Вскоре село опустело. На улицах валялись только Трупы убитых, да бегали взад и вперед перепуганные овцы.
С крыши ближайшего к сельсовету дома проворно силились двое ребят и с криком бросились к могучему старику, лежавшему посредине дороги, у сгоревшего здания сельсовета:
— Ой, батька наш, батька!
Страна Советов пылала в огне гражданской войны. Со всех сторон к сердцу России — Москве — двигались многочисленные орды контрреволюции, С востока, севера и юга угрожали иностранные интервенты, снабжавшие белые армии оружием и продовольствием. В Крыму засел Врангель, войска которого прорывались на Украину, в район Екатеринославщины.
А здесь, в тылу молодой Красной Армии, бесчинствовали кулацкие шайки, возглавляемые разными батьками и атаманами.
Городские рабочие и деревенская беднота самоотверженно боролись за Советскую власть, помогали Красной Армии и нашим партизанам всем, чем могли. Сотни и тысячи молодых добровольцев пополняли ряды славных бойцов за дело свободы и социализма.
В эти грозные годы, в кольце врагов, советскому народу жилось тяжко, голодно и холодно. После войны промышленность была разрушена, поля не засеяны, хлеба не хватало даже для снабжения Красной Армии. Деревенские кулаки-богатеи прятали свой хлеб и продукты в ямах и потаенных местах, занимались спекуляцией и жестоко грабили городское население, спускавшее за хлеб и картошку последние пожитки.
В те дни, к которым относится действие нашей повести, такое же положение было и в городе Екатеринославе.
В Гуляй-Поле и по всей Екатеринославской губернии разгуливали и грабили мирных жителей банды знаменитого на Украине батьки Махно. Действуя в тылу Красной Армии, эти банды приносили неисчислимый вред советскому народу: устраивали еврейские погромы, грабили базы снабжения, убивали советских работников, особенно большевиков и красных партизан. Деревенские богачи и буржуи всячески помогали им в борьбе против Советской власти. Они хотели вернуть старый режим, царя и помещиков.
Был вечер. На густо-красном горизонте тяжко громоздились и лезли к зениту грозовые тучи. По широкому шляху из Екатеринослава длинной вереницей тянулись мужицкие телеги и тачанки. Они возвращались с большого воскресного базара. На возах громоздились пустые кадушки и макитры, кухонная посуда, граммофонные трубы, зеркала и ведра, столы и стулья — словом, все, что можно было выменять у голодающих горожан за хлеб, молоко и картошку.
Крестьяне явно спешили домой. Не желая остаться в одиночестве, задние возчики усердно нахлестывали и понукали криками своих коней:
— Та ну, швыдче, ковурый!
— Гей, Петро! Чи здыхае твоя кобыляка, чи шо?
— Трохым, геть со шляху, чого став, бач, лис близко!
Грозовые сумерки уже ползли по земле, окутывая дорогу зловещим полумраком.
Подъезжая к лесу, мужики незаметно вытаскивали из-под соломы короткие куцаки, иные нащупывали за пазухой револьверы, готовили ножи. Они явно чего-то опасались, со страхом поглядывая на темные овраги и в сторону леса.
Только одна расписная тачанка, запряженная парой коней и нагруженная до отказа разным барахлом, не торопясь катилась в хвосте обоза. На ее задке, увязанное веревками, гулко громыхало старое пианино.
Лениво пошевеливая вожжами, конями правил здоровенный мужичище, с красным заплывшим лицом и толстой золотой цепочкой на рыхлом брюхе.
Рядом, словно курица на яйцах, сидела его жена. С первого взгляда было ясно, что это почтенные и богатые люди,
Вероятно, по случаю выгодной спекуляции мужик изрядно выпил и теперь беспечно насвистывал украинские песенки. Это очень беспокоило его жинку, которая то и дело тыкала «чоловика» кулаком в спину:
— Та ну, красный пес, гони швыдче! Бач, як тэмно?!
— Тэмно? А нехай соби тэмно, — невозмутимо отвечал «красный пес» и не думал торопиться, — мини що: дорогу я знаю, село знаю, ворота знаю — усе знаю. Хиба ж я пьян, чи що? Бач, у мэнэ яка цидуля е?
Пьяный кулак выразительно шлепнул ладонью по пустой кубышке, из которой торчала ручка нагана;
— Хлоп, и в голове дырка.
Жинка разъярилась еще больше:
— Вот дурна дитына! Хиба ж ты не чув, що тут сам Махно гуляе? Гони, кажу, швыдче!..
— Батько Махно? — живо отозвался мужик. — А нехай соби гуляе, дай ему боже… Вин же на радяньску владу идэ, щоб ий кишки повытягло!
