Однажды Хун-Хунахпу сообщил, что атлантам достаточно было плюнуть в ладонь девушки, чтобы она забеременела и родила сына-наследника. «Может, пригодится», – подумал во сне Пибиль. Но о сундуке и пирамиде так и не услыхал ни слова, – ни гу-гу! А этих пирамид на Юкатане – сотни, если не тысячи. Не меньше, чем тапиров!
Вчерашней ночью, ближе к утру череп Хун-Хунахпу заявил, что снится в последний раз. Хотел вроде еще что-то добавить. Открыл уже челюсти, да вдруг укусил за руку. Не очень больно, но ощутимо.
Проснувшись, Пибиль обнаружил на ладони следы ровных зубов. Всего двадцать три штуки. И сразу же почувствовал, как одинок и насколько соскучился по Йашче и своим двадцати девочкам. Он не видел их десять лет, занятый ахавным правлением и мыслями о сундуке. Тотчас собрался в дорогу. Ему не терпелось поделиться всем, что узнал от черепа Хун-Хунахпу.
В деревню Пибиль вплыл на носилках под алым пологом. Четверо слуг несли, а другие четверо шли следом, ожидая смены. Он был так наряжен и украшен, что жена не сразу признала. Зато все двадцать девочек вскричали хором: «Папа-ахав!»
Тут и Йашче всплеснула на радостях руками. Она думала, что покинута навсегда, – так внезапно, без предупреждений, исчез ее муж.
– Прости, это у меня с юных лет привычка, – сказал он, щедро раздавая подарки.
Не удержавшись, Йашче еще раз всплеснула руками, а Пибиль прицелился и плюнул ей точно в ладонь. Она удивилась и даже огорчилась, не понимая смысла этого плевка, но уложила мужа спать и сама легла рядом, прильнув к его голове.
И тогда Пибиль узрел, как наяву, пирамиду Циминчака и отверстие, вроде трубы, куда тайком спускал на веревке еду и питье для деда Чанеке, когда умерла прабабушка Сигуа. Более того, сквозь трубу разглядел комнату со сводчатым потолком, самого деда, рисующего на стене птицу кетцаль, и огромный каменный сундук с резной крышкой.
– Хун-Хунахпу! – подскочил он среди ночи, перепугав Йашче. – Череп под ногами!
И тут же приготовился в обратный путь.
Йашче, провожая его, смущенно нашептывала, что внезапно забеременела и родит так быстро, как только сможет, сразу тройню мальчиков, чтобы продлился род по мужской линии.
Но Пибиль настолько рвался в город Тайясаль, к сундуку, что едва ли чего услышал и понял.
Оставив в деревне слуг и носилки под алым пологом, Пибиль пробирался знакомыми тропами через сельву. «Пайналь» – Легкие ноги – такое у него было прозвище. Вероятно, наследство прадедушки Шеля.
Он живо достиг озера, но еще издали услышал необычный, чужой для сельвы шум. Гулко, так что отдавалось в сердце, вздрагивала земля от падения деревьев, ржали лошади, резко звучали топоры и речь испанцев. Большой лагерь расположился по берегам. Это подошел из Мериды отряд генерала Анастасио де ла Техады, и намерения у него были, судя по всему, самые серьезные. Солдаты спешно строили лодки и плоты. Понятно, что не для прогулок!
Среди враждебной суеты Пибиль ощутил себя кроликом, которого выкуривают из норы.
«Обновление, обновление. Вот тебе и обновление!» – повторял он, дожидаясь ночи, чтобы проскользнуть мимо дозорных. И пока плыл, стараясь не всплескивать воду, горько размышлял: «Уж какое имя дали, – Тайный! – так оно и пошло-поехало! Все ночью, все тайком».
Как был, в мокрой одежде, побежал к пирамиде. В двадцати шагах от ее восточного склона поднял плиту, закрывавшую ход к потайной комнате. Прополз на четвереньках, но уперся в стену, сложенную безумным дядей и тронутым отцом. И покуда метался по дворцу в поисках топора или колуна, встретил возбужденных советников и воинских старшин. Они обрадовались возвращению ахава и тут же завалили неотложными делами.
Сразу привели голого индейца Тоуэньо. Ну, право слово, вылитый фламинго, хотя уже без перьев и горбатого клюва…
Впрочем, птица эта оказалась подсадной – соглядатаем, доносившим генералу Анастасио обо всех городских делах. К тому же Тоуэньо успел продолбить днища дюжины пирог своим острым каменным колуном.
– Клювом! – уточнил Пибиль. – Так зарубите его колуном. А колун немедля доставить мне!
Откуда бы ему знать, что имя тонконогой общипанной птицы, приговоренной им к смерти, – Мануэль де Агила, праправнук человека, с которым его предок Гереро впервые ступил на землю майя. Да и тут во дворце сидели они когда-то рядом за дружеским столом… А если бы и знал, что изменилось?!
