Аврора кряхтела и терроризировала меня вопросами. Больше всего ее занимало, кто убрал Деревянского. И другого Деревянского. Чьи следы были в моторном отсеке. Что там все-таки произошло?
Это меня злило. Откуда я знаю, что там случилось? Меня ведь там не было. Когда мы выбрались на палубу, Деревянского-2 мы там не обнаружили. Катер несла приливная волна, и до стартового поля было уже совсем недалеко.
«Черничная Чайка» дремала на месте. Сияла в лучах утреннего солнца, была как новенькая, я понял, что даже соскучился.
– Теперь на самом деле выбрались, – выдохнула Аврора и опустилась на плиты.
– Не стоит сидеть на холодном, – посоветовал я. – Можно застудить копчик, потом пчелиным ядом лечить придется, это весьма болезненно…
– После МоБа никакой копчик мне не страшен, – ухмыльнулась Аврора. – После этих художников… Что же там все-таки случилось?
– Один Деревянский прикончил другого Деревянского, вот и все. А может, они друг друга прикончили, кто теперь узнает? Какой из них настоящий… Это трудно сказать, сейчас уже не разобраться… И вообще, давай отсюда сваливать. Тоскую что-то я по звездным трассам, хочется на орбиту, а затем в ванну. Знаешь, раньше некоторые ценители принимали шоколадные ванны. Из горячего шоколада.
– Зачем?
– Полезно. Вкусно. Приятно. Знаешь, можно бортовой синтезатор настроить и искупаться…
– Все-таки дурак, – вздохнула Аврора.
– Ну да, я дурак, ты Афродита, старая песня. В тебе играет, как это говорилось раньше, женский шовинизм.
– Не, он в природе играет, – возразила Аврора. – Вот ты погляди, Иванушек-дурачков в сказках сколько угодно, а Василисы все сплошь Премудрые да Прекрасные. Ни одной Василисы-дурочки нигде не встретишь!
– В сказках всегда все наоборот. И пойдем-ка лучше на корабль, Василиса, есть охота.
И я протянул Авроре руку, и она ее приняла. И мы рука об руку, просто как какие-нибудь братья Гримм… то есть как брат с сестрой, направились к кораблю. Почему-то у меня было прекрасное настроение. Очень даже. Следовало насторожиться – я ведь знаю: если настроение прекрасное, то дальше все будет худо, это верный признак. Или если тихо очень. Но тишины вроде как не намечалось, и я не придал хорошему настроению хоть сколько-нибудь заметного значения. Слишком был увлечен придумыванием того, чем заполню ванну. Шоколадом, сливками, элем, апельсиновым вареньем, минеральной водой, газировкой там или еще чем, старался хотя бы на немного забыть…
– «Черничная Чайка», – хлюпнула носом Аврора.
– Простудилась?
– Не, просто… Так. Грустно.
– Кто последний – тот дурак?
– Как это?
– Игра такая старинная… А ладно, забудь. Пойдем. Осталось-то совсем ничего. Может, песню споем?
– Неохота… Что это там?
Аврора сощурилась и принялась смотреть в сторону леса, растущего на противоположной стороне поля. Я тоже посмотрел, но не увидел ничего. Лес как лес…
На опушку вынырнул человек. Огляделся. Увидел нас, увидел корабль. Замахал руками.
– Нет, – выдохнул я, – спокойно нам отсюда не дадут убраться…
– Странно… Странно, что…
Но что именно странно, Аврора не договорила. Потому что на опушку стали выходить люди. Они появлялись из-за деревьев, медленно, как призраки, возникали и останавливались на краю стартового поля.
Их было много. Десятки, может, сотни. В разной одежде, но одного роста. Знакомого роста.
– Мама, – всхлипнула Аврора. – Это же… Это же он…
Они выстраивались в мутную шеренгу. В тишине.
– Это они… – прошептала Аврора. – Оно…
– Оно… – подтвердил я. – Впрочем, неважно, мы отсюда убираемся. Бегуна этого только прихватим, кажется, он не из них.
Человек бежал, то и дело оглядываясь. И с каждым оглядом прибавляя скорости. Потому что Деревянские сдвинулись. На шаг, потом на два, потом они зашагали, уже не останавливаясь. Мне показалось, что стартовый стол задрожал. Несильно.
– Мама… – снова пискнула Аврора.
– Отступаем, – я медленно двигался к «Чайке». – Главное, чтобы они не сорвались…
Я хотел крикнуть это и человеку, но подумал, что не стоит кричать – эта стая может сорваться и от крика.
Человек бежал, он запнулся, упал, несколько раз перекатился. Поднялся и дальше уже шагал, правая нога приволакивалась.
– Надо ему помочь… – Аврора дернулась к человеку, но я ее поймал.
Человек будто ее услышал, закричал:
– Помогите! Помогите!
Голос. Удивительно знакомый такой.
