Ну ладно, ладно, не шумите, девочки, ведь я никого не хотела обидеть. Я просто так говорю, чтобы вы себе это лучше представили… Я продолжаю…
Задумать побег — одно, а сделать, что задумано, да еще при таком риске — другое. Надо было сговориться с часовым, иначе ничего не выходило. Сначала это казалось невозможным. Но вот появилась надежда: один из часовых, молодой парень, провансалец, давно уже поглядывал с симпатией на отца. Однажды он даже сказал что-то добродушно. Ну, отец ответил ему в том же духе, спросил о его семье. Оказалось, жена провансальца погибла при бомбежке. Сам он тоже ненавидит фашистов и войну. Часовой этот вскоре стал совсем своим человеком. Удалось уговорить его оглохнуть и ослепнуть на все время, которое понадобится, чтобы подготовить побег. «Только делайте все быстрее, пока не хватились, я не хочу из-за вас попасть в беду», — сказал часовой.
И вот в те ночи, когда дежурил провансалец, кипела работа. Что это была за работа! Заключенные срывали себе ногти, стараясь побороть камень. Каждый осколок, каждый кусок стены давался с огромным трудом. Папа и его товарищи сменяли друг друга. К рассвету проделанное отверстие закладывали камнями, заставляли стену койками и ложились, но почти тотчас же раздавался звонок на подъем, и приходилось снова весь день работать в тюремных мастерских.
Наконец наступил момент, когда сквозь дыру в стене можно было разглядеть соседний каземат — узкое, похожее на сарай помещение с крохотным оконцем и дверью. Был поздний вечер, почти ночь. Слабо брезжил в оконце последний закатный свет. Погромыхивал гром, собиралось ненастье. «Хорошо бы грозу! Она помогла бы нам!» — сказал отец. Но дверь в соседнем каземате… Сумеют ли они открыть ее?
Провансалец несколько раз подходил к глазку, шептал, чтоб поторопились. В каземате было уже совсем темно. Все чаще и ближе гремели раскаты грома. Снаружи только что сменился караул, это сообщил заключенным приятель-часовой.
Следующая смена должна была прийти только через три часа. Час, другой, третий пролетели, как минута.
Но вот стена пробита. В отверстие, хоть и с большим трудом, мог протиснуться человек. «Ты первый!» — сказали заключенные отцу. Вторым должен был идти доктор Сенье — он тоже был партизанским командиром. Когда оба будут на свободе, они позаботятся об остальных.
Чтобы двигаться неслышно, отец и доктор Сенье сняли обувь, привязали ботинки к поясам. Они протиснулись сквозь отверстие в соседний каземат. Оставшиеся следили за ними в страшной тревоге: если беглецы попадутся, всех ждут пытки, истязания, может быть, казнь. И все-таки все эти люди были готовы помогать Дамьену и его товарищу до последней секунды.
Вот и дверь, за которой — они это знали — короткий отрезок двора и стена форта. По сведениям, в этом месте дежурили двое часовых. И в самом деле, слышны были шаги. Увесисто, тяжело, точно маятник, шагал часовой. Сенье возился с замком. Часовой приближался — Сенье замирал. Уходил — он снова брался за замок. Внезапно дверь подалась с легким щелканьем. Два беглеца, замерев, стояли босые на железном полу. И тут вдруг оглушительный удар грома бухнул над самым фортом, и ливень загремел по железному настилу крыши. Тень часового исчезла: он, видимо, укрылся под навесом. Беглецы выскользнули за дверь, легли плашмя на землю и поползли к стене форта. По земле текли ручьи, их одежда мгновенно промокла, но они ничего не чувствовали. Темнота, спасительная темнота!
Мокрые, дрожащие от холода и волнения, они поднялись на ноги только у самой стены. Черная, высоченная, она уходила куда-то в черное небо. В первую минуту она показалась беглецам непреодолимой. Но там, за этой стеной, свобода. Отец вытащил из-под куртки жгут веревок. Он быстро определил на глаз высоту стены и закинул конец веревки с крюком. Увы, крюк чуть царапнул стену и сорвался.
Веревка упала к ногам беглецов. Тогда за нее взялся Сенье. Несколько раз он бросал веревку, и все неудачно. А дождь в это время стал редеть, посветлело небо. Скоро рассвет, и тогда беглецов обнаружат. А вместе с ними погибнет и часовой, помогавший им бежать. Нет, нет, этого допустить нельзя!
Дамьен забрал у Сенье веревку и нацелил ее выше, на гранитный, выступающий из-за стены столб, в котором он заметил расщелину. Бросок! Крюк зацепился. Отец изо всех сил дернул за веревку — она не поддалась. Можно лезть! И вдруг обоих беглецов охватила ужасающая слабость. Ведь они столько дней жили в тюрьме на хлебе и воде! Они так долго работали, чтобы пробить стену!
