— Аггей, забери щенка!
Бьётся Демидка в Аггеевых руках, кричит:
— А про тебя знаешь что по всей Москве говорят! Сам же вчера…
Не успел выговорить. Последнее, что увидел, — Аггеев волосатый кулак.
Очнулся — руки скручены назад. В голове, словно колокол церковный, гудит. Шеей не двинуть — больно.
Скосил глаза — напротив стена бревенчатая. На ней конская сбруя, хомуты развешаны. Признал — то ж каморка на боярской конюшне.
Плакать — слёз нет. Лежит Демидка и думает: отчего так получается? Вовсе ни за что тятька его пропал. Фролкина вина — смертью ему, видать, обернётся. А боярину Милославскому те же дела с рук сходят.
Вздохнул: царь того не знает. Кабы сказать — худо пришлось вору-боярину.
Стал мечтать Демидка.
Пойдёт он к царю Алексею Михайловичу. Мимо бояр, что к царю народ не допускают, мышью прошмыгнёт.
Выслушает его царь, велит: «Позвать сюда тотчас боярина Милославского на мой суд за такие его преступные дела…»
Недоглядел Демидка расправы над вороватым и жестоким боярином. Не успел: загремел засов, которым была заперта дверь каморки.
Сжался Демидка в комок.
Горой над ним — боярин Илья Данилович. За ним — Аггеева красная рожа.
Ткнул боярин Демидку посохом:
— О спасении души молись, гадёныш! — Приказал Аггею: — Исполняй!
И вышел.
Пусто и тоскливо сделалось разом у Демидки на душе. В Аггеевых глазах увидел — не выйти отсюда живым.
— Дождался, собачий сын!
Свистнул тонко кнут — поплыл у Демидки перед глазами красный туман. Сноровистая рука у Аггея, привычная. Здоровых мужиков запарывал насмерть…
Демидка, чтоб не кричать, губы закусил. Второго удара ждёт.
Скрипнула дверь, знакомый голос сказал:.
— Погоди, Аггей!
Поднял Демидка голову — бабка Анфиса на пороге.
Аггей зубы оскалил:
— Плетей захотелось?!
У бабки Анфисы лицо твёрдое, чужое. Глаза смотрят строго.
— Не пугай! Стара я, чтоб смерти бояться. Слушай-ка лучше моё слово…
Выбраниться хотел Аггей, бабка Анфиса руку подняла, остановила:
— Мальчонку пальцем больше не тронешь. Положишь в мешок и вынесешь с боярского двора, куда велю. Боярину, вернёшься, скажешь: сделал всё, как велено было…
Красное лицо Аггеево свекольным цветом залилось:
— Спятила, мне такое предлагаешь?!
— Гляди, чай, у тебя тоже не две головы. Мальчонку загубишь — будет известно боярину про твои дела.
— Про мои дела боярин не хуже тебя знает.
— Не про все. А как про иные догадается — висеть тебе с братьями на одном суку. Боярин, вишь ты, других обмануть не прочь. А когда его добро воруют — страсть ему это не по нраву…
Опустил голову Аггей. Подумал. Плеть в угол швырнул.
— Придёт пора, сочтёмся…
Душно Демидке в мешке, неудобно. От Аггеевой спины едким потом пахнет. Однако и не то претерпел бы безропотно.
От неминучей погибели вызволила его бабка Анфиса.
— Здесь! — услышал её голос.
Стукнулся Демидка об землю — скинул Аггей со спины мешок.
— Развязывай!
Щурится Демидка на ярком солнце. Трёт глаза.
Бабка Анфиса — строго Аггею:
— Забирай мешок. Возвращайся с богом.
Ушёл Аггей, слова не сказал.
Бабка Анфиса Демидку перекрестила. Узелок с едой сунула в руки:
— И ты иди! Не без добрых людей свет. Сама определила бы к кому — да хуже, боярин скорее дознается.
Ткнулся Демидка губами неловко в старухину руку.
— Спаси тебя бог!
И бегом, подалее скорей от палат Ильи Даниловича Милославского.
Проснулся Демидка — спал подле чужой бани на соломе, — гудят московские колокола тревожно, часто. Не слышал никогда такого звона. Через плетень перемахнул — мужики бегут, бабы, ребятишки малые.
Пустился Демидка вместе со всеми. У мальчишки-погодка спросил:
— Что стряслось?
— Тятька говорит, ночью листы по Москве развесили. Про боярскую измену, про воровство и обман в денежных делах… Айда быстрее!..
— Айда…
Добежали до Лубянки. Народу там — видимо-невидимо!
Петька, новый Демидкин знакомый, — промеж людей ужом. Демидка за ним. Где толкнут, где и по затылку треснут, а пробрались вперёд.
На столбе, и верно, белый лист приклеен. Возле листа — мужик в стрелецком кафтане, лицо красное, разгорячённое.