– Готовься к старту, – велел я Авроре. – Дай «плаксу» и готовься к старту!
– Но я…
– «Плаксу»!
Аврора протянула мне генератор слез.
Человек опять упал, и Деревянские сорвалась. Понеслись, и теперь стартовый стол задрожал уже серьезно.
Я переключил «плаксу» на максимально широкий сектор воздействия, выстрелил. Сразу несколько раз, для достижения большего эффекта, будто на гитаре сбрякал. Растратил треть заряда батареи. Не зря. Бешеные художники остановились. Будто наткнулись на невидимую стену, первые их ряды смялись, задние напирали, возникла свалка.
Я бросил «плаксу» и рванул к человеку. Метров пятьдесят. Пробежал спринтерски, даже шею растянул от усилий.
Человек лежал лицом вниз, в железо стартового поля. То ли ушибся сильно, то ли совсем обессилел.
– Поднимайтесь! – крикнул я. – Надо бежать! К кораблю!
– Спасибо, – прохрипел человек и начал подниматься.
Я хотел ему помочь, но он справился и сам. Он поднялся.
Так и Деревянский.
Это был Деревянский. Очередной. Четвертый по счету.
Наверное, лицо у меня получилось страшное. Во всяком случае, он отпрянул. Шарахнулся в сторону громоздящихся копий. Слева от меня возникла Аврора. С «плаксой». Звякнула струна.
Деревянский одеревенел. Каламбур, но правда. Замер в полускрюченном состоянии, затем отвалился на спину, как притворившийся мертвым жук, и звук получился деревянный, теперь его некоторое время можно будет вполне использовать в качестве журнального столика. У «плаксы» есть такой эффект, некоторых она еще и парализует.
– Еще один, – удовлетворенно сказала Аврора. – Во зараза…
– Да…
Бешенство с Деревянским неплохо поработало, копий нахлопало – и не сосчитаешь, будет Карантинной Службе забот. Планету закрывай, бесноватых зачищай… Хотя я слабо себе представляю, как это у них получится. Триста лет не расхлебать. Все, нет больше Гогена. Повесят на орбите боевые спутники, установят глухой карантин, вряд ли теперь мы увидим всю эту розово-голубую красоту.
– Что-то много в последнее время художников развелось, – заметил я. – Хоть маринуй… Давай, ты берись за ноги, а я за руки – и потащим. Пока эти Айвазовские не очухались.
– Тащить его к кораблю? – скривилась Аврора.
– Ну да, к кораблю… Постой-ка, ты это видишь? – Я указал пальцем.
Из-за спины Деревянского торчал черный тубус. Я наклонился и осторожно извлек трубу. Свинтил колпак. Внутри было полотно. Бережно вытряхнул холст.
– Сматываться пора, – напомнила Аврора. – Бешеные отходят, уже шевелиться начинают. Потащили этого красавца. Хотя зачем его тащить, я не понимаю…
– Сейчас, – я раскатал полотно. – Посмотрим, что тут такое…
Лучшая картина. Никогда не видел ничего подобного. Действительно шедевр. Хотя ничего оригинального вроде и не нарисовано – вода, солнце. И даже солнца нет – только свет. Все светится – и воздух, и река, как прилип к картине, так и отлипнуть не могу, смотрю и смотрю, провалиться туда хочу, хочу в эту воду, к этому свету…
– Закат, – восхищенно проговорила Аврора. – Он на самом деле рисовал закаты…
– Отлично, – я свернул картину. – Цель пиратского набега достигнута – шедевр у нас. Теперь можем требовать освобождения твоих сусликов. Эдвард Тич был бы доволен.
Я спрятал картину в тубус, закинул за спину.
– Я за руки, ты за ноги, – напомнил я.
И подхватил Деревянского-4 под мышки. В парализованном состоянии он был не очень транспортабелен, как-то цеплялся за все подряд, хотя вроде на поле и цепляться не за что было. Да еще пришлось пару раз останавливаться – живописцы оттаивали и явно собирались возобновить свое разрушительное продвижение, шугал их «плаксой».
«Черничная Чайка» встретила нас гостеприимно распахнутым шлюзом, нежным салатовым светом, радующим усталый от зелени леса глаз. Я закинул «плаксу» внутрь, залез и стал втягивать Деревянского, Аврора толкала снизу.
Художник шел плохо, можно сказать, вообще не шел. Особенно мешали руки. Они не сгибались, цеплялись и брыкались, видимо, заряд «плаксы» стал ослабевать, и первыми начали оживать конечности. Левая рука попыталась даже игриво ущипнуть Аврору, за что Аврора ущипнула ее в ответ.
Кроме того, Деревянский начал всхлипывать.
Наконец мы затолкали живописца в шлюз, я пропихнул его в глубину и пристроил пока в угол, пусть полежит, пострадает.
Аврора все еще стояла на поле, глядела на лес, на бешеных. Медлила.
