Павел Яковлевич взял табурет, стоящий возле постели Горелова, вынес на середку палаты, сел, уперев в колени крупные руки мастерового человека.
Володя схватился за костыли. Надо оставить Сашу наедине с отцом Лены. При свидетеле Богатый Мишаков все равно говорить о деле не станет. Володя поковылял из палаты. Но не тут-то было. Костыли у него отобрали и поставили на место.
— Не беспокойтесь, вы нам не мешаете. У нас с Сашей секретов нет. Я пришел к нему, чтобы хоть сейчас увезти из больницы к себе домой. Я, Саша, вовсе не снимаю своего предложения, хотя ожидал увидеть тебя в несравнимо худших условиях. Конечно, больница есть больница. Домашняя обстановка намного приятней. Однако здесь у тебя постоянное врачебное наблюдение… — Павел Яковлевич взглянул на Володю, явно ища поддержки. — И сосед, как я вижу, подходящий по возрасту, не какой-нибудь скучный пенсионер. У вас тут, конечно, разговоры интересные… Новые книги, новые фильмы… Третьим к себе не возьмете? Я бы недельку полежал, отдохнул. — Мишаков посерьезнел, сочувственно кивнул на Володину загипсованную ногу: — Вы, как я вижу, с очень серьезной травмой. Не мешало бы из больницы прямиком куда-нибудь в Мацесту, понежить косточки… Где же это вас так угораздило? Саша не помнит, что с ним было, а вы?.. Надо полагать, спортивная травма? Неудачный прыжок с шестом?
— С лестницы загремел, — сообщил Володя с максимальной сдержанностью, сопротивляясь стремлению Павла Яковлевича перевести беседу на его дела.
— Лестница высокая? — спросил Мишаков, выразительно вскидывая руку.
— Пять метров.
— Вам повезло. Я знаю человека, который поскользнулся у себя в доме, на огурце собственного засола, и сломал позвоночник.
Горелов продолжал хранить упорное молчание. Павла Яковлевича это не смущало. Он становился все раскованнее и общительнее. Володя, как бычок на веревочке, упираясь, но покоряясь, рассказал ему про себя, про музей, про Пушкова. «Уж не спросит ли он меня сейчас про „Девушку в турецкой шали“ и про кражу в клубе? — думал Володя. — Я бы, ей-богу, не удивился… Он может и об этом спросить!»
Но до таких расспросов все же не дошло. Павел Яковлевич стал рассказывать про свою жизнь на Крайнем Севере. Себя в герои не произвел, выставил в юмористическом плане.
«Умен, — думал Володя, почти любуясь Павлом Яковлевичем. — Умен и тонок… Какой разительный контраст между братьями! Ничего общего. И как по-разному они явились к Горелову. Один утирал слезы, другой — с шуточками. Робкий Анатолий Яковлевич относится к Саше по-доброму, самоуверенный Павел Яковлевич открыто говорит Фоме о том, что Саша ему неприятен. Да-а-а… Тут есть над чем поломать голову. Особенно если вспомнить, что тетя Луша — а значит, и многие в Посаде! — считает Анатолия Яковлевича злым завистником. А Павел Яковлевич в милиции развивал теорию о бедности и зависти, явно имея в виду собственного брата-неудачника…»
Павел Яковлевич не затянул свой визит. Прощаясь, сердечно пожелал Володе скорейшего выздоровления и выразил надежду, что они еще встретятся, и не раз.
— Непременно побываю в музее. Как же. Пушков… Куда ни приедешь, обязательно спрашивают о нем… — Павел Яковлевич поставил табурет на место, возле койки Саши Горелова, и наклонился над ним. Володя напряг слух. Сейчас будет что-то сказано, самое главное! — Значит, предложение остается в силе, — сказал Павел Яковлевич довольно сухо. — Мы тебя ждем… Одним словом, собирайся… — и, дружески кивнув Володе, пошел к двери.
Горелов и на приглашение угрюмо отмолчался.
Володя уставился в захлопнувшуюся дверь палаты. В ушах раздался страшный грохот. Рушился выстроенный Володей великолепный детективный сюжет. Павел Яковлевич в больничной палате, как и в милиции, не врал, не кривил душой. Это не он сводил какие-то счеты с Гореловым ночью на Фабричной.
Перед Володей в клубах пыли лежала груда разрозненных фактов. Но тогда кто же пытался расправиться с Сашей? Кого Саша и сейчас продолжает бояться?
Ворочая груду фактов, Володя неожиданно увидел среди них то, чему прежде не придал никакого значения. Неужели…
В палату вбежала сияющая Лена:
— Саша! Я договорилась с Галиной Ивановной! Я так рада! Папа нас довезет!
— Твой папочка? — Горелов отвратительно выругался. — Можешь ему передать… — И опять посыпалась брань.
Володя молниеносно очутился между Гореловым и Леной.
— Вы не имеете права так с ней разговаривать!
— Не лезь не в свое дело! — выкрикнул Горелов.
Лена размазывала по щекам краску с ресниц и век.
