— Палку? — усмехнулся я. — На три этажа. Это, если хочешь знать, целый тополь надо спилить, а потом его всей школой держать, чтобы лупить по сосулькам.
И тут меня осенило.
— Слушай, а ведь ты прав! — воскликнул я. — Действительно, нужна палка. И, знаешь, куда короче! Просто ею надо из окна третьего этажа шуровать. Что у вас там? Во-он, прямо под сосулькой. Да ее, вижу, из окна рукой схватить можно.
Сосулька свисала до половины верхнего окна и, ухватившись теплой ладонью за ее ледяное вымя, наверное можно было подоить всю заледеневшую крышу, как доили мы в поселке неприветливую корову по кличке Киса.
— Не получится, — тряхнул головой Борька. — Наталья Умаровна не разрешит окно открыть.
— Это кто?
— Зоологичка. Там ее кабинет.
— А почему не разрешит?
— Скелеты простудятся, — усмехнулся Самохвалов. — Она, знаешь, какая! Никого к своим сокровищам не подпускает на расстояние ближе вытянутой указки. На свои деньги пылесос купила и в кабинете держит. Каждый день со скелетов пыль сдувает, чтобы выглядели элегантно. А ты говоришь — окно открыть…
Слушая Борьку, я не сводил глаз с сосульки, которая, казалось, торжествовала от сознания собственной неуязвимости. «Знала, гадюка, где с крыши сползать», — с ненавистью подумал я о сосульке. Похоже, только лассо или ружье могло помочь расправиться с нахалкой.
И тут мне в лоб угодил метко пущенный кем-то снежок. Наверное, сам великий Ньютон был меньше рад некогда рухнувшему ему на голову яблоку, чем я этому снежку — подсказчику. Потому что именно он и навел меня на мысль, как следует поступить с обнаглевшей сосулькой. Живо слепив снежок, я запустил им вверх. Испытательный полет моего снаряда протекал вяло. Земля тянула снежок к себе незримыми вожжами всемирного тяготения. Похоже, Ньютону, поневоле ставшему сейчас союзником сосульки, повезло в свое время с яблоком куда больше, чем мне. Оружие явно требовало усовершенствования.
— А запечём-ка в снежок начиночку! — подсказал Борька и, показывая пример, живо облепил снегом камушек.
— Гениально! — похвалил я, и Борька, размахнувшись, запустил снежком, который улетел далеко за крышу.
— Совсем другое дело! — просиял я и велел облепившим нас малышам немедленно приняться за изготовление снарядов. Себе и Борьке я отвел роль бомбардиров. Скоро проворные октябрята навалили у наших ног гору снежных ядер с каменной начинкой, и мы с удвоенным боевым пылом продолжили обстрел острозубого противника. Стрелять мы придумали залпом — оба сразу — сообразив, что двойное попадание снежком в пасть дракона скорее приведет к победе, и обезвреженная нами сосулька полетит вниз с долгим стеклянным криком… Но сосулька злила нас своим упорством, играючи отбивая тугие снежки — будто это всего лишь вялые теннисные шарики или холостые патроны.
Тут прозвенел звонок на урок. Ребятня стала покидать нас — правда, с явным сожалением. Бой с сосулькой пришелся им по душе. Рука у меня уже порядком устала. Оставался последний снежок. Размахнувшись, я что было сил запустил его в союзницу Ньютона, явно взявшего ее под свое августейшее покровительство и сделавшего неуязвимой. Я уже ни на что не надеялся. Но — чудо! Раздался долгожданный стеклянный звон! Впрочем, это было далеко не единственным чудом. Куда занятнее, что сама сосулька при этом преспокойно оставалась висеть на облюбованном ею месте.
— Что за чудеса?! — опешил было я, но тут из окна третьего этажа, со скрежетом отворившегося, высунулась женская голова и тотчас завертелась в поисках виновников ее беспокойства. Она, конечно же, сразу увидела нас с Самохваловым. И не мудрено.
Задрав головы, мы все еще силились сообразить — откуда звон.
Первым опомнился Самохвалов,
— Да мы ж окно разбили… — охнул он.
Борька оказался прав. Наталья Умаровна потрясала куском стекла, оставшегося лежать на жестяном козырьке, и кричала:
— Хулиганы! Что же вы натворили… Тут же… Тут же…
Казалось, сейчас она расплачется. Но вот она узнала Борьку.
— Твоя работа, Самохвалов? — вновь закричала Наталья Умаровна. — И это вместо того, чтобы учить уроки!.. И это в то время, когда твои героические современники бороздят просторы Вселенной! И это в то время…
Она еще долго продолжала бы свой назидательный и вполне заслуженный нами героический перечень, если бы, сложив ладони рупором, я не крикнул:
— Самохвалов не виноват. Это я разбил стекло.
