Виталька задумался.
— Если появился экран из этих дис…
— Диссоциированных, — подсказал Леня,
— …диссоциированных атомов кислорода, — продолжал Виталька, — то в атмосфере Земли содержание кислорода стало постоянным. И появились одноклеточные.
— А радиация? — прищурился профессор.
— Радиация солнца уничтожала всё на Земле, но глубоко под водой ведь могла появиться жизнь.
— Молодец, — опять похвалил профессор.
Все с любопытством смотрели на Витальку, словно он только что появился здесь.
Николай, увидев, что Виталька прямо-таки сияет от удовольствия, выключил транзистор и сказал:
— Всё сказанное тобой доказывает лишь, что ты не идиот. Но жизнь появилась не глубоко под водой. Море, как видно, всё-таки не было колыбелью жизни. Волны и течения либо выносили бы примитивные организмы на поверхность, где их встречала бы гибельная радиация солнца, либо увлекали бы их в пучину, куда не проникал живительный свет. В твоём объяснении есть зерно, но от истины ты далёк, как одноклеточное от обезьяны.
Виталька уже было развесил уши, но Николай замолчал так же внезапно, как и заговорил.
— Ну… — нетерпеливо заерзал Виталька.
Николай включил транзистор. Виталька ненавидел эту штуку. Транзистор включали именно тогда, когда это было меньше всего кстати.
— Ну-ка, выдай чего-нибудь, — попросил Витальку Матвей.
— Выдай сам, — огрызнулся Виталька.
Дело в том, что он уже наловчился танцевать твист с Эллочкой.
— А знаешь, в детстве, в твоём возрасте, — лениво продолжал Матвей, — я мечтал стать клоуном.
— Ну и зря не стал.
— Ты прав. По крайней мере клоун в состоянии добиться хоть чего-то, хоть какого-то успеха, в состоянии найти что-нибудь новое. Например, вмонтировать в башку какую-нибудь погремушку и будто бы нечаянно натыкаться на столб. То-то смеху было бы.
Николай хмуро посмотрел на Матвея и продолжал крутить рукоятку транзистора.
— Если к науке будешь относиться чересчур серьёзно, — продолжал Матвей, — на тебя станут глядеть как на клоуна. Уловил основную мысль?
— Уловил. — Виталька отвернулся от него.
— Не сердись. Ты ещё не общипанный. Пуху ещё на тебе много. Я имею в виду жёлтый пух. От тебя ещё за версту несёт пелёнкой. Знаешь, я не люблю этаких серьёзных мальчиков, будущих мыслителей, которые в школе блещут умом, а после — глупостью. Вникни, что есть огородное пугало… Это плохо одетый учёный. Один мыслитель даже сказал: «Народное благосостояние возрастёт настолько, что огородные пугала будут одеты с иголочки».
— Виталик, — вмешалась в разговор Эллочка, — не было ничего такого. Никто этого не говорил. Это он сам всё сейчас выдумал, чтобы подразнить тебя. Он с детства помешан на такой игре — дразнилка называется. Сначала показывал язык старшим. А вырос и решил, что теперь пришло время младшим показывать язык.
Тем временем Николай поймал скрипичный концерт и сидел слушал, не обращая внимания на разговор.
Матвей и Лёня скрутили по цигарке. В посёлке не было сигарет, и они пристрастились к махорке. Сперва курили её, выпучив глаза и раздирая руками грудь от кашля, потом привыкли. Цигарки скручивали с застывшими блаженными лицами.
Когда Матвей пустил струю махорочного дыма на Николая, тот запустил в него подвернувшейся под руку хлебной коркой. Корка угодила в цигарку, горящий табак посыпался Матвею за рубашку. Тот вскочил и с перекошенным от боли лицом принялся лихорадочно шарить где-то за шиворотом.
— В штанах, в штанах ищи, — равнодушно сказал Николай. — Жжение — вещь обманчивая. Кажется, печёт в одном месте, но если вдуматься…
Матвей бросился на него. Был он на голову выше Николая и раза в два тяжелее.
Витальку поразило, как легко Николай поднял Матвея, захватив его каким-то особым способом, положил, как мешок, к себе на плечи и начал крутить. Крутил он его до тех пор, пока Лёня не торопясь докурил и затоптал свою цигарку. Потом поставил на ноги. Ноги Матвея подогнулись, и он, как ватный, повалился на землю. При этом смотрел он так, как будто хотел проснуться и не мог. Потом его начало рвать. Николай оттащил его в сторону и свалил где-то в кустах.
Вернувшись к костру, Николай включил транзистор.
Виталька бросился к Матвею. Собака, наблюдавшая за всем происходившим, побежала за ним.
