Уловив его интонацию, я прилаживаю стрелу и чуть наклоняю лук. Стрела с хлопком приземляется у меня под ногами.
— Да, это точно, — кивает второй парень.
— Крутая машинка, кстати, — замечает Айк. — Новая?
Это мгновенно отвлекает парней от моей персоны, и они вместе с Айком отходят к мопеду. Я тем временем продолжаю стрелять, стараясь не задевать манекены. К возвращению Айка вся земля усыпана классными пластиковыми стрелами.
— Как маленькие пастушьи собачки, — вздыхает он.
Я гляжу через плечо. Парни уже уехали на своем мопеде.
— Кто это такие?
— Добрые Самаритяне. Здешняя охрана.
— Чем они занимаются?
— Пресекают хулиганство и сообщают куда надо о плохом поведении. — Айк наклоняется и собирает стрелы. — Если им удается на чем-то сосредоточиться, они отлично справляются с работой. Но, как и щенков-пастухов, их очень легко отвлечь.
Я ничего не понимаю.
— Но от нас же ждут хулиганства! Разве не за этим мы здесь?
— Это чтобы мы не расслаблялись. — Айк распрямляется и протягивает мне пучок стрел. — Если уйдешь от Добрых Самаритян — сможешь уйти от родителей и других взрослых в настоящей жизни. Лишняя тренировка — и она дорогого стоит. Если тебя поймают, ты на определенный срок лишаешься права на хулиганство — и на то, чтобы получать штрафные очки и кредиты. Иным хулиганам уже не удается после этого оправиться.
— Что им здесь понадобилось? — спрашиваю я. Мишени тут своеобразные, но я стреляю из игрушечного оружия — на серьезное хулиганство это не тянет.
— Они приглядывают за тобой, — ухмыляется Айк. — Потому что вопреки тому, что я им сейчас сказал, надо признать: отличное начало, дружище.
Он говорит это так, будто это что-то хорошее. Как будто мне надо этому радоваться и даже гордиться этим.
Но когда я прилаживаю пластиковую стрелу, все, о чем я думаю, так это о том, что если бы наконечник у нее был из железа, а не из пластика, я бы сейчас во второй раз стал убийцей.
Штрафных очков: 110
Золотых звездочек: 45
Мы тренируемся до самого заката. Айк так рад моим успехам, что награждает меня десятью штрафными очками и говорит, чтобы я себя чем-нибудь побаловал в Кладовой. Вместо этого я балую себя несколькими минутами одиночества в собственной комнате. Лимон все еще занимается со своим куратором, и я использую это время, чтобы позвонить по телефону.
— Горячая линия для горячих голов. Куда мне направить ваш вызов?
— Я хочу связаться с главным оператором, — говорю я. — Пожалуйста.
— Главный оператор на линии.
— Нет, не с главным оператором горячей линии, а… — Дверь открывается, и я умолкаю. Лимон заходит, швыряет на пол рюкзак и падает на кровать лицом вниз. Я не уверен, что он меня заметил, но на всякий случай прикрываю трубку рукой и шепчу: — Я сейчас, только выйду из комнаты.
— Какие-то проблемы, сынок?
В коридоре несколько старших хулиганов шумно соревнуются в искусстве плеваться жеваной бумагой. Не желая быть услышанным — или оплеванным, — я быстро выхожу во внутренний дворик.
— Я бы хотел позвонить родителям. Элиоту и Джуди Хинкль. — Я медленно диктую номер.
— Хорошая мысль. Их бы это наверняка растрогало.
Следует долгая пауза. Я жду сигнала и прокручиваю в уме то, что я скажу, когда папа или мама возьмут трубку.
— Что-нибудь еще?
— Мам?
— Ты лысый трехногий чихуахуа по имени Родолфо?
— Что? Нет.
— Тогда я тебе не мама.
Оператор. Она все еще на линии.
— Простите, — говорю я. — Я не знал, что вы еще не соединили.
— Все в порядке. А я и не соединю.
— Но в нашей комнате всего один телефон.
С одной кнопкой. Как же мне позвонить домой?
— Никак.
— Но Гудини сказал…
— И ты ему поверил? — хмыкает она. — Ты увидишь своих стариков всего через несколько недель, на Родительском дне. А теперь, уж прости, коммутатор сверкает огнями, как воскресная ярмарка. Спасибо, что позвонили на горячую линию для горячих голов!
Трубка замолкает.
Я собираюсь было вернуться в корпус, но меня останавливает какой-то звук. Это протяжный стон — вроде того, что слышен, когда ветер шумит в ветвях… вот только ни один листик не шевелится. Стон перерастает в вой, а потом — в плач. Кажется, он доносится с другого конца дворика. Здравый смысл подсказывает мне, что это не мое дело, но ноги сами несут меня через двор. Звук становится громче, и я ускоряю шаг.
