— Третий закрывает грудью амбразуру дота… Четвёртый с гранатами в руках бросается под гусеницы танка, — подхватил Николай Николаевич, глядя в лицо Скуратову. — Вам непонятно всё это? Не знаете, во имя чего люди жертвовали собой? Вы же сами были на фронте… И как вы тогда будете писать книгу о таком человеке, как Кремнев?
— Вы меня не поняли, — спокойно улыбнулся Скуратов. — Я хотел сказать другое. Молоды ведь они все были! И разве не жалко им было вот так легкомысленно обращаться со своей жизнью? Она ведь одна у человека!
— И прожить её нужно так, чтобы не было стыдно за прошлое. Помните эти слова?
— Слова — словами, — неохотно отозвался Скуратов, — а мне всё-таки жаль их!..
— А я завидую им! И жизни их завидую, и смерти. Большое нужно иметь сердце, крепко любить жизнь, людей, родную землю, чтобы умереть такой смертью!
— Любовь к жизни — и смерть?! — воскликнул Скуратов. — Удивительно! Это то же самое, что любить цветы — и топтать их ногами, косить косой. Любить лес — и вырубать деревья…
Николай Николаевич передёрнул плечами и отвернулся.
— Может, чаю попьём? — чтобы нарушить неприятное молчание, предложил дед Рыгор. — Дождь как будто потише стал…
— А-а, обойдёмся и без чаю! — Николай Николаевич стал снимать пиджак. — Спать будем. Скоро двенадцать.
— Что ж, спать так спать. Пойду и я, — сказал Скуратов и, пожелав всем спокойной ночи, неторопливо вышел из палатки.
Николай Николаевич лёг, шумно вздохнул.
— Что это ты раскипятился? — глянув на учёного, усмехнулся дед Рыгор. — Ну, жаль человеку людей, вот и говорит…
— Думаешь?
— Ну-ну, не нужно так! Вот ты лучше скажи, куда мы завтра направимся. Пойдём с ним или сами по себе?
— С кем? Со Скуратовым? Чего ради? Вы всерьёз думаете, что такой человек напишет книгу про героя? Ему только библию писать!..
Казанович махнул рукой и с головой накрылся одеялом.
Если прежде Валерка и Алик считали Скуратова чуть не героем, то история с горбуном и запиской заставила их призадуматься и посмотреть на этого человека совсем иными глазами. Кто он такой? Зачем встречается с горбуном? Эти вопросы ни на минуту не давали ребятам покоя.
За новыми заботами друзья забыли и Тэклю, и слуцкие бэры, и все связанные с ними неприятности. Поэтому, когда утром, после завтрака, Николай Николаевич позвал Гуза, тот сразу же подбежал к нему.
— Вот что, милый, — начал Казанович, заклеивая какой-то конверт. — Я написал в Минск письмо так отнеси его, пожалуйста, в деревню и опусти в по чтовый ящик.
— Ладно, — нехотя согласился Валерка: у него были совсем другие планы на этот день. — Сейчас и нести?
— Подожди минутку. Вот тебе десять рублей, купишь у Тэкли слуцких бэр.
— Бэр?! У Тэкли?! — Валерка отступил на шаг, не веря своим ушам.
— Вот, вот у Тэкли, — повторил учёный. — Десять штук за наличный расчёт.
— Я… Мы… Мы хотели пойти на рыбалку, — забормотал Валерка, но Николай Николаевич перебил его:
— На рыбалку пойдёшь после того, как побываешь в деревне, — твёрдо сказал он. — Понятно?
— П-понятно.
— Не спеши, ещё не всё. Обязательно попросишь у тёти Тэкли прощения. И скажи, пусть она мне напишет, просил ты прощения или нет. А теперь можешь идти.
Если бы Казанович велел ему сходить ночью на Чёрное озеро и искупаться в нём, Валерка не растерялся бы так, как сейчас. Подумать только: ему нужно идти в дом к Тэкле, просить у неё прощения да ещё и покупать бэры! Ну, бэры купить не фокус. Даст деньги своему двоюродному брату Кольке, и тот принесёт в два счёта. Но вот просить прощения и вдобавок под расписку! От одной мысли, что он увидит Тэклю, её обрюзгшее лицо, совиные глаза, Валерку бросало в дрожь, а ноги прирастали к земле. Как проклинал он теперь и Тэклин сад, и слуцкие бэры, и свою выдумку с патефоном! Зачем ему всё это было нужно!..
На опушке, когда уже показались вдали крыши родной деревни, силы покинули Валерку. Он сел на траву под берёзой и глянул в сторону Тэклиной усадьбы. Статные, высокие груши отсюда были хорошо видны. Стоят, как тополя, и горделиво посматривают вокруг. И грома с молнией на них нет!..
Валерка облизал пересохшие губы, оглянулся назад, на дорогу, что вела к их лагерю. Эх, сейчас все, наверно, купаются или пошли по орехи, а он…
Из-за поворота дороги неожиданно показался человек. Задержался на секунду, глянул по сторонам и снова бросился бежать. Ближе, ближе… Валерка так и подскочил от радости: Алик! Куда он так спешит?