— Саша, что случилось? Папа вышел такой добрый, веселый… Саша, я ничего не понимаю!
— Ты все прекрасно понимаешь! Не маленькая! Ненавижу всю вашу семейку! Ну, что стала? Уходи! Видеть тебя не хочу! Противно! Понимаешь или нет? Противно! — ненавидяще хрипел Горелов.
Лена порывалась что-то сказать, но он не давал. Плача навзрыд, она выбежала из палаты.
— За что вы ее? — возмущенно спросил Володя, подскакав к Горелову. — Она-то в чем виновата? Ее отец, если хотите знать…
— Ничего я не хочу! — заорал Горелов. — Отстань! Чего ты ко мне прилип?! Я не в камере, я в больнице. Успеешь вымотать душу допросами!
Володя в ужасе попятился от Горелова.
— А как я мальчишкой жил, ты знаешь? — орал Горелов. — Валяй отсюда! Иди — стучи своему начальнику!
Володя спиной толкнул дверь, зацепился костылем за косяк и чуть не упал. Чьи-то руки его поддержали. Это был Васька.
— Владимир Алексаныч, чо случилось?
— Ничего, Вася. Пойдем, погуляем…
Володя наконец-то все понял. И почувствовал себя последним негодяем: «Какое я имел право?! Это уже не присвоение власти, про которое говорил Фома, это в тысячу раз хуже. Неужели я действительно занимаюсь частным расследованием для удовлетворения своего тщеславия? Неужели я по натуре жесток?..»
Васька, понимающе сузив желто-зеленые глаза, помог Володе спуститься по лестнице, лихо выкатил инвалидный экипаж. Но не торопился трогать с места, чего-то ждал.
— Владимир Алексаныч! — Васька ткнул рукой в направлении главной аллеи. — Уже… Идет!
По главной аллее к подъезду вышагивал, как всегда уверенный в себе, Фомин с разбухшей кожаной папкой в руке.
— На минуточку, — виновато позвал Володя. — Я должен тебе признаться… Я…
— Опять!!! — Фомин умел быть таким же лаконичным и красочным, как Васька Петухов.
— Это очень серьезно! — взмолился Володя. — Я должен тебя предупредить… Ты удивишься, когда я назову имя. Это не…
— Спокойно! — перебил Володю Фомин. — Имя я знаю и без тебя. Мы только что его арестовали…
— Что ж, — с достоинством произнес Володя, — я рад, что не могу сообщить тебе ничего нового. Пожалуйста, скажи об этом Саше Горелову. Скажи ему, что я не был подослан к нему тобой.
Прошло полмесяца. Выписавшийся из больницы Киселев, прихрамывая и опираясь на трость, шел с Фоминым по Сиреневому бульвару, соединяющему старую часть города с микрорайоном. Они шли в гости к Валентине Петровне. Сентябрь в Путятине выдался теплый и солнечный. Осенняя листва празднично освещала город. Только на бульваре кусты сирени оставались темно-зелеными.
— Фома, ты, несомненно, растешь профессионально, — говорил Володя, замысловато манипулируя окованной серебром тростью, подарком из Москвы от Веры Брониславовны. — Твое описание комнаты Горелова, желтеньких обоев и особенно двери, окрашенной только со своей стороны, поверь мне, великолепно! — Трость эффектно взлетела и вонзилась в хрустящий песок Сиреневого бульвара.
— Кисель, не пытайся купить меня на дешевую лесть, — предупредил Фомин. — Не купишь!.. Хотя я сегодня очень добрый. — Последние слова следователь произнес весьма многозначительно.
«Опять получил благодарность!» — снисходительно подумал Володя.
Некоторое время они шли молча.
— А знаешь… — задумчиво проговорил Володя, — Богатый Мишаков на самом деле наищепетильнейший законник. Именно поэтому он был настроен против Саши Горелова… Да, жалко мне Сашу… Что все-таки с ним будет?
— Суд решит, — нехотя отозвался Фомин. — До призыва в армию Горелов участвовал в хищении.
— Но ведь учтут, что он сам порвал с Мишаковым и даже пострадал за это? — с надеждой спросил Володя.
— Все учтут, — сухо сказал Фомин. — Я, знаешь ли, не люблю бывать на суде. Я там только мешаю своим присутствием — и подсудимым, и свидетелям. В суде все сначала… А ты, Кисель, — грозно предупредил Фомин, — надеюсь, не будешь вмешиваться в судебный процесс! Как-нибудь обойдутся без тебя. Учтут, что Горелов сам порвал с фирмой, что пострадал за это. Учтут, что он до того, как порвать, пытался шантажировать отца невесты. И пятьсот рублей на книжке — тоже факт не в пользу Горелова. Кстати, его невеста тогда передала ему через тебя бритву, мыло, зубную щетку для того, чтобы Саша не волновался. Передача означала, что она побывала у Саши в комнате и позаботилась изъять сберкнижку — на случай обыска. Ловко, ничего не скажешь. Знаешь, Кисель, как на воровском жаргоне называются наивные люди, которых используют вроде тебя?..