Определить источник не составляет особого труда: это Картер Монтгомери. Он почти самый маленький в нашем классе — ниже только я. Картер сидит возле каменного фонтана в свете небольшого фонаря и плачет.
Затаив дыхание, я наблюдаю за ним из-за соседнего дерева. Крови не видно. Агрессивно настроенных хулиганов вроде бы тоже рядом нет. Может быть, стоит спросить, что с ним такое? Предложить помощь? Позвонить на горячую линию для горячих голов и сообщить о расстроенном хулигане?
Пока я колеблюсь, не зная, что предпринять, у Картера подгибаются колени. Он опускается на траву, склоняет голову и молотит землю кулаками. Плач сменяется икотой, плечи сотрясаются от рыданий.
— Браво!
Я подскакиваю. Картер выпрямляется. Из тени, хлопая в ладоши, выходит Анника. За ней по пятам следует мистер Громер, опустив голову и сгорбившись.
— Очень впечатляюще, — говорит она.
Картер встает и вытирает слезы.
— Возможно, стоит чуть убавить звук и отложить кульминацию, но тем не менее очень убедительно. — Она поворачивается к наставнику Картера, который стоит неподалеку рядом с тремя другими Драматургами. — Хорошо сработано, Марк.
Марк отвешивает ей легкий поклон. Картер улыбается до ушей. Во всей этой демонстрации есть что-то неизмеримо странное… и все-таки она заставляет меня жалеть, что Анника не видела, как я сегодня поражал мишени в поле.
— Скучаешь по дому?
Я оборачиваюсь на голос. Элинор, та самая рыжеволосая красотка, сидит позади меня на скамейке, скрестив ноги. В свете высокого фонаря я могу разглядеть книгу у нее на коленях.
— Это нормально, — кивает она.
Я бросаю взгляд на фонтан, возле которого хулиган готовится снова заплакать на глазах у Анники и всех остальных. Я спешу к Элинор, пока они не услышали ее — или не заметили меня.
— Я не скучаю, — говорю я, подходя к ней. — С чего ты взяла?
Она смотрит на мою руку. Я слежу за ее взглядом и с удивлением обнаруживаю, что все еще сжимаю телефонную трубку. В суматохе я совсем о ней забыл.
Элинор закрывает книгу и встает.
— Не хочешь прогуляться?
Она направляется в глубь двора по тропинке. Я гляжу ей вслед. Она хочет, чтобы я пошел за ней? А я сам этого хочу?
Двое старших хулиганов пуляют друг в друга из лазеров в траве за скамейкой. В перерывах между выстрелами они смеются.
— Мамочка, я соскучился по тебе! — выкрикивает один.
— Папочка, забери меня отсюда! — поддакивает второй. — Мне не хватает моего плюшевого мишки, и мне пора баиньки, и…
Я бегом припускаюсь по тропинке. Голоса шутников, которые, видимо, слышали весь мой телефонный разговор, затихают.
— Я — Элинор, — говорит она, когда я ее догоняю.
— Я знаю, — киваю я. Мои щеки начинают гореть под ее удивленным взглядом, и я добавляю: — Слышал на церемонии назначения кураторов. И на уроке.
— А. — Она отворачивается, заводит руку за спину и приглаживает зеленую атласную ленту на кончике косы.
— Гудини украл у меня запонки в виде роботов, — говорю я сочувственно. — До сих пор не понимаю, как ему это удалось, они же были пристегнуты к рукавам. Как он только их отцепил и утащил, если пиджак все время был на мне?
Она улыбается, и я не могу не улыбнуться в ответ.
— Что в этом смешного? — спрашиваю я.
— Ничего.
— Ты выглядишь так, будто сейчас рассмеешься.
Она останавливается и поворачивается ко мне:
— Ты очень быстро говоришь.
— И что?
— Значит, ты нервничаешь. — Она делает паузу. — Так?
Нервничаю? Я? Я поступил в секретный тренировочный лагерь для подготовки хулиганов. Я убил учительницу. Мой сосед по комнате — пироман. Я иду вслед за девочкой, которая сделала черт знает что черт знает с кем, о которой я ничего не знаю, и вокруг с каждой минутой становится все темнее. С чего бы мне нервничать?
Элинор шагает дальше.
— У тебя с ними близкие отношения?
Я спешу за ней.
— С кем?
— С родителями.
— О. Да. Очень.
Потом я задумываюсь. Близкие ли? Они, конечно, все время рядом… но они же родители. Им положено. И хотя мы с папой любим вместе расслабиться за теликом или порассуждать о футболе, с мамой мы проводим мало времени. Если только не считать тех минут, когда она ворчит, что я не делаю домашнее задание и не помогаю ей по дому. Все наши с ней разговоры, как правило, односторонние: она засыпает меня вопросами о школе и дает примерно пару секунд на ответы. Но разве это не обычное дело? В конце концов, дети и родители не обязаны быть лучшими друзьями.
