— Кто он такой?
— Охотник.
— Хорошо. — Матрос поставил карабин в угол и вышел.
Вскоре показался Темир. Соскочив с коня, он смело подошел к незнакомцу:
— Здравствуй! Матрос протянул руку.
Разговор между мужчинами сначала не клеился. Осторожный Темир смотрел на матроса недоверчиво. Но пока ребята готовили несложный ужин, взрослые разговорились.
— Большое у тебя хозяйство, Темир? Охотник улыбнулся:
— Буланый конь, Мойнок и ружье.
Матрос внимательно посмотрел на собеседника:
— Почему живешь так бедно? Разве ты не хозяин этой тайги, этих гор? — Рука незнакомца описала полукруг. — Ведь ты посмотри, какое богатство здесь! Пастбища, реки, леса. Разве мачехой стала тебе тайга?
— Нет! — Глаза охотника в упор посмотрели на говорившего. — Нет, — повторил он. — Тайга мне — как родная мать, и я люблю ее, как сын. Но завладели ею Сапок, кривой Яжнай и Зотников.
— Кто они?
— Сапок — теньгинский старшина, Яжнай — местный бай, Зотников — богатый заимщик.
— А ты, сын тайги, бродишь, как чужой? Темир опустил голову.
— Что мне делать? — Глаза охотника вопросительно посмотрели на собеседника.
— Пойдем со мной.
— Куда?
— Куда поведу, — улыбнулся матрос.
— Разве нам по пути?
— Конечно. С большевиками тебе по пути.
— Кто они?
Матрос приподнялся и, положив руку на плечо охотника, сказал проникновенно:
— Это, Темир, те люди, которые хотят, чтобы ты был хозяином тайги, но не Сапок и кривой Яжнай с Зотниковым! Это те люди, которые хотят, чтобы ты жил лучше, чтобы ты был всему хозяин.
— Вот это здорово! — не спуская глаз с незнакомца, прошептал Янька Кирику. — Дяденька, а дяденька, а ты откуда? — спросил он матроса.
Матрос назвал себя и рассказал свою историю.
Как коммунист-сибиряк, он был направлен в Кузнецк для связи с местной организацией большевиков.
Во время одной из поездок в Горный Алтай Печерский был схвачен кулаками и посажен в острог. С помощью верных людей ему удалось бежать в тайгу.
В перестрелке с кулаками Печерский был ранен в голову и несколько дней брел по тайге наугад. С ним были ружье, карта и компас. При переправе через одну горную речку он потерял компас, и карта стала уже не нужна. Матрос заблудился. Недели две жил охотой, а потом патроны вышли. Началась старая болезнь — лихорадка. Обессиленный, он спустился однажды в ущелье, но выбраться из него уже не мог. Там-то он и повстречал ребят…
И у Темира нашлось что рассказать матросу. Он поведал ему об организованном им отряде, который рос с каждым днем.
Последующие события развертывались с необычайной быстротой. В ущелье Яргола появились вооруженные люди. Из Мендур-Сокона, захватив с собой отцовские ружья, старые берданки, ушли в горы Амат, горбатый Кичиней, Дьалакай и старый Амыр. Из Усть-Кана в отряд Темира пришел пастух Алмадак и еще двое алтайцев.
Но не дремали и богачи. Под командой Огаркова и Тужелея были организованы банды из местных кулаков.
Евстигней Зотников обнес заимку высоким частоколом и в помощь Чугунному принял трех беспаспортных бродяг:
— Документы мне ваши, ребята, не нужны. А ежели нагрянут стражники, укрою. Работа будет легкой: лежи и карауль хозяйское добро.
— От кого караулить-то? — прогудел один из бродяг, детина огромного роста, одетый в грязный ватник, и его бесцветные глаза уставились на Евстигнея. — От кого караулить? — повторил он вопрос.
— От недобрых людей. — Брови Зотникова сдвинулись. — От тех, кто идет против царя-батюшки.
— Да ведь его-то нет! — Бродяга хрипло рассмеялся, зажимая рот, пахнущий чесноком и водкой, и подвинулся к Зотникову. — Нельзя ли косушечку?
Зотников сунул руку в карман и вынул револьвер.
— Ежели еще одно слово молвишь про царя-батюшку, голову снесу! — сказал он свирепо.
— Но, но, не пугай! — Остальные босяки подвинулись к Евстигнею. — Не таких видали.
Зотников быстро окинул взглядом широкий двор. Чугунного не было. Отступать нельзя. Заложив револьвер за спину, он шагнул к ближнему бродяге:
— Вот тебе, Савватеюшко, на первый случай! — и, размахнувшись, ударил его рукояткой револьвера.
Бродяга упал. Остальные с восхищением посмотрели на Евстигнея.
— В атаманы бы тебя, Евстигней Тихонович, шибко ты смел! В убивцы годишься. Мы бы с тобой не пропали, — хихикнул один из них.
