— Не думай, что ты не сможешь с этим справиться, Софи. Лучше держи руль.
— Здесь немного слишком штормит. Держи руль.
Нет ничего плохого в том, чтобы стоять у руля. Просто наверху так тревожно, когда яхта взлетает вверх, а потом на нее обрушиваются волны.
Позднее
Когда я вызвалась помочь с установкой триселя, а дядя Док выбрал Коди, я не выдержала.
— Я знаю, что Коди сильнее меня, но я буду стараться изо всех сил! — крикнула я.
— Держи руль, Софи, — устало сказал дядя Док. Я стояла у руля, молча злилась и мысленно спорила с дядей Доком, когда подошел Брайан и сказал:
— Софи, не будь такой эгоисткой.
— Эгоистка? Это я-то? Что, черт возьми, ты несешь? — Не знаю, почему я так на него разозлилась.
— Ты тут ни при чем. Просто каждый должен делать то, что он делает лучше всех, и каждый должен подчиняться капитану. — Он похлопал меня по плечу.
— Отстань!
Он снова похлопал меня по плечу:
— Тебя и так взяли только потому, что дядя Док пожалел тебя. Ты здесь только потому, что ты…
— А ну, говори, кто я?
Яхта качнулась, Брайан толкнул меня рукой, я оттолкнула его, и вдруг его подбросило над ограждением. Яхта снова качнулась, Брайан попытался подняться, ухватившись за поручень. Он почти перевалился через ограждение, а я застыла от ужаса, вцепившись в руль.
Откуда ни возьмись появился Коди, подхватил Брайана, отбросил его к центру палубы и крикнул:
— Пристегни свой чертов страховочный трос, Мистер Всезнайка!
Брайан нырнул в каюту, а Коди как-то странно посмотрел на меня.
— Что тут у вас происходит?
— Ничего.
Меня била дрожь. Я до сих пор трясусь, а Брайан избегает меня. Я тоже прячусь от него.
Я чувствую, что я больше не Софи, я превратилась в маленькую морскую блоху.
Свирепый ветер и жестокие волны. Похоже на сражение, словно мы все на войне.
Когда на палубе пытаешься исправить такелаж, стараясь стоять прямо, чувствуешь себя лучше, но стоит только остановиться или спуститься в каюту, в ту же минуту одолевают мысли о том, что мы погибнем.
Поэтому я снова поднимаюсь на палубу.
Все очень плохо. Мы устали, слишком утомлены, чтобы писать.
Сегодня плакали все, кроме меня. Я не стану плакать.
Сегодня папа сказал мне, что я — хороший сын, а он был мне плохим отцом и очень об этом сожалеет.
Но он неправ. Я вовсе не хороший сын.
Плохо, плохо, плохо, плохо. Сколько это может продолжаться?
Недавно, когда я стояла у руля и все собрались на палубе, я, обернувшись, увидела, как дядя Стю обнял Брайана, а дядя Мо положил руку на плечо Коди. Дядя Док, вцепившись в ограждение, пристально смотрит в море. Может быть, думает о Розали? Мне хотелось бросить руль и обнять дядю Дока или позволить ему обнять меня, но я не смогла оставить свой пост.
Мы все здесь так одиноки.
Возможно, мы попали в такое место, где море всегда штормит, а ветер ревет. А может быть, мы движемся по кругу и никогда не выберемся отсюда, а просто умрем от голода.
Сегодня, когда я и Софи повалились на койки, пытаясь заснуть, она рассказала мне еще одну историю про Бомпи. Вот что я услышал.
Когда Бомпи был молод, он отправился на берег океана, потому что прежде никогда его не видел. Из Кентукки до побережья Виргинии он добрался автостопом. Выйдя на берег, Бомпи присел на песок и… влюбился в океан. Он полюбил все: его запах, песок, прикосновение свежего ветра к лицу.
Бомпи вошел в воду, и, хоть волны попытались сбить его с ног, он продолжал идти вперед, пока не оказался по шею в воде. Тогда он лег на спину, глядя в небо, и вспомнил другой океан, далеко-далеко отсюда, в Англии. И тут он понял, что уже видел океан прежде, много лет назад, когда был совсем маленьким. А потом он догадался, что это один и тот же океан, простирающийся на тысячи миль от Виргинии до Англии. И может быть, та волна, что держит его на поверхности сейчас, некогда лизала берега Англии, и это та же самая вода, что омывала его в младенчестве.
