Все это Дик мог рассказать толстому доктору, но не рассказал. Он считал, что Паркеру и так должно быть все понятно: ма пообещала принести деньги, потому что испугалась за его, Дика, глаз, потому что ему было больно.
Так он и ответил Паркеру.
— Глаз болел, — тихо сказал Дик. — Он у меня и сейчас болит.
— Хм, причина веская, — согласился толстый доктор и засопел, будто в холодную воду полез. — Мне лично кажется, что против этого возразить трудно, но, понимаешь, система возражает. Она с твоей ма не согласна.
— Какая система? — не понял Дик.
— Ну та, что принята у нас. Твоя ма говорит:
«Моему сыну больно, моему сыну нужно помочь, лечите его». А система отвечает: «Извините, миссис Гордон, у нас дело поставлено иначе, у нас полагается так: есть деньги — есть лечение, нет денег — нет лечения». Это до того понятная, до того простая система, что с нею спорить трудно. Во всяком случае, я, при всем моем расположении к тебе, изменить ее не возьмусь. Мне это кажется не-воз-можным.
Хотя последнее слово доктор произнес по слогам, смысл его речи яснее не стал. Разобраться в рассуждениях толстяка было не так просто. Да Дик и не очень пытался. Он уловил только основное: раз изменить систему невозможно, значит, ему, Дику, ждать нечего, ему бы сейчас домой добраться.
Паркер тем временем надел с помощью Грейди пальто, поправил перед зеркалом шляпу и взял в руки палку с серебряным набалдашником в виде шара. Паркер, видно, к себе собрался; у него, видно, часы приема подходили. А ведь его кабинет, где он принимает больных, на 12-й Нижней, рядом с аптекой.
От аптеки добежать до дому Дику ничего не стоит.
Дик вскочил с кресла, подошел к толстяку, закинул, глядя на него, голову вверх и просительно произнес:
— Док, пожалуйста, я домой хочу. Возьмите меня с собой…
Паркер поднял палку к лицу, постучал набалдашником о зубы:
— Ты сегодня в форме, Дик: который раз припираешь меня к стенке. Оставить тебя и уехать действительно не годится.
Посмотрев на серебряный шар трости, будто спрашивая у него совета, доктор обратился к гардеробщику:
— Грейди, выдайте юному джентльмену его верхнее одеяние и подловите, пожалуйста, такси для нас.
Положив на барьер куртку Дика, Грейди, волоча ноги, вышел на улицу. Доктор и Дик — за ним. Гардеробщик вынул из кармана свисток. Он ждал, не покажется ли такси.
На тихой улице движение было небольшое. Проехал пестро раскрашенный фургон с надписью: «Объединенная фруктовая компания»; проехал, тоже раскрашенный, но в другие цвета, грузовик с надписью: «Кока-кола»; проехало несколько легковых машин, а такси все не было. Наконец издали показалась машина с фонариками на крыше кузова. Грейди собрался дать свисток, чтобы остановить такси, но машина сама затормозила у крыльца. Дверца открылась. Из автомобиля вышла… Дик глазам своим не поверил: из автомобиля вышла ма.
— Дик, мальчик мой! — бросилась она к сыну. — Я так спешила… Ну, как ты? Как глаз, болит? Почему ты здесь?
Дик ничего не ответил, он боялся расплакаться от волнения.
Мать увидела, как дрожат губы Дика, как наливается влагой незавязанный глаз, и поняла: сейчас его лучше не трогать.
— Доктор, — обернулась она к Паркеру, — что случилось, куда вы собрались с Диком?
— Домой, миссис Гордон. Лицо матери просветлело:
— Домой? Значит, лечебница не нужна, можно без лечебницы обойтись?
— Я бы этого не сказал… — пожал широкими, как диванные валики, плечами доктор. — Просто Дика пока не приняли в лечебницу.
— Почему же? Неужели места нет? Ведь вы созванивались.
— Нет, место есть, но нет этого… — Пальцами правой руки Паркер сделал движение, каким пересчитывают деньги.
Миссис Гордон смутилась:
— Да-да… Я не могла раньше. Сдать полис оказалось вовсе не просто.
— И вы сдали? — Паркер наклонил голову в широкополой шляпе.
— И ты сдала? — поднял Дик голову в повязке.
— Сдала… Куда пройти, чтобы внести деньги? Услышав слово «деньги», Грейди, ни слова не говоря, распахнул дверь. Все вступили в холл. Мать сняла пальто и шляпку, Паркер снял пальто и шляпу, Дик снял куртку.
Мать и доктор ушли куда-то. Дик снова сел в кресло. На этот раз ждать пришлось недолго. Скоро появилась довольная, улыбающаяся миссис Джен:
— Ну вот, Дик, теперь всё в порядке. Пойдем, надо тебя скорее в постель уложить. Ты, должно быть, совсем замучился, бедняжка.