Рядом раздались голоса. Это разговаривали часовые, бранили собачью погоду. Мимо шла ночь, шло время… Отец собрал всю свою волю: «Довольно киснуть! Вперед!» Он схватился за веревку, взобрался, тяжело дыша, на стену. За ним последовал Сенье. Теперь оба они очутились наверху и по той же веревке сползли по наружной стене прямо в грязь предместья. Грязь громко зачмокала у них под ногами. Внезапно луч фонарика прорезал темноту, заскользил возле беглецов. Они вжались в стену: это светил с вышки Роменвилля часовой. Видимо, он услышал какой-то подозрительный звук. Еще и еще пробегал лучик возле беглецов, и каждый раз они ждали, что их обнаружат. Но вот фонарик погас. Отец потянул Сенье за руку: «Идем, старина!»
Уже рассветало. Розовело небо. Беглецы неторопливо брели по мокрой дороге к городу. Они уже почистили друг друга, тщательно осмотрели, оттерли следы штукатурки, обулись. Теперь у них был спокойный и независимый вид крестьян, идущих на рынок.
Вдруг свисток: «Стой!» Беглецы вросли в землю. К ним направлялись два полицейских.
— Раненько же вы разгуливаете, приятели! Разве не знаете приказа? Время теперь военное, ходить по городу разрешается только с пяти часов утра.
Полковник Дамьен растерянно, с видом глуповатого деревенского парня посмотрел на полицейского:
— А теперь который же час, господа?
— Сейчас, миляга, только половина пятого, — снисходительно отвечал ажан. — Кажется, придется задержать вас обоих…
Положение было отчаянное. Если их задержат, все пропало! Отец скорчил глупую гримасу, засопел, зачесал затылок.
— Значит, мои часы опять врут, — сказал он жалобным голосом. — Проклятые часы! Из-за этих часов я вот и Жана разбудил ни свет ни заря… Придется теперь мне отдавать их в починку, а часовщик небось сдерет втридорога, а денег у меня кот наплакал…
— Ну, у вас, крестьян, денег куры не клюют, — сказал полицейский.
Отец махнул рукой.
— Какое! Эта война, господа, хоть кого пустит по миру.
Полицейские, зевая, смотрели на них.
— Ну, что с этих взять? — сказал полицейский. — Пускай идут. Только в следующий раз хорошенько проверяйте часы, прежде чем вылезать на улицу.
Полицейские даже дали беглецам закурить…
— О-о, Клэр, так они, значит, спаслись?! — вдруг изо всей мочи кричит возбужденный, радостный голос. — Спаслись оба?! Ура-а!!!
Забывшись, невидимая девочка кричит свое «ура» на все Гнездо. Рядом, в спальне мальчиков, кто-то встревоженно спрашивает, что случилось, где кричали. Через дверь протягивается золотая полоска: напротив, в комнате Матери, вспыхнул свет.
— Ох, господи, что вы наделали?! — с испугом говорит Витамин. — Кто это кричал «ура», девочки? Ну и попадет же нам теперь!
Она не успевает договорить. Скрипит дверь, шире пропуская желтую полосу света, и в этой полосе появляется знакомая фигура в пижаме — такая хрупкая, но от этого не менее решительная.
— Что у вас тут происходит? — спрашивает Мать. — Отчего вы вздумали посреди ночи будить весь дом? И в особенности мальчиков, которые так много работают и так рано встают?
В голосе Матери ни малейшего снисхождения. Из темноты в полосу света вступает девочка с растрепанными кудрями, вздыбленными на макушке.
— Это все я, Мама, — говорит Клэр. — Спрашивайте только с меня. Я вздумала рассказать девочкам об отце. О том, как его мучили и как потом ему удалось бежать из Роменвилля. Вы им этого не говорили, правда? Ну вот, когда я рассказала, как они с доктором Сенье ускользнули от полиции, девочки так обрадовались, что не выдержали, закричали «ура». Это я одна во всем виновата, — повторяет она.
Что скажет Мать? Клэр покорно ждет.
В коридоре мелькает рослая фигура Рамо Тореадора, тоже в пижаме. Наскоро зачесывая гребенкой пышные белые волосы, он с любопытством прислушивается к разговору. Он тоже проснулся и тоже хочет знать причину ночного «ура».
— Успокой мальчиков, Гюстав, — обращается к нему Мать. — Это Клэр вздумала рассказывать о бегстве полковника Дамьена из форта, и кто-то из девочек не выдержал.
— Ага, вот оно что! — Зубы Тореадора блестят. Видимо, он с трудом сдерживает улыбку. — Хорошо, так я им и скажу. Между прочим, мальчики, наверное, тоже захотят, чтобы Клэр им рассказала. Они ведь давно ее уговаривают.
— Только на этот раз мы убедительно попросим Клэр рассказывать не ночью, а днем, — говорит Мать. — Клэр будет виновата: завтрашняя работа и занятия пойдут у нас кое-как: все будут сонные.
