– Андрей, спишь? – позвала она шепотом.
– Сплю, – сказал я. – Но если увижу, что у тебя накрашены губы, проснусь и дам взбучку.
Она обиженно вздыхает, присаживается на корточки перед тумбочкой и кладет туда сверток. Потом садится ко мне на койку.
– А Гали опять не было, да?
– Да... А что это за контрабанду ты мне подбросила?
– А это такие оранжевые шары, – хитрит она. – Кажется, они называются апельсинами.
– Опять?
– Ну что опять, Андрюша... Я же вчера зарплату получила. Надо же мне куда-то деньги девать... Женщина я одинокая, бессемейная, а одной много ли нужно?
Кажется, это она у меня научилась так говорить.
– Хочешь, я очищу тебе апельсин? – спрашивает она.
– Хочу. И говори потише, а то и так все отделение знает, что ты влюблена в меня.
– Нахал!
Она сердито хмурит брови и тут же смеется. Наклоняется близко к моему лицу и тихо шепчет:
– А если это правда?
– Тогда мне придется жениться на тебе – не могу же я разбить твое юное сердце...
– Если я пойду за тебя замуж...
– А ты пойдешь за меня замуж?
– Пойду! – И она заливается беззвучным хохотом, ласково выговаривая мне: – Болтун... Трепач...
Потом вдруг с плохо разыгранным испугом говорит:
– Ой, я и забыла! Там тебя ждет какой-то парень.
– Во-первых, не ври – ничего ты не забыла, а во-вторых, кто это?
– Я не знаю.
– Длинный, черный, лохматый?
– Да, и очень симпатичный, не то что ты, противный бородач. Что, получил? Будешь знать, как говорить гадости. А кто это, Андрюш?
– Человек.
– У-у, противный! Жалко сказать, да?
– Отличный малый, Светланка. Хочешь, я выдам тебя за него замуж?
Она стукнула меня кулачком по груди.
– И когда только ты научишься разговаривать с женщинами?
– Послезавтра. А теперь иди, Веточка, – я буду одеваться.
Она провела рукой по моим волосам и на цыпочках пошла к двери.
Олег осторожно приоткрыл дверь в коридор.
Сестра не заметила его: она была поглощена странным занятием – стирала с губ помаду. Когда она повернулась на его призывное покашливание, Олег понял, что здесь у него вряд ли что выйдет – такой строгостью дышало ее лицо, а выражение досады на этого непрошеного соглядатая не обещало ничего хорошего.
– Сестренка, Шелестина можно?
Она с любопытством рассматривала его и, вскинув тоненькие брови, осведомилась:
– Вы грамотный?
– Вообще-то да...
– Тогда, в частности, прочтите, что здесь написано.
Было написано: «Тихий час».
И вот так каждый раз. Обход, обед, процедура и – тихий час. Интересно все-таки, почему он всегда приходит не вовремя? И что делать? Состроить жалобную физиономию или выкинуть какое-нибудь коленце?
Олег без улыбки сказал:
– Сестренка, милая, родненькая, позовите этого негодяя Шелестина, и я облобызаю все ваши пальчики.
Она сдержала смех и участливо спросила:
– Вы сумасшедший?
– Да, – сказал Олег, – а что?
– Да нет, ничего. – Она все-таки рассмеялась, и Олег решил, что фокус удался. Но она сказала: – Братишка, не огорчайтесь. В следующий раз приходите вовремя. А пока – ждите.
– Долго?
Она взглянула на часы.
– Сорок две минуты.
Олег спустился на лестничную площадку и сел на холодный подоконник. Ему не верилось, что наконец-то он в Москве, снова вместе с Андреем.
Но Андрей появился минут через двадцать.
«Однако, – подумал Олег, с улыбкой разглядывая друга, – этот тип выглядит довольно оригинально...»
По лестнице спускалась большеголовая бородатая личность в черных очках с разбитым стеклом. Личность эта – вероятно, по ошибке – была вдета в куцую больничную куртку с подвернутыми рукавами и полосатые штаны. Ей, личности этой, больше пристало бы рубать уголек в шахте, а не отъедаться на бесплатных харчах, так как всякому непредубежденному человеку было ясно, что по лестнице спускается совершенно здоровая, абсолютно невозмутимая и безмятежная личность.
– Привет!
– Привет!
Это говорится совершенно равнодушным тоном. Так здороваются двое случайных знакомых и тут же забывают об этом.
Так здороваются они.
– Сигареты принес? – спросил Андрей.
– Да.
– А «Литературку»?
– Тоже.
Курить Андрею нельзя, но все равно найдется по меньшей мере с десяток добровольных помощников, которые с удовольствием сделают для него все. Для него все делают с удовольствием, и, насколько Олегу помнится, так было всегда.
