— Так будет лучше, увидишь. Впрочем, поезжайте вы со Шмаковым, а мы с Вадимом останемся.
Я знал, что он ни за что не останется:
— Поезжай, довольно болтать!
— Вы поедете или нет? — рявкнул Ивашкин из кабины.
— Сейчас, сейчас! — крикнул Игорь и спросил меня: — Значит, решили?
— Решили, — угрюмо ответил я.
— Поехали, Вадим! — сказал Игорь.
Вадим вдруг ответил:
— Я не поеду!
— Почему?
— Останусь с ребятами.
— Не валяй дурака! — рассердился Игорь. — Сказали тебе — поезжай, значит, поезжай!
— Если будешь орать, я тебе так вмажу!.. — ответил Вадим.
И я убедился, что Вадим окончательно вышел из-под влияния Игоря.
— Ну и черт с тобой! — сказал Игорь и полез в кузов.
Машина тронулась. Через минуту красный огонек ее стоп-сигнала скрылся в лесу.
Мы остались втроем у поломанной машины.
Наступила ночь. Было тихо и свежо. Справа темнел лес. Впереди и чуть слева виднелись огни пионерского лагеря, немного правее — редкие фонари дачного поселка. Мы присели на обочине дороги и стали рассуждать о том, почему мы не поехали в Москву.
Рассуждать об этом было поздно. Надо было рассуждать перед тем, как мы остались. Мы этого не сделали тогда, нам оставалось сделать это сейчас.
Что произошло, если бы мы уехали? Мы явились бы на автобазу без машины, потому что пустили ее под откос, совершили аварию. И, конечно, во второй раз послали бы не нас, а шоферов. Получилось бы: мы не смогли пригнать машину, а они смогли. Мы доказали бы свою несостоятельность.
Совсем другое дело получится теперь. Завтра мы въедем на этой машине в гараж. И, что бы там ни говорили, факт остается фактом — машину мы все-таки пригнали. Несмотря на аварию. Этим мы докажем свою состоятельность. А то, что случилось, ничего не значит! Мало ли что может случиться в дороге. Тем более с машиной неисправной, незнакомой, всю зиму простоявшей в сарае.
Вот почему мы остались здесь. А вовсе не потому, что боялись за машину. Кто ее ночью тронет!
Решив вопрос о том, почему мы остались, мы начали обсуждать аварию.
Я сказал Шмакову:
— Эх, ты! Не смог отличить тягу от крюка…
— Я-то отличил, — ответил Шмаков, — да подскочил Игорь и подсунул трос под тягу.
— А ты молчал…
— Я хотел сказать, да вы уже поехали.
— Соображать надо быстрее.
Вадим похвастался:
— А я правильно закрепил трос.
— Еще бы! — возразил Шмаков. — Под кузовом. Там крюк перед самым носом.
— Крюк не крюк, а я закрепил правильно, — повторил Вадим, очень довольный тем, что авария произошла не по его вине. Он привык быть всегда виноватым, а тут виноватыми оказались все, кроме него.
— А убежал ты куда? За километр, — заметил я.
— А где я стоял?! — возразил Вадим. — Машина прямо на меня валилась.
— Мне, думаешь, приятно было сидеть в машине, когда она переворачивалась? — спросил я. — Я тоже мог выскочить и убежать за километр. А я сидел за рулем до последней секунды.
— «Не выпускай, моряк, руля…» — запел Вадим.
— Когда ты вылез из машины, у тебя руки и ноги дрожали! — сказал Шмаков.
— Ничего у меня не дрожало! — ответил я.
Я нащупал на правой штанине дырку величиной в кулак. Когда я ее тронул, материя под моими пальцами начала расползаться… Ясно! Я сжег брюки кислотой из аккумулятора. Ведь электролит кожу не сжигает, а материю сжигает моментально. Вот так штука! Эдак к утру можно остаться без штанов.
Я снял брюки. При свете луны мы стали рассматривать, здорово ли их прожгла кислота. Смогу ли я завтра ехать в них в город. Дырок оказалось две. Обе на правой штанине. Одна у колена, другая в самом низу.
— Пропали брюки, — сказал Шмаков Петр.
— Ничего, — утешил меня Вадим, — с вентиляцией лучше.
Подул свежий ветерок. Стоять в трусах было холодно. Я надел брюки.
Мы решили лечь спать. Когда спишь, не так хочется есть. Шмаков залез в кузов, мы с Вадимом — в кабину.
Мы сели в разных углах, прислонились головами к стенкам кабины. Хотелось вытянуться, хотелось есть, хотелось натянуть на себя что-нибудь теплое — стекол-то в кабине не было…
Мне вдруг приснилось, что я ползу на машине по косогору. Меня удивляет, что работает мотор. Ведь в машине нет бензина. Я сигналю, изо всех сил колочу по кнопке кулаком. Но Игорь не останавливается. Тогда я грудью наваливаюсь на сигнал, и он звучит непрерывно… Я наваливаюсь на него еще больше.