— Ты кто такой! — с недоверием спросила учительница.
— Балтабаев.
— Из нашей школы?
— Новенький… Мы во-он ту сосульку сбить хотели. Чтобы на малышей не свалилась.
— Сосульку? Эту, что ли?.. — и, высунув из окна указку, она толкнула сосульку толстым ее концом. Союзница Ньютона сразу же зашаталась и, отломившись от крыши, полетела вниз.
— Все что ли? — крикнула она. — Или остальные окна тоже надо спасать, пока не поздно?
— Больше не надо! — успокоил я.
— С Леопардом Самсонычем еще не познакомился? — сердито спросила она.
— Познакомился. Товарищ Мантюш-Бабайкин меня в восьмой «в» записал. К Самохвалову.
— Думаю, он с тобой еще не раз встретится! — сердито выпалила Наталья Умаровна. — Вот только попробуй сегодня же не починить окно, я тебя сама к нему отведу. Пусть подумает, нужен ли такой ученик классу «в», да и любому другому тоже! — И она с силой захлопнула раму и тотчас заставила разбитое окно зоологическим плакатом. С высоты третьего этажа на нас таращился скелет лягушки…
Мы переглянулись. Вот так дела! Еще и на уроке ни разу не был, а уже угодил в черный список.
— Не переживай! — вздохнул Борька — и сам вконец огорченный. — До второй смены у нас еще три часа. Достанем где-нибудь стекло. Вставим…
Я махнул рукой:
— Теперь уж помолчи лучше, стекольщик несчастный. Видал, как ловко она?.. Своей указкой… Я же говорил — давай к ней. А ты заладил свое: не пустит…скелеты простудятся.
Борька беспомощно развел руками, и мы поплелись домой — искать стекло. Сегодня, в первый мой школьный день в Ташкенте, анатомия стояла в расписании первой. А я, еще и не заявившись на уроки, рисковал заполучить репутацию человека, который бьет скелетам окна…
Как говорит Акрам — «Земля — круглая, и потому корабль по макушке узнают».
БЕЗДОННАЯ ПАМЯТЬ ЩИПАХИНА
Когда надо, стекла на дороге не валяются. Тем более — целые. Чтобы их на окно хватило… Мы облазили весь микрорайон, обшарили свалки, но нигде не обнаружили и намека на выброшенное стекло. Наконец Борька предложил:
— А хочешь, у меня снимем?
— У тебя?.. Это где же?
— А в комнате. Там все равно двойные. Не замерзну. И мама не заметит.
— Вот еще! — отклонил я идею Самохвалова. — Если на то пошло, то надо у меня снимать. Я ведь разбил, а не ты.
Дома, с первого же взгляда на окна, мы поняли, что стекла нам отсюда не извлечь. Замазка держала его мертвой хваткой.
— Гляди, — сказал вдруг в окно Борька. — Щипахин опять тащит добычу.
Мимо наших окон семенил мужичок в телогрейке, держа в руках старую раскладушку и смеситель для душа. Я готов был поклясться, что какой-нибудь час назад эту раскладушку видел на одной из свалок, а смеситель — на другой.
— Кто такой? — шепнул я.
— Чудак один. Дядя Сидор. А фамилия у него — Щипахин. Его тут у нас все знают. У него дома склад целый из такого вот хлама. И гараж забит. Что на улице увидит — все домой тащит. Соседи мебель привезут, начинают распаковывать, а он уже тут как тут — упаковку поджидает. Поролон, фанеру, да и картон тоже берет.
— А зачем ему все это?
— Говорит, в хозяйстве все пригодится.
— И старая раскладушка?
— И раскладушка. И утюг. И выключатель, и стиральная машина. Он говорит так: одна старая вещь — это десять новых. Их только нужно уметь разглядеть.
— Но — раскладушка… — напомнил я.
— Это для тебя она — раскладушка, — объяснил Борька. — А для него это — алюминиевые трубки, запчасти…
— Ясно! — кивнул я. — Сирье!
— Вот-вот! — подтвердил Самохвалов, обрадованный тем, что я припомнил хорошее и точное слово, которое в этот момент почему-то бродило слишком далеко от его головы, чтобы он мог его заприметить и назвать первым.
— А стекло у него есть? — спросил я. — Чем стекло хуже раскладушки? Его тоже ведь, бывает, выбрасывают.
— Бывает, — кивнул Самохвалов. — Только его на части ведь не разбирают. Разве что только как ты сегодня. В школе…
Ни слова больше не говоря друг другу, мы выскочили на улицу и побежали догонять дядю Сидора, который уже входил в свой подъезд. Мы настигли его у самой двери, когда, прислонив раскладушку к телу лифта, он копался ключом в замке. Запыхавшиеся, мы навалились на него вопросом.
— Стекло есть?