Пибиль хотел другого знания – открыть сундук и поговорить с глазу на глаз с черепом Хун-Хунахпу. Может, посоветует, как спасти город?
Светало, когда, получив свежевымытый колун, приступил он к стене, такой крепкой, точно в ней засел дух упертого дяди Балама, – совсем не поддавалась!
Тогда Пибиль прикинул, где именно снаружи проломить ступенчатую стену пирамиды. Пара ударов со всего плеча, и старинные ступени, истертые тысячами ног, уступили! Он вышиб достаточно камней, чтобы заглянуть внутрь. Просунул голову и постепенно начал различать во мраке громоздкий каменный ящик, сундук, о котором столько мечтал, буквально – спал и видел…
И в этот миг его вежливо, осторожно, но неуклонно потащили из дыры.
В городе получили известие, что никаких переговоров с испанцами не будет, и торопились найти ахава. Заметив на ступенях пирамиды, приняли было за обезглавленную жертву. Впрочем, тут же сообразили, что ахав вплотную общается с богами, ведет переговоры, и – не сразу побеспокоили.
Но испанские солдаты, готовясь к нападению, уже начали спускать лодки на воду. Похоже, этим пасмурным утром генерал Анастасио де ла Техада решил покончить с поганым осиным гнездом, как называл он город Тайясаль.
«Паганос», – так говорили белые пришельцы об индейцах. То есть идолопоклонники, язычники. Но проглядывал в слове и другой смысл – нечистый, грязный, дурной народ. Словом, козлы отпущения.
С тяжелой душой Пибиль еле поднялся на крышу дворца. Небо было таким гнетущим, низким и скверным, что даже хотелось назвать его поганым. Как только он эдак подумал, пошел дождь.
Глядя на далекий берег, где стояли испанские лодки под косыми парусами, Пибиль подзадоривал себя:
«Смотрите-ка! Явились неведомо откуда, и все им здесь не так! И живем неправильно, и молимся не тем богам! Все надо переделать, как они желают! Да с чего бы это?!! Увы и ах! Сам Творец им помощник, потому и подоспели они к сроку, – вздохнул он, не сумев распалиться, как следует. – Уже в обители двуединого Цаколя-Битоля, на тринадцатом небе, сочтены часы майя. Наше небесное колесо давно вращалось со скрипом, замедляя ход. Теперь пришельцы его заново раскрутят…»
И без черепа Хун-Хунахпу понятно, – тщетно вступать в битву.
Был бы жив яростный дядя Балам, он бы устроил кровавую баню генералу Анастасио, придумав какую-нибудь злодейскую шутку, вроде поджога сельвы. Или натравил бы на испанцев всех своих гремучих змей! Дядя имел про запас немало диких приемчиков. Ну, уж точно – повеселился бы от души!
А Пибилю даже в голову ничего подобного не приходило.
«Я знаю о сражениях не больше, чем ложка о вкусе похлебки!» – признался он себе.
Однако отдал приказ, и озеро Петен-Ица покрылось плотами на тыквенных поплавках и длинными узкими пирогами. А им навстречу выплыли широкие крутобокие лодки, заполненные испанскими солдатами.
Хлынул такой дождь, что слились озеро с небом. Среди упругих, как лианы, струй едва проскальзывали тысячи копий, стрел, коротких дротиков и шариков глиняной картечи, летящей из духовых трубок. Но что это в сравнении с огнестрельным оружием?! Первый же залп мушкетов и аркебуз рассек и чуть ли не разодрал пополам ливень.
Воины майя ужаснулись. Громовой Тапир, древнее божество, оказался теперь во вражеском стане! Бросив луки и весла, они попрыгали в озеро, так что вся вода покрылась цветными перьями и черноволосыми головами.
Тайясаль опустел. От белых пришельцев бежали, как от нечистой силы. И женщины, и малые дети покинули на пирогах остров. В сумерках они рассеялись по сельве.
Вдруг, внезапно прекратился дождь. И с его последними каплями утекло, кончилось время свободного племени майя.
В городе выли голые собаки, успев сбиться в стаи. Носились по улицам, хрюкая, забытые кабанчики. И лишь несколько местных дурачков встречали испанских солдат радостными косноязычными воплями. Да еще подстать им стрекотали цикады и кузнечики.
Вскоре в нахлынувшей ночи запели хором койоты. Вскрикивали павлины, устраиваясь на ветвях деревьев. Там и сям замелькали светляки-люсьернаго. Солдаты бродили среди них, разыскивая, чего поесть и выпить. Они жгли костры на улицах, еще не решаясь расположиться в покинутых домах у очагов. Все тут казалось враждебным. Самые отчаянные развлекались, сшибая с карнизов каменные головы пернатого змея Кукулькана. Но на пирамиду и они не смели подняться. Кто знает, какие там темные и дремучие силы?
Хотя уже на другой день генерал Анастасио де ла Техада приказал разбирать дворцы и поганые храмы, чтобы из их камней возвести собор пресвятой Богородицы, крепость и дома, где прилично жить белому человеку.