— Ух ты! — Петька в бок Демидку толкнул. — Дядька Кузьма Нагаев…
— «Бояре Милославский да другие, гость Василий Шорин медными деньгами обогатели…» — вычитывал громким голосом стрелец.
Заволновалась вдруг толпа, зашумела. Глянул Демидка, куда все глядят, — врезались в толпу верхом на лошадях люди: видать, важные.
— Эва, — кто-то заметил, — дворянин Ларионов да дьяк Башмаков пожаловали!
— Разойдись! Пропусти! — покрикивают царёвы слуги.
Расступился народ — того гляди, лошадиными копытами затопчут.
Ладно всё было сделано. Мужики рты пораскрывали, а лист у царёвых слуг уже в руках, и повернули они обратно.
Первым Кузёмка Нагаев опомнился:
— Куда?!
Через плечо ему Ларионов бросил:
— К государю, он рассудит!
— Стой! — закричал что есть мочи Кузёмка. — Люди добрые! Народ православный! Обманут вас! Отдадут тот лист боярину Илье Даниловичу Милославскому, и тем дело изойдёт! Толку не будет!
Схватили чьи-то руки Ларионову лошадь за узду, другие руки к седоку потянулись. Под Башмаковым лошадь взвилась, чуть дьяка наземь не сбросила.
— Стой! — закричал что есть мочи Кузёмка. — Люди добрые! Народ православный! Обманут вас!
Вырвал кто-то заветный лист.
Закричали, заулюлюкали мужики. Кинулись за царёвыми слугами. Едва укрылись те за Спасскими кремлёвскими воротами.
— Будет бумажки читать! — рявкнул во всё горло кряжистый мужик. — Пошли с ненавистными людьми посчитаемся — двор-то Васьки Шорина, чай, недалече!
Знакомо Демидке имя купца Василия Шорина. Богат был, а как стал денежными сборами ведать — ещё богаче сделался. Невзлюбил его народ московский за алчность и бессердечие.
Подхватили многие голоса:
— Пошли!
— Разочтёмся за всё разом!
Понесло Демидку людской волной, потерял недолгого своего приятеля Петьку.
Крепок, добротен дом знатного купца. Ворота и забор дубовые.
Кряжистый мужик, впереди других шедший, крикнул:
— Ломай, чего глядеть!
Затрещали ворота. Подались нехотя.
Ввалилась толпа во двор. Мужик перепуганную бабу остановил:
— Где хозяин?!
— Дома нету… Куда делся, не знаем…
— Ищи, братцы! Может, и найдётся! — крикнул мужик. — Да Васькиного добра, нажитого, делами тёмными, не жалей!
Возле дома кипит водоворот людской. Много добра накопил Василий Шорин — всё мужики из кладовых да чуланов повыкидывали. Кто кафтан нарядный примеряет. Кто шубу соболью на плечи накинул. А иной мешок муки тащит, детишкам для прокормления.
Один из Шориновых слуг вступился было за хозяйское добро, сказали ему наставительно:
— Всё это — пот наш и наша кровь… Своё берём… Отойди от греха!
Точно ураган на улице бушует. Бегут люди. Неподалёку ещё чьи-то ворота трещат. Колокола набатом трезвонят.
Жутко и весело Демидке!
Два мужика скорым шагом прошли. Поймал Демидка обрывок разговора.
— …нешто не в Кремле царь?
— Нет, в селе своём подмосковном Коломенском.
— Успеем? Говорят, спозаранку народ туда пошёл.
— Коли не мешкать, авось в пору попадём…
У Демидки дух захватило. Вот оно! Самый случай выходит. Может, и ему удастся сказать царю своё слово. И про тятьку, что безвинно пострадал. И про Фролку. И про боярина Милославского, который ему, Демидке, в своих делах фальшивомонетных, почитай, прямо признался…
Шагает Демидка за мужиками. Чем дальше, тем народу вокруг больше. С разных сторон словно ручейки в одну реку сливаются. Идут торговцы, что победней, и ремесленники. Рядом с ними солдаты с оружием. Им бы против мятежников быть, да нет никакой мочи жить на государево жалованье. То здесь, то там стрелецкий кафтан мелькнёт. Жизнь тоже нелёгкая у стрельцов. Холопы тут же, крестьяне, другой московский люд.
Иной мужик прикрикнет на Демидку:
— А ну, живо домой!
Демидка шнырь в толпу — поминай как звали! Чуть было на дядьку Михайлу не налетел. Обрадовался, да тут же сообразил: первым делом станет дядька Михайла про Фролку-кузнеца расспрашивать, а Демидке про то вспоминать — нож острый.
Другой знакомец Демидкин сам от него отказался.
Завидел Демидка мужика, которого прежде будто встречал. Поначалу подумал: мало ли кто возле лавки на Пожаре толкался. А потом вспомнил, подбежал:
— Дяденька атаман! А дяденька атаман!
Шагает мужик, словно не его кличут.
Забежал Демидка вперёд: не ошибся ли? Нет, точно он, вожак лесных разбойников.
