. Ночной ветерок доносит до меня чей-то вопль, положенный на мелодию мадонновского сингла «Холидей». После краткой паузы слышен громкий плеск в стороне, где должен находиться бассейн, затем пение возобновляется. Это Ал. Ее смех и веселье должны показать, что она в порядке – как это было при церемониальном сожжении фотокарточки Симоны парой часов ранее и торжественной клятве «уже никогда и ни за что не связываться с бейби-дайками». Вот вам, пожалуйста: две тысячи миль плюс бутылка красного – и любовь всей ее жизни успешно позади. О, если бы только это было так легко…
Песню подхватывает Линна, ее блеющий фальцет старательно выводит «отпуск» и «праздник», затем умолкает, потому что она не знает слов. Ал хохочет, и Линна хохочет; Ал пляшет, и Линна тоже; Ал тянет ноту, Линна ей вторит. Та же петрушка, когда она рядом с Дейзи; это вообще ее модус операнди. На ум приходит сравнение с теми птичками, которые с одного носорога перескакивают на спину другого: и проехаться можно забесплатно, и паразитов наклевать, да еще и сунуться никто не посмеет.
Уголком глаза я замечаю какое-то шевеление в кустах справа и резко оборачиваюсь. Под легкий листвяной шорох мимо меня крадется геккон. Мягкие кожистые лапки цепляются за рыхлый грунт, выкаченные глаза простреливают местность. Я замираю, не в силах оторвать от него взгляд. Впервые вижу геккона, вот так, запросто, не в террариуме зоопарка. Его черные немигающие глаза до странности красивы, делая своего владельца чуть ли не инопланетянином.
– Так вот ты где! – Дейзи шумно сбегает по лестнице; на локте висит махровое полотенце, в одной руке бокал, в другой свежепочатая бутылка красного. – Эмс, ну прости! – Она плюхается на скамейку, правой рукой обвивает меня за шею и тянет к себе. Вино плещется, заодно попадая мне на купальник. – Я же так просто, смеха ради.
– Знаю. – Я выкручиваю бутылку у нее из пальцев и ставлю на землю, после чего силюсь высвободиться, но она назойливо лезет со своим полотенцем мне в лицо, затирая брызги. – Хотелось бы только, чтобы не за мой счет.
– Да что ты такая недотрога, ей-богу? Подумаешь, посмеялись чуточку.
– Ага. Я с детства обожаю, когда надо мной насмехаются. Родственнички привили.
Сама слышу, до чего хныкающий у меня тон, но остановиться не могу: жалость к себе одерживает верх. Дейзи пьяница агрессивная, я – плаксивая.
– Ну, начинается! – Она преувеличенно тяжко вздыхает. – Мне порой кажется, что Линна права.
– Насчет чего?
– Насчет тебя.
Я отодвигаюсь на пару сантиметров.
– Ну-ка, ну-ка?
– Нет уж, – с прищуром глядит она на меня. Линзы-то сняла: те успели запылиться за шесть часов тряски в рейсовом автобусе, а надеть очки не позволяет тщеславие. – Ты вообще тогда взбеленишься.
– Выкладывай давай.
– Ага. Щас.
Дейзи многозначительно кивает. Похоже, она так надралась, что весь этот разговор ей представляется игрой.
– Дейзи! Рассказывай!
– Ну хорошо, хорошо. Ладно. Короче, она считает, что ты психопатка-пессимистка, да еще на пустом месте. У тебя родители – врачи, неразведенные, братья-сестры живы и здоровы, у самой приличная работа… В сравнении с тем, через что она прошла… да и мы все, кроме тебя… в общем, не вправе ты ныть, ясно?
– И ты с этим соглашаешься?
– Бывает.
Я гляжу на нее, не веря собственным ушам. Пять лет мы были лучшими подругами, и вот пожалуйста, она впервые за все время заявляет, будто я истеричка. Линна не первый год, еще с университета, пытается вбить между нами клин. «Три амиго»: вот какое название она придумала себе, Ал и Дейзи на первом курсе, когда они решили остаться в Ньюкасле на новогодние каникулы, потому что никто из них не хотел видеть родные семьи. Я бы тоже осталась за компанию, но мама применила свой коронный прием, вызвав у меня приступ вины: дескать, разве ты не знаешь, как слаба бабушка? И что потом скажет твоя совесть, если ты променяешь последнее Рождество с ней на пьяное куролесенье с однокурсниками (бабуля, кстати, до сих пор жива и не кашляет)? Линна из кожи вон вылезла, чтобы не подпустить меня вновь, когда я вернулась к началу следующего семестра. Она звала Дейзи с Ал в киношку, устраивала вечеринки у себя в комнате, говоря при этом, что и Эмму, мол, приглашала, да только та отказалась под предлогом зубрежки. Я знала, что в Лондоне Линна с Дейзи встречаются очень часто, так как у обеих свободный график – Дейзи работает в пабе, а Линна – в салоне красоты, – в связи с чем они «нянчились» с Ал вплоть до самого отъезда; но я и помыслить не могла, что у них нет иного дела, кроме как промывать мне косточки.
– Спасибо тебе, – встаю я на ноги. – Подняла настроение, нечего сказать. Не в лоб, так по лбу, да?
– Да сколько можно? Недотрога! – Дейзи тоже встает. – Между прочим, я ту историю рассказывала вовсе не про тебя. А про того козла, которого ты защемила. Потому что смешно.
– Ничего смешного я там не вижу. Эллиот чуть под колеса не угодил.
– Ах, он уже «Эллиот»? А я-то считала, какой-то левый раздолбай прицепился… Да хам он, понимаешь? И заслужил, чтобы его из такси вышвырнули. Я вообще, считай, тебе большое одолжение сделала.
