Вокруг — толчея, жаркое дыхание. Вспыхивает разговор.
— Ишь ты! Все на борьбу!
— Во пишуть! Аж под грудками заходится.
— Белякам все одно — крышка!
— Ета ишо поглядеть надо.
— А ты што? За Деникина?
— Зенки не пяль, не застращаешь. У нас свободомыслия.
— Намедни на Дворянской опять советчика стукнули.
— Ей-богу?
— Истинный крест. Свекор видел, как в телегу ложи ли.
— Всех не перестукают!
— Точно! Нас миллионы!
— А их что, меньше?
— Заткнись, контра!
Начинается спор. Федя отвернулся, читает заголовки в газете: «Борьба с сыпным тифом», «Да здравствует красный террор!», «У белых рабочие умирают с голоду».
А на другой странице лозунги большими черными буквами:
«Спекулирующих на муках голода — к стенке!
За преступление по должности — расстреливать!»
Озноб побежал по спине у Феди от этих грозных, гремящих слов, и запело в нем что-то, заликовало: ни в жизнь не одолеть белякам красную революцию!
Сбоку стоит старичок в теплой поддевке, водит в уголке газеты крючковатым пальцем с желтым ногтем, его бледные губы, похожие на высохшие ломтики картошки, шевелятся — читает:
— «Забежала коза, белая, с рыжими пятнами, большими рогами. Обращаться по адресу: Киевская слобода, тридцать три». — Старичок посмотрел на Федю, сказал задумчиво:
— Коза — глупая животная.
Шумят люди у газеты «Коммунист». Спорят. Ругаются. Опять вслух читают. И опять спорят.
«Во какую мы газету выпускаем!» — думает Федя.
У стеклянных дверей прохладно и зеленый полумрак от лип. Растут они здесь, старые, густые, и в них всегда воробьи слетаются и свои митинги устраивают. Наверно, тоже о революции спорят.
Федя прошел мимо совсем заснувших от жары львов, открыл стеклянные двери и сразу почувствовал знакомый запах краски, бензина, разогретого металла.
Мало кто догадывается, что типография — это целая огромная страна. А Федя знает. Страна начинается с дежурки. Здесь темно, потому что нет окон, и горит керосиновая лампа, горит и фитилем потрескивает.
В дежурке у Феди двое друзей — дед Василий с винтовкой и кошка Ляля. Кошка эта ужасно жирная, и ей голод нипочем: крыс в типографском дворе ловит. Поймает крысу и сожрет. Еще она гордая — ни с кем не разговаривает. Свернется в серый пушистый клубок и спит около лампы прямо на столе. Но с Федей Ляля дружит. Когда он проходит через дежурку, Ляля встает, мягко прыгает на пол и трется о Федины ноги — здоровается. Иногда даже бархатно скажет:
«Мрр-ру!» — что означает: «Здравствуй! Очень рада тебя видеть».
Но сегодня кошки Ляли не оказалось на обычном месте.
— Где же она? — удивился Федя.
— Обедать пошла. Стал быть, проголодалась. -
Посмотрел дед Василий на Федю внимательно, спросил:- А ты как? Небось в животе оркестра?
— Не. Капуста там у меня.
— Капуста… — проворчал дед Василий. — Накось, побалуйся. — И дал Феде сухую, скрюченную таранку.
— Спасибо.
Федя поднимался по железной лестнице с обтертыми краями ступенек и на ходу чистил таранку, а слюнки так и подбегали к зубам.
После лестницы, за темной дверью — наборный цех. И здесь Федя все знает. И машины, и запахи, и всех наборщиков. И его все знают-не успел войти, а уж отовсюду кричат:
— Привет, Федюха!
— Как жизнь?
Подошел к Феде наборщик дядя Петя, худой, длинный, в черном жирном фартуке, весь в краске, поправил очки на коротком носу, закашлялся.
— Фу, черт! — сказал дядя Петя. — Сейчас бы молочка парного. От жары в горле — Сахара.
Эта присказка Феде была известна, и он ждал, что будет дальше.
— Так вот, — дядя Петя зачем-то вытер руки о фартук, и от этого они стали еще чернее, — иди к Давиду Семеновичу. Ждет тебя. Он тут. Дело у него важное.
«Сейчас ушлет в редакцию, — подумал Федя.- И Мишку проведать не успею».
Но ведь Федя — рабочий человек, курьер газеты, и он знает, что без железной революционной дисциплины ничего в жизни получиться не может. И поэтому он послушно зашагал по коридору к двери с табличкой «Коммунист».