Наконец он опустил ноги вниз, но не почувствовал дна и, оглянувшись, увидел, как далеко его отнесло от берега. Он стал сильно грести, шепча: «Держись, Бомпи, наддай!» Но берег был так далек, а Бомпи очень устал, изнемог и не знал, хватит ли у него сил доплыть. Он снова полежал на спине, отдыхая, и поплыл снова и наконец добрался до берега.
Он заснул, упав на песок, а когда проснулся, поехал к себе в Кентукки. Автостопом.
Остальное вы знаете. Взбучка и кусок пирога (на этот раз снова с яблоками).
Море, море, море… Оно волнуется и кипит. Боюсь, что оно поглотит нашу «Странницу».
Дядя Док сказал, что шторм достиг десяти баллов. Скорость ветра — пятьдесят узлов в час, а волны, похожие на отвесные стены, ударяют по яхте день и ночь. Мы до сих пор не можем поставить паруса. Каждые двадцать минут за кормой разбивается огромная волна, заливая водой кокпит. Мы все твердим, что ветер скоро стихнет, не может же такой ураган продолжаться вечно.
— Мужайтесь! — кричит дядя Док. — Эта огромная волна скоро принесет нас к берегу.
Странно было слышать эти слова, когда берега нет и в помине. Потом дядя Док объяснил, что цитировал нам стихи поэта Теннисона.
Дядю Стю («У-Меня-Не-Бывает-Морской-Болезни») подкосила морская болезнь. Он пожелтел и ослаб, мы подменяем его на вахте и молимся, чтобы самим не слечь.
Сейчас час ночи, волна снова залила кокпит, начинается моя вахта. Пожалуйста, пускай ветер утихнет.
Выловит ли кто-нибудь из моря мой непутёвый дневник? Узнает ли мама, что с нами стало?
Мама, вчера мы пытались поймать весточку от тебя. Мы тебя любим.
Если бы я мог начать жизнь сначала…
Дня больше нет. Тянется одна бесконечная ночь.
Чтобы услышать друг друга, нам приходится кричать что есть силы — только так можно перекричать ветер. А мне хочется шептать о чем-нибудь хорошем. Но времени нет. Мы постоянно боремся с ветром.
Прошлой ночью мне приснилась Софи. Поэтому утром я спросил дядю Дока, знает ли сама Софи, что случилось с ее родителями.
— В некотором смысле Софи знает это. Но насколько четко она это осознает? На это может ответить лишь она сама, — сказал дядя Док.
Еще я спросил, почему никто не говорит нам об этом, почему бы не рассказать все мне или Брайану?
— Пока не время. И, может быть, Софи сама нам расскажет. Ведь это ее история.
Коди, дядя Док и я заступили на вахту примерно в час пополуночи. Мне показалось, что шторм начинает успокаиваться, появилась надежда, что по окончании вахты мы передадим «Странницу» в руки дяде Мо, Стю и Брайану при более спокойном море.
— Всюду тьма, только бури пронзительный вой! — прокричал дядя Док.
— Это тоже стихи? — спросила я.
— Точно, — кивнул дядя Док.
Мы простояли на вахте почти час, когда Коди крикнул мне:
— Сьерра-Оскар! Ваше высочество — где оно?
Я тупо смотрела на него. Должно быть, сильно уши заложило. Что такое он кричит? Коди снова крикнул, подергивая за пояс:
— Ваше высочество!
Я потрогала голову: уж нет ли на мне короны? И сделала реверанс. Наверное, Коди затеял новую игру. Покинув пост, он спустился в каюту, и, когда Коди подошел ко мне, я увидела, что он принес мой страховочный трос. Ох, ведь это он кричал мне: «Пояс страховочный», а мне послышалось: «Ваше высочество». Как глупо получилось. Коди застегнул на мне страховочный пояс и строго наказал:
— Ты должна носить его, Софи. Обязана.
— Ладно, море-то успокаивается. Все будет в порядке, — отмахнулась я.
— Ничего не в порядке, Софи. Не снимай пояс! Море, кажется, решило дать нам передышку, ветер утих на час-другой. Я следила за тем, как умело Коди работает на палубе. В одну минуту он установил парус по ветру, в следующий момент подтянул линь, закрепив свободный край паруса, повернулся к следующему.
Дядя Док управлялся с парусами по другую сторону палубы. Они двигались с обманчивой легкостью, словно волны не раскачивали «Странницу». Их действия походили на игру, а движения напоминали грациозные балетные па.
Около половины четвертого утра, за полчаса до окончания нашей вахты, ветер и волны разыгрались с прежней силой. Дядя Док был на кокпите, Коди у руля, я сидела у крыши кабины, следя за волнами, вздымавшимися за кормой, чтобы предупреждать Коди о приближении особенно высокой волны.
