Может, он сделал ошибку, что расследовал смерть Жильбера I, а не Жильбера II, преступление, а не кражу манекена? Может, ему следовало расспросить тех, кого он про себя называл «мои подозреваемые», про то, как они провели время не утром 22 сентября прошлого года, а вечером 20 сентября текущего года? Ибо напрашивался вывод: тот, кто украл и изуродовал манекен, виновен и в убийстве Жильбера Лекопта.
Но верен ли этот вывод? Скорее всего, кража манекена совершена деревенским дурачком Жеромом, которого тремя днями раньше, около полуночи, встретил Малез, когда тот направлялся к железнодорожному полотну со странной ношей на плече, однако преступление, столь ловко осуществленное, не могло быть задумано простаком.
Подняв голову, Малез посмотрел на пустынную до самого горизонта дорогу. Гонимая ветром газета подмела ступени у придорожного креста рядом с постоялым двором, зацепилась на мгновение за крапиву, рывком высвободилась и снова затрепетала в воздухе…
Комиссар ногой задержал летевший Мимо обрывок бумаги.
Сделал он это сознательно или машинально? Позднее он утверждал, что сработал его «отмирающий инстинкт». А может быть, ему просто захотелось, того не сознавая, узнать, что же творится на белом свете, от которого он отгородился три дня назад?
И вот на третьей странице он прочел:
НЕВИНОВНЫЙ КАТОРЖНИК
Недавно мы сообщили нашим читателям, что неохраняемый переезд в С… стоил жизни поденщику Ванхаку, который прежде, чем испустить дух, признал себя виновным в убийстве фермера Сюрле, убийстве, за которое, как вы помните, был осужден другой поденщик, Леопольд Траше, приговоренный прошлой зимой к пятнадцати годам каторжных работ.
Сегодня утром освобожденный без каких-либо условий невиновный каторжник покинул тюрьму в Лувене.
Малез с трудом удержался от восклицания. Леопольд Траше несправедливо осужден! Леопольд Траше на свободе!
Он принялся лихорадочно разыскивать шапку газеты. Она была оторвана. Однако некоторые сообщения из Лондона, Женевы, Рима, отправленные 20 сентября, позволяли предположить, что листок был датирован 21-м. Оставалось узнать, обозначало ли число день выхода его в свет или же, как часто практикуется в крупных газетах, завтрашний день? В первом случае слова «сегодня утром» означали бы, что Леопольда Траше выпустили из тюрьмы 21-го; во втором, что он был освобожден 20-го.
А ведь именно в ночь с 20-го на 21-е украли, а затем убили манекен, то есть повторно убили Жильбера Лекопта!
Будучи выпущенным 20-го, Леопольд Траше автоматически занимал место среди подозреваемых; выпущенный 21, он подозреваться не мог.
«В любом случае у него было сорок восемь часов, чтобы приехать к матери, — рассуждал Малез. — Чуть больше торопливости с его стороны, и он избавил бы ее от нужды портить рюмку старого коньяка щавелевокислой солью… Почему этот парень еще не объявился? Из каких тайных соображений он сохраняет в тайне свое освобождение?»
— Эй, хозяин!
Малез вернулся в гостиницу.
— Не знаете ли вы, где работал Леопольд Траше до того, как его арестовали? Помните, тот, которого приговорили за убийство фермера Сюрле?
Трактирщик не колебался ни секунды. Чувствовалось, что дело оставило у него в памяти прочный след:
— Вон там, первая ферма справа по большой дороге. Даже…
Но Малез уже выскочил на улицу. Проделывая в обратном направлении маршрут газеты, он скорее бежал, чем шел против ветра.
Ни одна газета не проникала в дом на Церковной площади, что и объясняло неосведомленность старой Ирмы об освобождении ее сына. Несомненно, было бы только естественно, если бы мать оповестили официально, но, вероятно, директор тюрьмы не знал о ее существовании, а может, Леопольд попросил его хранить молчание под предлогом, что слишком сильное волнение было бы смертельно опасным для его матери? Только Арман, Эмиль либо его жена могли узнать новость. Но случай этому воспротивился.
