Зажил Демидка на боярской конюшне, да так, что Фролкин двор стал ему раем вспоминаться, а тётка Матрёна — небесным ангелом.
Работы каждый день — дюжему мужику впору. Замешкаешься — Аггей кнутом поперёк спины вытянет, неделю горит огнём спина.
Кабы не бабка Анфиса — сбежал бы Демидка с боярского двора. А посидит возле неё, поплачет и обратно в Аггеево злое царство.
Однажды бегал Демидка по поручению Аггея на Бутырскую слободу, а вернулся — Егор за ухо схватил:
— Где болтаешься?! Быстро — к боярину! Вместо Ваньки покамест будешь, сам Илья Данилович велел…
— А Ванька где?
— Ванька теперь недели две на животе лежать будет. Схотелось, вишь ты, боярского пирога. Гляди у меня! Оплошаешь или своруешь — на себя пеняй.
Поначалу робел сильно Демидка возле боярина Ильи Даниловича.
А потом привык — осмелел.
А как не привыкнуть — боярской тенью стал.
Боярин в церковь — Демидка рядом. Боярин в приказы — Демидка с ним. Боярин к царю на совет — и тут Демидка поблизости, мало ли какая надобность в нём может быть: сбегать ли куда, принести что или позвать кого.
В постель ложится Илья Данилович — Демидка возле той постели на полу.
Плох стариковский сон. Не успеет Демидка глаза закрыть:
— Тимошка! Квасу!
Единым духом слетает Демидка.
— Испей, государь…
Медленно пьёт боярин, не торопится. Отдаст Демидке ковш, ноги спустит с кровати.
— Полотенце подай!
Вытрет лицо, вздохнёт:
— Жарко ноне в Москве. В деревню бы…
Зазорно боярину с безродным мальчишкой толковать, да что поделаешь, любит поговорить Илья Данилович.
Будто вслух думает. А в самом деле, хочешь не хочешь, получается, что с Демидкой разговаривает. Потому как ночью, кроме Демидки, возле нет никого.
Демидке спать хочется и боярина послушать страсть как любопытно. Спрашивает:
— Отчего не поехать? Деревень у тебя, говорят, видимо-невидимо…
— Деревень хватает, да нельзя…
— Отчего нельзя? Чай, ты после царя — самый главный.
— Оттого и нельзя, глупая голова. Без меня царь никуда. Шагу ступить не может…
И начинает боярин рассказывать, какой он знатный да богатый, какие государевы важные дела делает. Смешно сделается Демидке. Расхвастается иной раз боярин, ровно мальчишка. И перед кем — перед ним, Демидкой.
Однажды Демидка и скажи:
— В городе болтают, будто ты фальшивыми деньгами обогател…
Рта закрыть не успел, а в голове мелькнуло: «Пропал! Как есть пропал!..» Сжался весь.
Илья Данилович бороду поскрёб:
— Э-хе-хе! Кто не без греха. От трудов праведных палат каменных не наживёшь…
Потом словно опомнился. Бороду вперёд выставил, нахмурился:
— Больно разговорчив стал. Велю, Аггей на конюшне шкуру спустит…
— Избави бог! — испуганно перекрестился Демидка. — Спроста я…
— Иная простота воровства хуже… — вымолвил боярин, однако уж не так строго. — Гляди, язык-то не распускай, не то в самый раз без языка останешься…
— Да я… — начал было Демидка.
— Не балабонь! Спину лучше почеши. Пониже. Тут. В самом этом месте.
Покряхтел, сладко пожмурился.
— Чуть было про дело не забыл, что на завтра назначено. Напомнил ты мне. Поглядишь ужо, какие они есть, фальшивые монетчики…
Помогает Демидка боярину утром одеваться, в глаза не глядит. Неловко и боязно как-то. Не отпёрся ведь боярин вчера от фальшивомонетного дела. Молчать велел.
Мысли у Демидки одна другой чуднее. Возьмётся за боярский сапог, а сам думает: не на фальшивые ли деньги куплен? Кафтан нарядный, дорогой подаёт — может, и он тоже?
А Илья Данилович покрикивает на дворню, распоряжения отдаёт. На Демидку никакого внимания.
Оделся. Лицо водой ополоснул. Не торопясь истово помолился. На серебряной посуде позавтракал. Демидка на ту посуду уставился — а вдруг и она?..
— Эй! — крикнул боярин. — Уснул, что ли?!
Кинулся Демидка, принёс палку-посох из дорогого заморского дерева.
Возле ворот карета-возок ожидает. Негоже боярину пешком ходить, даже если близко надо. Другие, кто помоложе, верхом, а Илья Данилович по возрасту, нездоровью да и положению высокому выезжает в карете.
За каретой конные и пешие — боярская челядь. Тут же и Демидка, да ещё поближе других к боярину.
Остановилась карета. Вылез боярин.