— Ты куда? — окликнул он друга. — Что случилось?
— Валерка?! — обрадовался Алик. — Вот хорошо! — Он с разгона упал на траву, счастливо улыбнулся. — Догнал! А думал, не догоню. Я ведь и не знал, что ты пошёл. Ты, верно, был уже на полдороге, когда мне Лёня сказал.
— И всё-таки напрасно ты оставил лагерь… Где Скуратов?
— Сидит в своём шалаше и читает. Да ты не бойся, до ночи он никуда не пойдёт. Горбун ведь ждёт его в полночь… Сейчас давай сходим к Тэкле. Вдвоём мы быстрее её уговорим.
— Продать десяток груш её уговаривать не нужно, — криво усмехнулся Валерка. — Она продаст хоть самому чёрту, лишь бы тот деньги показал. А вот как вырвать у неё справку, что я помилован её спекулянтским величеством?
— Сама с радостью напишет, и вырывать не придётся! — засмеялся Алик. — И не только записку, как хочет Николай Николаевич, а целое послание.
— Директору школы, — буркнул Валерка.
— Эх ты! Ты же, как услыхал Тэклин голос, так и удрал за сто вёрст. А я лежал и слушал, о чём она говорила.
— А что она говорила? — оживился Валерка.
— Вот послушай. Когда Николай Николаевич заплатил за нас деньги, она потопталась, потопталась и спрашивает: «А вам больше груш или яблок не нужно?» Мол, я готова ещё содрать с вас по рублю за штучку. «Если хотите, так я и сюда, в лес принесу».
— Даже в лес?!
— А ей что, трудно? Это ведь не жито жать. Вот мы сейчас и заявимся к ней как посланцы от всего отряда. Хотим, значит, заключить с вами, Тэкля Фёдоровна, торговый договор. Будем вашими постоянными клиентами, только дайте нам бумаженцию, что вы не сердитесь на нас за прошлое. И для начала покупаем десяток груш, по рублю за штуку.
— Здорово! — воскликнул Валерка, так и просияв от радости. — Если торговый договор, так она всё напишет! Пошли!
Аликов план удался как нельзя лучше. Тэкля написала записку, которую продиктовал ей сам Валерка, отсчитала десять груш (притом самых лучших) и, передавая их в руки своим в недавнем прошлом заклятым врагам, беззлобно проворчала:
— Только чтобы в сад больше ни ногой!
— Что вы, тётенька! — с самой искренней покорностью в голосе воскликнул Валерка и тут же поклялся — Пусть засохнут все ваши яблони и все четыре бэры, если мы хоть раз перелезем через этот забор!
— То-то, — не расслышав его бормотания, сказала Тэкля. — Бог карает тех, кто чужое хватает!.. Так когда же вас снова ждать?
— Видимо, завтра придём. Что такое на целый отряд десяток груш!
— А вы бы и брали не десять, а больше.
— Николай Николаевич то же самое говорил, да дед побоялся нам много денег давать. Ещё потеряете, говорит.
— И то правда, — согласилась Тэкля. — Дай таким озорникам много денег — греха не оберёшься…
— Тётя Тэкля, а не могли бы вы сами принести в лагерь груш и яблок? — вдруг спросил Валерка. Алик испуганно глянул на друга и незаметно ткнул его кулаком под бок: «Что ты плетёшь?» — но Гуз не обратил на него внимания и спокойно продолжал: — Тогда мы бы сразу много купили.
— А сколько? — спросила осторожная Тэкля.
— Всё, сколько ни принесёте, — не моргнув глазом, ответил Валерка.
— Ну, а почему же нет! — обрадовалась Тэкля. — Хоть сегодня! Перезреют мои бэрочки!.. А по какой цене возьмёте? — вдруг спохватилась она.
— Как всегда.
— Принесу, сегодня же принесу.
— Только мы, тётенька, теперь уже не на той поляне. Мы теперь на Барсуковой горе. Знаете? Это за реку и километра три влево.
— Ишь ты! Яйцо курицу учит! — обиженно пробурчала Тэкля. — Да на Барсуковой горе когда-то мой дед жил, царство ему небесное.
— Тогда мы вас ждём часов в семь.
— А почему в семь?
— Раньше вы можете никого не застать в лагере. Мы же там не гуляем, а работаем.
— Мои вы детки, в семь так в семь, — согласилась Тэкля.
— Что ты затеял?! — встревоженно спросил Алик, когда они вышли на улицу. — Зачем ты снова с ней связался?
— А я и не связывался, — спокойно ответил Валерка, уплетая яблоко, которое успел прихватить в Тэклином саду. — Я просто хочу её немного проучить.
— Смотри, чтобы снова не заварил кашу.
— Ну и пусть! Зато, может, поубавится её спекулянтский пыл, и я подлечу её немного от «порока сердца», а заодно отблагодарю за шапку и за всё остальное… Ты пойдёшь со мной?