Я почувствовал, что падаю, тряхнул головой и проснулся. Я услышал звуки горна. В лагере подъем. Рассветало. Неужели уже прошла ночь? Ведь мы только заснули.
Я разбудил Вадима и Шмакова.
У них были здорово помятые морды. Но, когда я им сообщил об этом, они возразили, что такой противной физиономии, как моя, они никогда в своей жизни не видели.
Мы вылезли из кабины. После небольшого совещания решили, что двое пойдут в лагерь, в столовую, один останется дежурить возле машины.
Кинули жребий. Дежурить досталось мне. Поразительное невезение!
Они ушли. Я остался один и решил пройтись по дороге, чтобы немного размяться.
Мне ужасно хотелось есть, и я пошел по дороге к лагерю, чтобы встретить ребят и поскорее съесть то, что они мне несут.
Я шел, поминутно оглядываясь. Конечно, так рано за нами из Москвы не приедут. Пока придет директор, пока Игорь расскажет ему, что произошло, пока снарядят «техничку», пока она дойдет сюда. На все это уйдет часа два, а то и три. Все же я оглядывался. А вдруг приедут раньше?
Так я шел и шел. Свернул один раз, потом другой. Уже не видел нашей машины, но утешал себя мыслью, что, если подойдет «техничка», я ее сразу услышу.
Строя в уме эти расчеты, я добрался до лагеря. Запахи свежего хлеба, каши, жареного мяса ударили мне в нос. Шум в столовой обозначал, что завтрак идет вовсю. Я со всех ног помчался под навес, где кормили ребят из класса «Б».
Нас поразило количество людей, приехавших за нами на «техничке». Два шофера и слесарь — понятно. Бригадир Дмитрий Александрович — ладно. Игорь должен быть в центре событий. Но зачем приехали главный инженер и наша классная руководительница Наталья Павловна?! Мы обалдели от изумления, увидев, как они посыпались из фургона.
Наталья Павловна бросилась к нам и стала ощупывать, проверяя, мы ли это? А если мы, то живы ли? А если живы, то целы ли?
Главный инженер ей сказал:
— А вы беспокоились!
Но по его лицу было видно, что он тоже не надеялся застать нас в живых.
— Наделали делов, — сказал бригадир Дмитрий Александрович. Он даже снял свой берет. Под беретом обнаружилась лысина, и он сразу перестал быть похожим на испанца.
Нам стало ясно, что в Москве большой переполох.
— Если бы вы не заупрямились и поехали со мной в город, — с укором сказал Игорь, — то никакого шума бы не было.
— Но ты-то знал, зачем мы остались, — ответили мы Игорю.
— Никто не хотел верить, что вы остались стеречь эту балалайку, — сказал Игорь.
Опять, выходит, мы виноваты.
— Подумайте, мальчики, сколько волнений вы доставили своим родным! — сказала Наталья Павловна. — Перевернулась машина — и вас нет! Что они должны были подумать?
Еще бы! Разве могут родные рассуждать оптимистически. Или хотя бы логически.
Пока происходил этот разговор, нашу машину наладили и прицепили к «техничке». Не тросом, а длинной металлической палкой. Она называется «жесткий буксир». Теперь с нашей машиной уже ничего не случится.
Главный инженер сел в кабину передней машины, бригадир Дмитрий Александрович — в кабину задней, остальные — в фургон «технички». Наталье Павловне предложили сесть в кабину, но она объявила, что поедет с нами. При малейшем толчке она хватала нас за рукава. Боялась, что мы вылетим из фургона. Ей очень хотелось доставить нас домой в целости и сохранности.
Всю дорогу она расспрашивала нас, как все произошло. Мы, конечно, ничего не скрывали. Скрывать что-либо бессмысленно, все известно. Мы только не уточняли, кто в чем виноват. Обо всем говорили во множественном числе: «мы».
«Мы решили вывести машину за ворота», «Мы неправильно закрепили трос», «Мы виноваты»…
Вдруг Наталья Павловна объявила:
— Вы ни в чем не виноваты!
При этом у нее сделалось суровое лицо. Когда у нее делалось такое лицо, мы знали: Наталья Павловна будет проявлять характер.
— Виноваты не вы, — сурово повторила Наталья Павловна, — а те, кто послал вас, кто ехал с вами, позволил совершить аварию и затем бросил ночью на дороге. Вот кто виноват!
Мы не стали спорить с Натальей Павловной, хотя в душе и удивились ее наивности. Она считала нас детьми. А на автобазе мы не дети, а рабочие, получающие зарплату и отвечающие за свои поступки.
Но, как оказалось позже, точка зрения Натальи Павловны не всем показалась такой наивной.