— Берегись! — огрел плетью зазевавшегося мужика Аггей.
Степенно шагает Илья Данилович Милославский. Бороду вперёд выставил, по сторонам не глядит.
Низко кланяются важному боярину простые людишки.
Двери перед Ильёй Даниловичем, будто в сказке, сами растворяются. С боярином вместе немногие слуги. Демидка среди них.
Куда вошли — не разглядишь со свету. Маленькое окошко решёткой забрано. Сыро, плесенью пахнет.
Привыкли глаза к сумраку, огляделся Демидка. Под окном — длинный стол, застеленный кумачом. К сводчатому низкому потолку балки какие-то прикреплены, между балок — колесо. В стороне — вроде кузнечного горна, угли пышут жаром.
Сел Илья Данилович на кресло с высокой спинкой, следом за ним сели у стола другие, видать, важные государевы люди.
Демидка в дальнем уголке притулился.
— Ведите! — приказал Илья Данилович.
Скрипнула боковая, окованная железом дверь — здоровенный стрелец мужика по пояс голого вытолкнул: руки назад скручены, борода лохматая, волосы нечёсаные, взгляд дикий.
Почудилось Демидке что-то знакомое.
Повернулся мужик к свету — чуть не закричал Демидка: узнал своего бывшего хозяина — кузнеца Фролку.
— Так откуда, стало быть, чеканы брал? — спросил боярин Милославский.
Видать, не в первый раз разговор шёл.
Помолчал Фролка. Сиплым голосом:
— Видит бог, правду говорю, совсем то незнакомый человек был.
Усмехнулся боярин:
— И зовут как, не знаешь?
Помотал головой из стороны в сторону Фролка.
А боярин опять с усмешкой:
— И чеканы он дал тебе за так…
— Велел деньги потом принести, говорил я…
— А видел он тебя первый раз?
Кивнул головой Фролка.
— И поверил?
— Коли вру, чтоб пропасть мне…
— Не торопись, пропадёшь. Никуда теперь не денешься. Только прежде правду скажешь. Филиппушка, — приказал негромко боярин, — потрудись!
Вышел из тени мужик в красной рубахе. Рукава засучены. Ворот расстёгнут. Глаза весёлые, только будто неживые. Фролке проворно связал ноги. Верёвку через колесо под потолком перекинул. Одним концом к рукам привязал, другой потянул. Заскрипело колесо. Фролкины руки за спиной вверх подниматься стали, выворачиваться. Застонал Фролка.
— Смилуйся, боярин…
— Рано милости просишь… — скривил губы Илья Данилович.
А Филиппка-палач между тем проворно — не впервой! — своё дело делал.
Верёвку мужику передал, Фролке в ноги палку просунул, сказал помощнику:
— Давай!
Потянул тот верёвку, ещё выше за спину поднялись Фролкины руки.
— А-а-а… — закричал Фролка.
И тут прыгнул Филипп на палку, что Фролке в ноги сунул. Дёрнулся кузнец, захрипел от нестерпимой боли — выскочили из суставов руки.
— Скажешь ли? — спросил боярин.
— Рад бы сказать… — выдавил из себя с трудом Фролка, — да нечего… Не могу взять грех на душу, невинных оклеветать…
— С богом! — приказал Илья Данилович.
Взмахнул палач плетью — кровь с Фролкиной спины брызнула.
Закричал Фролка:
— Убей, боярин, до смерти! Не мучай!
Ответил не торопясь Илья Данилович:
— Убить — не велика хитрость. Прежде сообщников назови…
К соседу своему, тоже человеку, должно быть, важному, обернулся:
— А я-то думаю, откуда государевыми чеканами битых столько монет ходит…
И палачу:
— С богом, Филиппушка!
Дёрнулся на верёвке Фролка:
— Пощади, боярин!
Замахнулся плетью палач.
Ударить не успел. Повис на его руке Демидка.
Все, кто в застенке был, глаза вытаращили. Палач от неожиданности кнут опустил. А Демидка в ноги боярину:
— Прости его, Илья Данилович, Христом-богом прошу…
Гневом налилось лицо боярина. Однако покосился на соседа, сказал:
— Холоп мой, мальчонка. Вишь, впервой заплечных дел мастеров увидел — разжалобился.
К Демидке повернулся:
— От фальшивых монетчиков народу разорение, государевой казне убыток. Поди прочь!
На Фролку глядеть — у Демидки сердце разрывается. Обхватил боярские ноги:
— Не будет больше!
Илья Данилович оттолкнул сердито:
— Вон пошёл!
Закричал Демидка в беспамятстве:
— Отпусти! Не то тебе хуже будет!
Стукнул боярин посохом об каменный пол:
— Аггей, забери щенка!
Бьётся Демидка в Аггеевых руках, кричит:
— А про тебя знаешь что по всей Москве говорят! Сам же вчера…
