Сакс наклонилась и своим стаканом дотронулась до его бокала.
— У меня имеются кое-какие сбережения, — начал Линкольн. — Большую часть я решил передать Блэйн и Тому. Я…
Но она остановила его нежным поцелуем в лоб и отрицательно покачала головой.
После этого Амелия аккуратно высыпала крошечные таблетки себе на ладонь.
Райму сразу же припомнился анализ на цвет Дилли-Коппани: добавьте однопроцентный ацетат кобальта в метанол и обработайте им предмет анализа. После этого капните пропиламин. Если вещество содержит барбитураты, реактив приобретает красивую голубовато-сиреневую окраску.
— И как мы теперь поступим? — раздумывала Сакс, глядя на таблетки. — Честно говоря, мне никогда раньше не приходилось сталкиваться с подобным.
— Просто раствори их в моем стакане, — предложил Райм.
Она бросила их в бокал, и они почти моментально исчезли.
Какими легкими и невесомыми они казались. Совсем, как сны, которые они вызывают.
Сакс еще раз перемешала соломинкой темно-янтарную жидкость. Райм осмотрел ее истерзанные пальцы, но сейчас он уже не испытывал никакого сострадания к рукам девушки. Сегодня наступила его ночь, а она должна быть полной радости и наслаждения.
Внезапно ему вспомнилось детство в деревне, в самом сердце Иллинойса. Будучи ребенком, он не любил пить молоко, и, чтобы заставить его сделать это, мать всегда покупала специальные соломинки, изнутри обработанные вкусовыми добавками. Клубничными и шоколадными. Почему-то потом он забыл о них. А в общем, это гениальное изобретение. Имея такую соломинку, маленький Линкольн всегда с нетерпением ждал свой стакан молока.
Сакс подвинула к нему бокал, и Райм взял соломинку в зубы. Амелия положила ладонь ему на руку.
Свет или мрак, музыка или тишина, сны или медитация безмятежного существования без сновидений? Что ждет меня там?
Райм попробовал напиток на вкус, но тот ничем не отличался от обычного бренди. Может быть, едва заметная горчинка. Он, скорее, походил…
Неожиданно снизу донеслись сильные удары в дверь. Похоже, в нее не только барабанили кулаками, но еще и нещадно пинали ногами. Кроме того, послышались какие-то крики.
Райм вздрогнул и выпустил соломинку изо рта. Он мрачно посмотрел в сторону коридора.
Сакс нахмурилась.
— Сходи, пожалуйста, — попросил Линкольн.
Она исчезла на лестнице и уже через несколько секунд вернулась расстроенная. За ней появились Лон Селитто и Джерри Бэнкс. Райм сразу же заметил, что молодой детектив сегодня утром провел над собой во время бритья очередной сеанс самоистязания. «Или надо за ним наблюдать, или приставить к нему парикмахера», — подумалось Райму.
Селитто рассеянным взглядом окинул стол, не заметив ни бутылки, ни пакета. Он посмотрел на Сакс, но она, скрестив руки на груди, словно указывала ему на дверь. Он сразу понял, что его чин тут не поможет, и то, что происходит сейчас в комнате, не имеет к нему никакого отношения. Селитто правильно оценил обстановку, однако уходить не торопился.
— Линкольн, мне надо с тобой поговорить, — выпалил он.
— Давай, только побыстрее. У нас еще куча дел.
Детектив тяжело опустился на плетеный расшатанный стул:
— Час назад в здании ООН взорвалась бомба. Рядом с банкетным залом. Как раз во время обеда в честь делегатов конференции.
— Шесть человек погибли, пятьдесят четыре ранено, — добавил Бэнкс. — Двадцать находятся в критическом состоянии.
— О Господи! — выдохнула Сакс.
— Нет, ты ему сам скажи, — пробормотал Селитто.
— Для работы на конференции, — продолжал молодой детектив, — ООН набирала временных сотрудников. Так вот, преступницей оказалась одна женщина, работавшая в приемной. С полдюжины свидетелей сообщили, что видели, как она вошла в здание с рюкзаком и оставила его в камере хранения возле банкетного зала. Женщина ушла с работы как раз перед взрывом. Отряд взрывников утверждает, что бомба содержала не менее двух фунтов С4.
— Линк, взрывчатка находилась в желтом рюкзаке, — многозначительно произнес Селитто.
— Желтом? — Райм начал что-то припоминать.
— В отделе кадров нам сообщили, что женщину звали Кэрол Ганц.
— Мать Пэмми! — одновременно вскрикнули Сакс и Линкольн.
— Да. Та самая женщина, которую вы спасли в церкви. Только, конечно, Ганц — не настоящая ее фамилия. На самом деле ее зовут Шарлотта Уиллоуби. Она была замужем за Роном Уиллоуби. Это вам о чем-нибудь говорит?