Савватейко, точно побитый пес, поднялся с земли и протянул руку хозяину:
— Дай на косушку. Орел ты, Евстигней!
— Да и вы, вижу, не курицы, — усмехнулся заимщик. Через час пьяный Савватейко жаловался друзьям:
— Одолел нас Евстигней. Думал — попятится, а он на-ко, хлоп тебя! Хорошо, что по голове не ударил. — Оловянные глаза пропойцы не мигая уставились в одну точку. — Теперь скажи Евстигней: «Савватейко, лезь в огонь» — полезу!
— На, выпей! Поди, душа горит, — протягивая Савватею недопитую бутылку, произнес один из бродяг.
— Горит, братцы! — Дробно стуча зубами о горлышко посуды, Савватейко выпил и, повеселев, отбросил бутылку в сторону. — Ложки, братцы!
Бродяги вынули из своих онуч почерневшие от грязи ложки, и тишину зотниковского двора огласила их частая дробь.
Чугунный, находившийся тут же, вскочил на ноги.
Ух! Ходи, изба, ходи, печь,
Хозяину негде лечь!
Гулянка продолжалась до утра. Над тайгой поднялось солнце, осветило деревья, поиграло зайчиками на окнах зотниковского дома и медленно стало сползать во двор.
Увидев с крыльца мертвецки пьяных караульщиков, Евстигней выругался и, подойдя к Савватейке, пнул его ногой. Бродяга приоткрыл опухший глаз, но не поднялся. Получив второй, более сильный удар сапогом, Савватейко вскочил и, дыша винным перегаром в лицо хозяину, спросил хрипло:
— Чего тебе?
— Поедешь сегодня со мной в Тюдралу. Савватейко зевнул так громко, что сидевшие на крыше избы воробьи испуганно поднялись в воздух.
— Понял, что сказал?
— Отчего не понять, понял, — пробурчал Савватейко угрюмо и затопал за хозяином к конюшне.
Через час Евстигней вместе с новым телохранителем выехал на Тюдралинскую дорогу.
Проехав с полкилометра, он заметил шагавшего впереди человека в солдатской шинели. Забросив котомку за спину, человек шел торопливо и оглянулся только на стук копыт. Всадники приближались.
— Эй, служивый, дорогу!
Солдат стал на обочину, и Зотников узнал в нем своего бывшего работника Прокопия Кобякова. Придержав коня, Евстигней приподнял картуз:
— Мое вам почтение!
— Здравствуйте, — сухо ответил Прокопий и стал дожидаться, когда Зотников проедет вперед.
— Домой идешь?
— Да.
— А как же с войной до победного конца? — язвительно спросил Евстигней, натягивая поводья топтавшегося на месте коня.
— Пускай воюют те, кому этот конец нужен.
— А тебе разве не нужен?
— Нет, — ответил через плечо Прокопий. — Проезжайте. Пеший конному не товарищ, да и я тороплюсь. — И, отвернув давно не бритое лицо от Евстигнея, он сошел с дороги.
— Мой бывший работник. По лицу вижу, что большевик, — пояснил Евстигней Савватейке, кивая в сторону Прокопия.
— Дать ему встряску? — Бродяга придержал коня.
— Сейчас не стоит. Посмотрю, что будет дальше, — махнул рукой Зотников.
Прокопий шел торопливо. Наконец на солнце блеснул позолоченный крест тюдралинской церкви.
…К вечеру в избе Кобякова собрались односельчане-фронтовики. И лишь когда серый рассвет пал на землю и на востоке заалела яркая полоска света, гости Прокопия стали расходиться по домам.
На следующий день в Тюдралу из Яргола пришел матрос. Шел он по улице твердым размашистым шагом, придерживая дуло карабина, лежавшего на плече. Рядом с ним шагали Янька и Кирик, с гордостью поглядывая на крепкую фигуру моряка. Поодаль, обнюхивая заборы, бежал Делбек.
— Показывай свою хату, — сказал матрос Яньке, и тот помчался вперед.
Печерский подошел к избе Прокопия и, окинув взглядом заречье, где ютились алтайские аилы, постучал в дверь. На стук вышла Степанида. Взглянув с удивлением на Кирика, на голове которого была матросская бескозырка, она улыбнулась незнакомцу.
— Будущий моряк Балтийского флота, — кивнул матрос в сторону Кирика и вошел в избу.
Прокопий явился под вечер. Поцеловал ребят и, освободившись от их объятий, радостно протянул руку Печерскому:
— Слышал о тебе, слышал!
А назавтра приехал Темир с усть-канским пастухом Алмадаком. Снова пришли фронтовики. В избе стало тесно…
В один из солнечных зимних дней при звуке колокола из-под стропил церковного амбара вылезла галка. Повертела круглой головой и призывно щелкнула. В глубине карниза ей ответила вторая птица, потом третья, и вскоре вся стая, покружив над базарной площадью, потянулась к темневшему невдалеке лесу.