Матвей катался по траве и глухо утробно стонал.
— Брось, — крикнул Николай, — сознание к нему ещё долго не возвратится, потому что оно возвращается спиралью.
Виталька побежал к озеру за водой и услышал, как Эллочка спросила:
— Не слишком ли?
— Нет, это минимальная доза для начинающих, — ответил Николай. — Центрифуга — совсем другое дело.
«При чём тут центрифуга? — подумал Виталька. — Кто он такой?»
Когда Виталька вернулся к Матвею, тот уже не катался, а судорожно корчился, лёжа на месте. Его снова стошнило. Виталька вылил ему на голову воду из маленькой пластмассовой канистры.
Матвей вскочил, стал, широко расставив дрожащие ноги, и зло вырвал из рук Витальки канистру.
В тот же миг раздался глухой угрожающий рёв собаки, и Матвей застыл на месте. Рэм уже приготовился к прыжку, уши его были прижаты к голове, клыки оскалены до самых дёсен.
Вечер был холодный и тихий. Грелись у костра.
На Витальку профессор силой натянул свой пуховый альпинистский свитер. Сам сидел, закутавшись в плащ.
Матвей угрюмо сопел, забившись в спальный мешок.
Виталька закатал рукава свитера и протянул ладони к огню, к багровому в сиреневых сумерках свету.
— Кто знает, — взглянув на него, сказал Лёня, — чем вызвано поклонение человеку? Я сейчас посмотрел на Витальку и понял, что нет ничего естественнее поклонения огню. Огонь стал удовольствием. Человек поклоняется удовольствию. А что есть разрушение веры? Это лишь отступничество и уход к иным божествам. Вспомните, чему поклонялись эллины. А ведь я этому же поклоняюсь — величию и красоте человека.
— И поэтому ты изучаешь птиц? — улыбнулся Николай.
— Да. По-видимому, любые профессии, связанные с человеком, мешают этому.
— Какие, например?
— Историк, врач, юрист…
Профессор, неподвижно смотревший на огонь, внезапно оживился.
— Однако это любопытно, — сказал он. — Никогда не задумывался, что я тоже поклоняюсь эллинским богам, поклоняюсь совершенству и гармонии. Вера эллинов была непринуждённой, она ничего не навязывала человеку, не принуждала его идти против своих номинальных человеческих побуждений. И в этом смысле они поклонялись своему удовольствию. Христианство внесло в человека культ мелочей, культ скорби и ненависти к удовольствию. Его вторжение в человека глубже, чем принято считать. По-видимому, мы и сейчас испытываем на себе его злую силу, хотя даже не подозреваем об этом.
— У эллинов был высокий дух космонавтов, — сказал Николай.
— Все они были обжоры и развратники! — крикнул из своего мешка Матвей.
Все дружно и весело захохотали.
Чем ближе Виталька узнавал этих людей, тем больше любил их. Прежде он представлял себе учёных совсем иными. Эти поражали его простотой, сердечностью, необычайной свободой мысли.
Профессор удивлял Витальку молодой энергией.
Виталька вспомнил Горшкова, вспомнил его вечные жалобы на старость. А ведь он не старше Семёнова. Всё дело, видно, в том, какой человек.
С профессором и детьми Виталька ездил по окрестным лесам и озёрам. Он уже пропустил несколько дней в школе, но его неудержимо тянуло к этим удивительным людям.
У каждого из них было своё дело. Профессор и Матвей всё время возились с какой-то рукописью. Николай шарился в озёрах, Лёня охотился на местных птиц, а Эллочка интересовалась памятниками старины. Она не расставалась с острым длинным камнем, который принёс ей Марат. Марат всё-таки сходил к старому чабану на зимовку и выпросил у него камень. Чабан сказал, что этот камень нашёл в горах Каратау его дед. Тупой конец камня был до блеска отполирован рукой доисторического человека. Марат это понял сразу, едва взглянул на камень. Понял это, как видно, и кочевник, которому он впервые попался на глаза. Иначе что заставило бы старого чабана хранить эту не нужную в хозяйстве вещь?
Эллочка сказала, что такие каменные орудия характерны для раннего палеолита, но до сих пор их не находили на территории Центральной Азии. Эта находка могла подтвердить центральноазиатскую гипотезу происхождения древнего человека. Эллочка говорила Витальке, что учёный, исследователь должен быть внимателен ко всякой мелочи. В пещерах Австралии, например, были найдены черепа павианов, разбитые ударами костей. Это позволило учёным сделать вывод, что австралопитеки ходили на двух ногах и в качестве орудий применяли кости животных.