Но Райм отрицательно покачал головой.
— Пару лет назад все газеты об этом писали. Он служил сержантом армейской миротворческой части в Бирме.
— Ну-ну, продолжай, — попросил Райм.
— Уиллоуби не хотел туда лететь. Он считал, что американский солдат не должен носить форму ООН и выполнять приказы, если он идут не от американских командиров. Сейчас у него полно последователей: это так называемое «правое крыло». Тем не менее, он отправился на восток. Но не пробыл там и недели, когда его подстрелил какой-то бродяга в Рангуне. Прямо в спину. Так он и стал настоящим мучеником. В отделе по борьбе с терроризмом нам сообщили, что его вдова была тут же завербована чикагской группировкой экстремистов. В этом принимали участие ее новые приятели, некие Катрин и Эдвард Стоуны.
— Взрывчатка была замаскирована под детский пластилин, — продолжал Бэнкс, — и лежала вместе с игрушками. Женщина собиралась пройти на банкет вместе с дочкой, поэтому охрана и не обратила бы внимания на пластилин. Но так как Пэмми оставалась в госпитале, Кэрол пришлось изменить свой план и просто оставить рюкзак в камере хранения. Правда, и без того жертв хватило.
— Она скрылась?
— Разумеется. Ни малейшего намека, где бы ее можно было отыскать.
— А девочка? Пэмми?
— Пропала. Ее выписали из больницы примерно в то же время, когда прозвучал взрыв. Но в палате девочки не оказалось.
— А эта ячейка?
— Та, что в Чикаго? Они тоже словно растворились. У них есть убежище в Висконсине, но там они пока не появлялись. Даже и не знаем, с чего начать.
— Так вот о чем краем уха слышал Деллрей, — рассмеялся Райм. — Как раз наша Кэрол и прибывала в аэропорт. И тогда она не имела ничего общего с 823-м.
Бэнкс и Селитто не сводили глаз с Линкольна.
Опять эти молчаливые штучки.
— Нет, Лон, забудь об этом. — Райм ощущал зовущее тепло стакана, стоявшего всего в паре дюймов от него. — Это невозможно.
Селитто нервно поежился, отлепляя от тела и мокрую от пота рубашку:
— Как же у тебя здесь холодно, Линкольн! Послушай, ты не торопись мне отвечать. Ну, что тебе стоит этим заняться, а?
— Нет, я не смогу вам помочь.
— Там еще нашли записку. Ее просила передать генеральному секретарю Кэрол Ганц. В общем, она там развела канитель по поводу мирового правительства, о том, что американцев лишают свободы, и так далее. Заявила, что взрыв в Лондоне — тоже дело их рук и предупредила, что на этом они не остановятся. Их надо отыскать, Линк.
Бэнкс почувствовал, что ему тоже надо проявить себя:
— И генеральный секретарь, и сам мэр, — оживился Джерри. — Они оба очень просили, чтобы этим расследованием занялись именно вы. Ответственный агент Перкинс тоже к ним присоединился. А если вам и этого недостаточно, то будет персональный звонок из Белого Дома. Мы очень надеемся и рассчитываем на вас, детектив.
Линкольн не стал поправлять Джерри относительно его обращения «детектив».
— Лаборатория ФБР уже готова приступить к работе, — продолжал Селитто. — Ответственный по этому делу — Фред Деллрей. И он с уважением — он даже просил меня подчеркнуть это слово, — с уважением почтительно просит тебя работать в качестве судебного эксперта. А место преступления девственно чистое. Ну, оттуда только вынесли тела погибших и раненных.
— Какое же оно после этого девственное?! — тут же взорвался Райм. — Оно уже загрязнено, и причем сильно!
— Тогда тем более мы нуждаемся в вашей помощи, — подхватил Бэнкс и, осмелев, добавил слово «сэр», чтобы смягчить гнев великого криминалиста.
Райм вздохнул и безнадежно посмотрел на свой стакан с соломинкой. Покой был так близок. Как и боль. Два бесконечных понятия, навсегда слившихся для него воедино.
Он закрыл глаза, и в комнате стало совсем тихо.
— Будь эта женщина одна, сама по себе, может, все было бы просто, — попытался оправдаться Селитто. — Но с ней девочка, дочка. Ты понимаешь, что это означает: уйти в подполье с ребенком? Представляешь себе жизнь этой крошки?
«Ну, ничего, Лон, — подумал Райм. — Это я тебе тоже когда-нибудь припомню».
Линкольн опустил голову на свою пышную подушку, полежал так несколько секунд, а потом резко раскрыл глаза:
— У меня будут условия, — бодро произнес он.