За этой дверью — маленькая комнатка, заставленная молчаливыми книжными шкафами. На столе — газетные полосы, пачки журналов «Новь», желтый пузатый графин с водой и стакан с отколотым краешком. К стене старый плакат прибит: «Вся власть Со-вЪтамъ!» И стоит диван, который, когда на него садишься, говорит своими пружинами очень даже отчетливо:
«Дзю-ю-юба…»
В этой комнате всегда сидит за столом редактор газеты «Коммунист» Давид Семенович. Он очень даже хороший человек, только серьезный и насмешник. И петь любит. Пишет, пишет что-нибудь и вдруг как запоет:
Помолчит и опять:
Про какую такую Ольгу он все поет? Чудно. Может, так жену его зовут?
Вошел Федя в комнату, а Давид Семенович и запел:
Потом нагнулся над столом, что-то написал на листке, задумался. Сказал Феде:
— Садись, брат. Я сейчас. Потолкуем.
Федя сел на диван, и сейчас же из-под дивана:
«Дзю-ю-юба…»
Давид Семенович перестал писать, посмотрел на Федю. Внимательно так. И насмешливо вроде. Чего это он?
— Так вот, — сказал Давид Семенович. — Ты, надо полагать, нашего художника Нила Тарасовича знаешь?
— Еще бы не знать!
— Теперь слушай. Просьба у него к тебе. Хочет он нарисовать нашего Мишку. Ну, а медведь больше всех тебя слушается. Так ты, пока Тарасыч рисовать будет, побудь рядом. Ручной, ручной медведь, а кто его знает.
— Значит, мне в редакцию не идти?
— Попозже пойдешь. А сейчас дуй к своему Мишке. Мы его уже накормили. — Давид Семенович вздохнул чего-то.
— Устали, да? — спросил Федя.
— Да нет, брат. Воззвание, понимаешь, написать надо. Послушай-ка вот концовочку. — Давид Семенович встал и прочитал с выражением: — «Все, кому дороги красные завоевания, немедленно под красные знамена первого партизанского батальона!»-Посмотрел выжидающе на Федю и спросил: — Ну? Как?
— Здорово!
— Ты думаешь?
— Прямо в точку!
— В точку, говоришь? — Давид Семенович зевнул.- Поспать бы. Ну ладно. Все ясно?
— Все.
— Можешь идти к своему Мишке.
Федя сбежал с лестницы, уже другой — крутой и узкой, и попал в типографский двор. Здесь в беспорядке лежали старые ящики, ржавела какая-то непонятная и грустная машина. Из-за штабеля пахучих дров не спеша вышла кошка Ляля и проволокла мимо Феди здоровенную крысу. В другое время Федя поиграл бы с Лялей, но сейчас ему не до этого. Скорее бы увидеть своего друга Мишку-печатника!
Федя открыл низкую дверь и очутился в сарае с двумя мутными окошками. И сейчас же с соломы поднялся бурый медведь с серебряным кольцом в носу, проревел радостно и на задних лапах пошел к мальчику.
— Здравствуй, Мишка! Здравствуй, мой лохматый!- И Федя бросился в пушистые и осторожные объятия.
А теперь, пожалуй, надо рассказать о том, как этот медведь попал в типографию и что он тут делает.
Это случилось в ноябре 1917 года.
Федя проснулся, потянулся с хрустом.
Было еще совсем рано, в окно гляделось хмурое холодное утро, трещали дрова в печке, тикали ходики на стене, и от этого у Феди стало покойно и светло на душе.
Мама ставила на стол желтый жаркий самовар. Самовар фыркал, шипел, плевался паром, будто сердился на кого-то.
За столом сидели отец и дядя Петя из типографии. Дядя Петя только что пришел — от его больших сапог натекла лужица.
— Тут верст десять до Ошанина, — говорил дядя Петя, — за час доберемся. Делов там немного. Охранять только имение. Мужики лютуют. Порушат все по своей злобе.
— Это зачем же помещиков охранять? — всплеснула руками мама, даже чай разлила.
Дядя Петя усмехнулся:
— Не помещиков. Они небось уж во Франции кофий пьют. Дом охранять будем. Знаменитый архитектор построил тот дом. Вот фамилию его забыл. Мудреная такая фамилия.
— А когда выступать? — спросил отец.
— Отряд уж собрался. Тебя ждем.
Отец отхлебнул чаю побольше и заторопился: одеваться стал.
Федю подбросили пружины кровати.
— Папка! Меня возьми!
— Это еще зачем? — нахмурилась мать.
— Нечего тебе там делать, — не очень уверенно сказал отец.
Помолчали.
— Возьмите! — умолял Федя. — Дядя Петя, я послушный буду!
— Я бы взял. — Дядя Петя подмигнул Феде.- Есть там чего мальцу поглядеть.
Так отправился Федя в свое первое, большое, как небо, путешествие, поехал с отрядом в имение Ошанино, построенное знаменитым архитектором с мудреной фамилией. Поехал охранять то имение от мужиков, которые, видать, крепко на помещиков рассердились.