И кулак разразился забористой бранью по адресу Советской власти. Наругавшись вдоволь, он вдруг бросил вожжи, смачно шлепнул ручищей-по жирной спине своей жинки:
— А хошь, Олена, я для батьки Махно «Боже царя» спою? Хошь? Ей-богу, спою и на музыке натрынькаю…
Мужик повернулся к пианино и лихо забарабанил кулаками по крышке:
— Бо-о-о-же, царя храни, сильный дер…
— Стой!
— Стой!..
— Руки вверх! — внезапно загремело над ухом кулака. И его кони в мгновенье ока оказались свернутыми в обочину, а перед глазами блеснуло черное дуло револьвера. — Оружие и деньги! — грозно крикнул незнакомец, направляя пистолет в лоб кулаку.
В ужасе воздев руки к небу, мужик растерянно забормотал:
— Деньги?.. Яки деньги?.. — Но, глянув в лицо грабителя, он вдруг увидел красную маску, разрисованную белыми полосками и черными пятнами.
— О, боже ж мий! Нэчиста сила! — взревел суеверный мужик, мешком падая на свою половину.
А перепуганная Олена уже лежала ничком, спрятав голову в большую макитру с остатками сметаны.
У тачанки появился еще один грабитель в такой же страшной маске.
— Да они совсем окачурились от страха, — сказал первый, опуская дуло пистолета. — А ну-ка, обыщи их, Овод!
Второй грабитель проворно обшарил воз и кулака.
— Есть оружие, брат Следопыт! — радостно крикнул он, выхватывая из кубышки наган.
— Даешь поход! — отозвался грабитель, названный Следопытом, и тотчас спрыгнул с колеса тачанки.
Две красные маски мгновенно исчезли в ближайшем овраге, а перепуганная чета еще долго лежала на месте, боясь шелохнуться. Наконец мужик осторожно приподнял голову и огляделся по сторонам. Вокруг все было тихо.
— Дэ ж воны? — изумился он, крестясь. — Мабуть наваждение було, чи оборотень який? Дывысь, Олена!..
И только теперь мужик заметил, что на плечах его жинки, вместо головы, торчала огромная макитра:
— Олена! Гей, Олена! Та дэ ж твоя дурна голова? Ты сказылась, чи шо?..
Услышав знакомый голос, Олена медленно подняла голову вместе с макитрой. По ее груди и шее стекала сметана.
Мужик невольно расхохотался;
— Бачтэ, яка штука!
Олена с трудом стащила свой нелепый колпак. Но, увидев хохочущего мужа, она побагровела от ярости и с такой силой трахнула его макитрой по голове, что черепки разлетелись во все стороны.
— Жинку чуть не заризали, а вин регоче, рыжий сатана!
Однако, опомнившись, они оба сразу схватились за вожжи и, нахлестывая коней, понеслись по шляху, прочь от страшного места.
Глухая ночь спустила на мир свой черный полог. Вдали угрожающе ворчал гром, вспыхивали белые молнии, словно от страха, трепетали вершины дубов…
Но что это?..
Далеко над лесом пролетела красная горящая искра, за ней другая, третья… В темной чаще заиграли языки пламени.
Кто же дерзнул зажечь огонь в этом угрюмом лесу в такую тревожную ночь и так далеко от жилых селений?..
У костра под могучим дубом сидели на корточках уже знакомые нам грабители в страшных масках.
— Слушай, брат Следопыт, — сказал один, подбрасывая сухие сучья в огонь, — для чего ты крикнул: «Оружие и деньги!», когда нам нужно было только оружие? Мы же не грабители.
Второй засмеялся:
— А так страшнее. Видал, как кулак глаза выкатил? Я думал, он лопнет от страха. Военная хитрость, брат Овод.
— Ну, нет, это он твоего пистолета испугался…
— Да, пистолет лихой, — согласился тот, кого звали Следопытом, и бросил в огонь большой черный «пистолет», дубовый ствол которого походил на детскую пушку.
Овод снял маску. Она оказалась простой красной тряпкой, разукрашенной белилами и ваксой, с двумя дырками для глаз.
— Не пора ли, брат, начать совет вождей? — спросил он, засовывая револьвер за пояс штанов. — В поход мы, кажись, готовы.
— Ну, что ж, начинать так начинать, — ответил Следопыт и тоже сорвал с лица маску.
При колеблющемся свете костра теперь уже можно было разглядеть безусые лица двух подростков, ничуть не похожих на лесных грабителей. Один из них, названный Следопытом, был одет в красную рубашку, подпоясан простой веревочкой. На ногах большие, видимо, отцовские, сапоги. Крепкий, широкий в плечах и груди, он казался сильным не по летам. Рыжие волосы буйными вихрами торчали во все стороны, а живые серые глаза смотрели дерзко и весело.