Дик действительно еле держался на ногах. Ничего не говоря, он покорно поплелся за сиделкой.
Они снова пошли по коридору с дорожкой. Дик не заметил, как сзади кто-то нагнал его, обнял за плечи, привлек к себе. Он даже не сделал попытки обернуться, он и так совершенно точно знал: это ма.
И не ошибся. Взволнованный голос матери раздался над его ухом:
— До свиданья, Дик, родной! Скорей выздоравливай, мой мальчик!
— До свиданья, ма… — Дик помолчал с минуту. — Ма, скажи: па очень жаль было сдавать полис?
— Вот глупенький! — сказала мать. — Что значит — жаль? Когда нужно для здоровья, тогда ничего не жаль. Ты выздоравливай скорее.
— Ладно, — пообещал Дик. — А ты будешь приходить?
— Конечно.
— И па тоже?
— Непременно.
— И Майку скажи.
Глава десятая
Волшебник из мягкой комнаты
Дик до того устал и переволновался, до того исстрадался от боли, что с трудом волочил ноги. Остаток первого дня пребывания в лечебнице «Сильвия» прошел для него словно в тумане. Все, что делал он, делал как автомат. Вернее говоря, он ничего не делал, он только подчинялся. Подчиняясь миссис Джен, искупался и переоделся в больничное белье; подчиняясь незнакомому доктору, поворачивал во все стороны голову, пока тот накладывал новую повязку. Потом снова наступила очередь миссис Джен. Она накормила его овсяной кашей, дала кружку какао, привела в какую-то комнату, уложила в постель, укрыла одеялом, велела уснуть. И Дик уснул; уснул, будто в пропасть провалился.
Проснулся он от тишины. Да, в комнате было слишком тихо. Так тихо по утрам не должно быть. Утром нужно, чтобы отец возле тебя кашлял и шаркал ногами, чтобы с шумом лилась вода из крана, чтобы мать что-то говорила недовольным голосом, чтобы вдруг начинала плакать и тут же замолкала Бетси, чтобы под напором пара бренчала крышка чайника на плитке, чтобы грохотал грузовик за окном, чтобы отгибали край твоего одеяла и сквозь сон до твоих ушей доносилось: «Поздно, Дики, вставать пора».
Когда такой утренний порядок соблюдается, тогда спится особенно сладко. Но тут порядка не было, тут стояла тишина. И Дик проснулся.
Почему он не на раскладной койке, а на мягкой кровати, почему укрыт не старым ватным одеялом, а новым шерстяным с блестящим ворсом, почему тихо кругом — Дик помнил: он в лечебнице «Сильвия». Но как выглядит комната, есть ли кто рядом, он не знал. И поэтому первым делом приподнялся, огляделся.
Дик в жизни не видал подобной роскоши. Он с восхищением разглядывал небольшую светлую комнату с ковром посреди пола, с двумя кроватями у стен, с тумбочками возле кроватей, с умывальником и зеркалом в нише, с небольшим круглым столом и двумя мягкими стульями у окна. Над второй кроватью висела картина в полированной раме, изображающая двух девушек на пляже. Такую картину мать не позволила бы повесить Дома.
В комнате была и вторая кровать, но она пустовала. Дик слез на пол, походил босиком по мягкому ковру, потом подвинул стул к зеркалу над умывальником и, взобравшись с ногами на сиденье, рассмотрел себя в полосатой пижаме. Пижама была великовата, но выглядел он в ней хорошо — типичный Джон Пирпойнт Морган-младший в своей спальне перед утренним завтраком. Вот только повязка мешает. Бинты, обмотанные вокруг головы, делали лицо юного миллионера похожим на кочан капусты.
Слез он со стула в самое время: открылась дверь, и в комнату вошла миссис Джен с подносом в руках. Она поздоровалась, спросила, не болит ли глаз, поставила на стол завтрак, велела все съесть и ушла.
Овсяная каша, два яйца, ветчина, варенье, бокал с грейпфрутным соком, какао — к таким завтракам Дик не привык. Миссис Джен напрасно думала, что он оставит что-нибудь несъеденным.
После еды настроение улучшилось еще больше. Сидеть одному в комнате не хотелось. Дик выглянул в коридор — пусто, тихо, безлюдно. Вдоль натертого пола, словно газон по бульвару, тянется зеленая дорожка из линолеума. Коридор неширокий. Правая, глухая стена его покрашена масляной краской цвета кофе с молоком, левая выкрашена так же, но здесь кофе с молоком перемежается чистым молочным цветом дверей.
Все двери были закрыты, только одна чуть приотворена. Дик подошел и, нерешительно потоптавшись, осторожно просунул голову. Комната, в которую он заглянул, оказалась совершенно похожей на ту, в которую поместили его, но вместо двух кроватей стояла одна. На ней, запрокинув голову, спал изможденный человек с землистым, морщинистым лицом.