Андрей, не глядя, отодвигает в сторону пакет с апельсинами, за которыми Олег простоял в очереди целый час, закуривает и углубляется в газету. На Олега, кажется, совсем не обращает внимания. И хотя Олег уверен, что Андрей с самого утра ждал его, принимает это как должное.
– Ну, и как моя статья? – спросил Олег.
– Хорошая статья.
Вот так. Очень пространно, не правда ли? Олег в таких случаях немедленно начинает комментировать, опровергать и обвинять. Андрей слушает, молчит, думает. И только потом начинает бить его. Или соглашаться с ним. И то и другое делается так основательно, словно Андрей успел расщепить всю статью на корпускулы – все проанализировать, взвесить, и вот, пожалуйста, выдает по частям и с соответствующими этикетками. Его высокоорганизованный мозг физика не терпит анархии, и поспешность Олега частенько выходит ему боком.
Почти час идет неспешный разговор о том, о сем. О зачетах Олега, о курсовой Олега, о его же семинарах и просто об Олеге. И ни слова о самом Андрее, о его болезни. Так, наверное, надо...
– Галя была? – спросил Олег.
Вопрос чисто риторический – само собой разумеется, что не бывать здесь она не может. Даже когда Галя работала над дипломом в Звенигороде, она приезжала сюда через день и тратила на дорогу пять часов. А потом сидела ночами и считала интегралы – Олег как-то увидел в ее комнате десятки листов, исписанных цифрами и формулами, и поинтересовался, когда она успевает проделывать такие вещи. Она устало улыбнулась: «Ночи-то длинные сейчас...»
– Нет, – сказал Андрей.
Это что-то новое.
– Почему?
– Да так.
Это значит, что его лучше сейчас не расспрашивать. Пока по крайней мере. Может быть, он расскажет потом – все или несколько незначительных деталей. А может быть, не скажет ничего.
Олег поднялся.
– Ну ладно, старик, я поехал. Зайду еще завтра – зачеты кончились, и на ближайшие пять с половиной суток я свободен. Ешь апельсины, будь здоров, не кашляй.
– Не надо больше ко мне приходить. Завтра я сам буду дома.
– Ты что, выписываешься?
– Да.
Вот так, Все очень просто. Целый час болтать о чем угодно, а под конец, мимоходом, выкладывать такие вот новости. С такой же скучной и безразличной физиономией Андрей заявил месяц назад: «А знаешь, Олег, я, кажется угодил в нокдаун. Ложусь в больницу». И, заметив растерянность Олега, почти весело добавил: «Не беспокойся, Рахманов, я подымусь прежде, чем судья скажет „десять“. Не в первый и не в последний раз».
Сейчас Олег внимательно посмотрел на него – Андрей выглядел так же, как обычно. Но Олег-то знал, что за этой обычностью могло скрываться все что угодно.
– Ты что, выздоровел? – спросил он.
– Да как тебе сказать...
– Значит, нет. Тогда какой смысл уходить отсюда?
– Валяться на койке я могу и дома.
– Тоже верно, – сказал Олег.
И подумал: «И все-то ты врешь, Шелест. И уж мне мог бы не говорить, что дома ты будешь валяться на койке...»
– Ну иди, Олег, я еще здесь покурю.
А Олегу совсем расхотелось уходить. Андрей легонько подтолкнул его.
– Рот Фронт, старина!
От этого старого, еще со школы оставшегося приветствия Олегу стало совсем невесело. Он улыбнулся.
– Рот Фронт!
Олег ушел, а я еще долго стоял на лестнице и курил. Потом поднялся в палату, сел на койку. Это была отличная койка – с двумя матрацами, парой мягких подушек и великолепным теплым одеялом. И вообще моя тюрьма была прямо-таки образцовой. Первый раз я попал в заключение семь лет назад. Помню, когда мне становилось совсем плохо, Александр Михайлович, мой сосед по палате, бывший летчик, говорил мне: «Держись, человече! Помни слова мудрого итальянца: „А все-таки она вертится!“ И улыбался, а сам уже шесть лет не мог подняться с койки. А когда мы прощались, он сказал: „Не теряй мужества, мой мальчик, – худшее впереди!“ И опять улыбнулся, а глаза были серьезные и грустные. Он умер через месяц после того, как я выписался из больницы.
Я держался...
Когда считаешь, что впереди у тебя как минимум полсотни лет, просто глупо огорчаться из-за каких-то двух потерянных месяцев. Так, неприятное приключение!
Но при поступлении на физфак я на всякий случай промолчал о своей болезни. И совсем забыл о ней, когда начались занятия. Было слишком много книг, которые надо прочитать, и была лаборатория, из которой я с удовольствием не уходил бы даже ночью. Сбылось, кажется, все, о чем я мечтал в школе. Но кончилось тем, что я свалился опять. Это было уже совсем некстати. И просто глупо – не люблю повторений.