Малез наконец добрался до одной из крупных ферм с низкими бело-розовыми стенами, которых множество вдоль дорог Фландрии. На втором этаже ветер трепал тюлевые занавески окна с зелеными ставнями. «Из него, — механически подумал комиссар, — было бы нетрудно выбраться на дорогу, спустившись по ветвям ближайшей яблони».
Больше не колеблясь, он пошел по грунтовой дороге в глубоких колеях, ведущей к главному дому и далее во двор, и заметил кругленькую, со свежим лицом девушку, несшую два переполненных жирным молоком ведра, раскачивавшихся в ритме ее шагов.
— Извините, мадемуазель… Я хотел бы поговорить с владельцем этой фермы.
— Он занят со скотом, — ответила девушка, опустив ведра. — Но не могу ли я его заменить? Я…
Улыбаясь, она закончила:
— …дочь моего отца.
В свою очередь улыбнулся и Малез:
— Определенно, можете!
И исподтишка наблюдая за ней, спросил:
— Как давно живет у вас Леопольд Траше?
Девушка сначала побледнела, а потом покраснела до корней волос.
— Я… я не знаю, на что вы намекаете!
— Да нет, вы знаете! — твердо возразил Малез.
Прежде чем войти во двор, он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, нет ли поблизости другого дома.
— Вы же не будете отрицать, что Леопольд Траше перед задержанием работал здесь?
— Нет…
Но это «нет» звучало так, что трудно было понять смысл, который вкладывала в него девушка.
— Я из полиции, — добавил Малез. — Его я разыскиваю для того, чтобы передать ему бумаги, подтверждающие его освобождение.
Девушка вроде бы успокоилась:
— Вы… вы не причините ему зла?
— Это зависит только от него и… от вас. Почему он скрывается?
Девушка схватила ведра и пошла к дому:
— Он… болен.
— А! Проводите меня в его комнату… Это та, что выходит на дорогу?
— Да. Как вы догадались?
Малез развивал свою мысль:
— Как давно он здесь?
— Два или три дня.
Они вошли в дом и поднялись по лестнице.
— Извините! Два или три дня?
Не отвечая, девушка тихонько открыла дверь и просунула в щель голову.
— Он там, — прошептала она. — Он спит…
Она встревожилась:
— Вы же не станете его будить?
— Нет, — сказал Малез.
Он проник в комнату, обставленную светлой мебелью, схватился за спинку стула, пододвинул его к подножию кровати, сел и повернулся к замершей на пороге девушке:
— Я подожду…
В то же мгновение Леопольд Траше, лишь светлый затылок которого был виден, повернулся, глубоко вздохнул и открыл глаза, которые наполнились нежностью при виде девушки, и недоверием при виде Малеза.
20. Тень каторги
— Тебе плохо? — хмуро спросил Малез.
— Не слишком хорошо, — глухим голосом ответил юноша.
Его длинные, тонкие, словно бескровные пальцы незаметно дрожали на одеяле.
«Тюрьма все еще отбрасывает на него свою тень, — подумал Малез. — Пройдет еще какое-то время, прежде чем он начнет смотреть людям прямо в глаза, высоко держать голову…»
Дочь фермера незаметно отошла.
— Полиция, да? — внезапно задал вопрос Леопольд. Его ресницы трепетали, а худая грудь вздымалась при дыхании так высоко, что возникало мучительное и странное ощущение, будто видишь, как бьется его сердце.
— Да. Сначала скажите мне… Действительно ли вас освободили после предсмертных признаний поденщика Ванхака? Мне об этом ничего не было известно, пока я не нашел газету, выброшенную вами сегодня утром из окна.
Леопольд Траше провел рукой по лбу.
— Ах да, газета! Откуда вы знаете, что?.. — начал он.
…вы ее выбросли сегодня утром? Потому что она буквально подлетела ко мне, а этого бы не случилось, если бы она провела эту ночь под дождем. Предполагаю, что и приговорены вы были отчасти из-за Ванхака?
Молодой человек поддакнул:
— Да, он измазал кровью жертвы мою одежду и нанес удар киркой с моими отпечатками пальцев. К счастью, конечно только для меня, еще не принято решение ликвидировать неохраняемые железнодорожные переезды! С неделю назад, когда он правил тележкой, Ванхака сбило одиночным паровозом, и, охваченный угрызениями совести, он решился сказать правду.
