– А вот и нет! Я понятия не имею, о ком это или о чем! Топчусь на прежнем месте и не приблизилась ни на йоту.
– Так всегда бывает с Пророчествами Третьего Класса. Но ни одна из наших книг никогда ничего тебе не скажет напрямую. Иначе Квест будет испорчен. Это все равно что добавить к лекарству неправильный ингредиент. Оно станет ядовитым и мерзким. За Квестом не плетутся по пятам, его изобретают. Ну, давай, заходи.
Авогадра перелистнула несколько глав сразу и открыла страшную, отвратительную страницу, совершенно черную от края до края.
– Куда? Туда? – Сентябрь передернуло.
– Конечно. Ты же направляешься на дно Волшебного Подземелья. Это место многослойное, как большой шоколадный торт. Тебе нужно спуститься вниз, рано или поздно все равно придется, так что уж начинай. Просто прыгай, и все. Я знаю, страничка выглядит темной – так и есть, там действительно темно, потому что вообще-то это шахта. Но тебе как раз туда и нужно, а я открываю тебе дверь.
Сентябрь заглянула в абсолютную черноту страницы.
– Я не могу одна, без друзей, – прошептала она.
– Времени нет, – сказала Монашелли. – Книга – это дверь, знаешь ли. Так всегда было и вечно будет. Книга – это дверь в другую комнату, в другое сердце, в другой мир. Но сейчас перед тобой еще и дверь в прямом смысле слова. Они кочуют по всем книгам нашей библиотеки. В полдень они в отделе Биографий, после полудня перелетают в отдел Изощренных Убийств. Чуть промедлишь – упорхнут куда-нибудь еще, и придется неделями их искать.
– Не могу же я просто бросить друзей!
– Я с тобой, – тихо сказала Баклажанчик, и Сентябрь вздрогнула.
Оказалось, пока они стояли, уставившись в книгу, Ночная Додо без малейшего звука взобралась к ним по лестнице – медленно и неуклюже, цепляясь клювом за каждую ступеньку.
Но Суббота и Аэл все еще спят на утреннем холоде в Тайне! Она не может допустить, чтобы они, проснувшись, не нашли ни ее, ни записки о том, где ее искать. Или все-таки может? Я же улизнула от них, и ничего. Либо я доверяю им, либо нет. Внутри ее начал крепнуть настойчивый, храбрый, странный голос. Но он еще недостаточно окреп.
– Надо спуститься туда как-то иначе, – сказала Сентябрь. – Даже если этот твой путь легче. Очень уж там черно, на дне книги.
В корсаже Бдительного Платья открылась атласная дверца. Оттуда вылетели маленькие, очень взволнованные карманные часы, чья цепочка свернулась петлями, образовав пару крошечных крыльев. Часики жужжа метнулись прочь, так быстро, что движение их ускользало от глаз Сентябрь, – вниз по стопкам книг и наружу из большого круглого окна. Авогадра тревожно смотрела в открытую книгу. Пролетело мгновение, другое, третье. Черная страница пошла рябью, будто ей не терпелось начать движение.
И тут с порывом утреннего ветра на сильных теневых крыльях взвился вверх От-А-до-Л. Он вглядывался в окно, а на спине его сидел Суббота, протирая сонные глаза и отбиваясь от карманных часов: те звонили подъем прямо в ухо бедного юноши и с жужжанием описывали круги вокруг черно-синей головы.
– Я сейчас прихлопну эту штуку, вот увидите! – прорычал он.
– Ой, Аэл! – закричала Сентябрь. – Я не хотела тебя оставлять, честное слово! Сюда, сюда, скорее!
Вивернарий влетел внутрь, со стоном протиснувшись в окно. Он восхищенно глядел на сотни и тысячи книг, читая на лету их названия и мысленно расставляя по алфавиту. Наконец все четверо, вся шумная разношерстная компания, сбились вместе. Сентябрь обняла их, и Баклажанчика тоже. Одной рукой она взяла под руку Субботу, а другой уцепилась за темный коготь Аэла.
– Баклажанчик, тебе совсем не обязательно идти, – сказала она, сообразив, что надо было сказать это раньше. – Я знаю, Толстянка приказала тебе, но ты не обязана. Ты же не из нас. Ты – вольная птица. Ты можешь остаться, и заниматься исследованиями с другими Пфизиками, и быть счастлива.
Ночная Додо ничего не сказала. Она просто неслышно придвинулась поближе к Сентябрь, вот и все.
– Все готовы? – спросила Авогадра, сияя глазами из-под широкой черной шляпы. – Предлагаю прыгать немедленно.
– А мы куда? – спросил От-А-до-Л.
Прежде чем Сентябрь успела ответить, Монашелли сильно толкнула ее, и все четверо провалились в книгу. Они падали, казалось, ужасно медленно, а черная страница под ними все расширялась, пока не поглотила их полностью.
в которой Сентябрь с головой уходит в книгу, прибегает к помощи большого голубого Кенгуру, чтобы все хорошо запоминать, и орудует киркой
Сентябрь и ее друзья не падали в книгу – они в нее рушились.
Черный провал оказался не бездонной и пустынной дырой, а тоннелем, со стенками из шелестящих и рвущихся страниц и тяжелых кожаных переплетов, которые больно шлепали по коже, перьям и чешуе. Ничего не видя, Сентябрь кувыркалась, переворачивалась, билась о стены; летела она, судя по ощущениям, в основном вниз и чувствовала странный привкус чернил, когда страницы хлестали ее по лицу. Полет сопровождался грохотом, больше всего похожим на рев прибоя, и бумажные волны одна за другой разбивались об ее бедную голову.
Через какое-то время из темноты начали доноситься, нарастая, лязг и громыхание металла. Листы бумаги становились все тоньше, пока не разлетелись по сторонам, как прозрачные занавески. Сентябрь двигалась навстречу металлическому грохоту и скрежету, вслепую шаря руками. Наконец она ухватилась за деревянный косяк и твердую холодную дверную ручку. Дверь была чем-то заклинена снизу, а сверху на Сентябрь все сыпались страницы, оставляя на плечах слова-поцелуи. Сентябрь уперлась плечом в дверь и налегла. Дверь поддалась гораздо легче, чем можно было ожидать, и Сентябрь, вскрикнув, провалилась внутрь книги, покатившись по земляному полу. Клочки бумаги цеплялись к волосам и опушке красного цвета пальто, которое, ощетинившись, стряхивало их.
Авогадра не обманула: черный проход через книгу закончился шахтой. Повсюду были разбросаны острые камни и темные голубоватые валуны. По деревянному настилу, проложенному через эту огромную пещеру, катились шаткие вагонетки, одни пустые, другие нагруженные сверкающими драгоценными камнями. Теперь, когда глаза Сентябрь привыкли к полумраку шахты, она поняла, что свет исходит от стен. Толстые ветвящиеся и петляющие жилы кристаллического вещества, внутри которых словно жил огонь, светились ярче, чем любой самоцвет из тех, что видела Сентябрь, хотя, по правде говоря, не так уж много она и видела. Пестрые цвета смешивались и озаряли торопящихся рудокопов холодным сиянием – красноватым, зеленоватым, голубым, золотистым, лиловым. Никто и не заметил, что с потолка свалилась девочка.
Сентябрь смотрела на рудокопов во все глаза. Потому что это были пушистые кенгуру нежно-бирюзового цвета, с большими любопытными глазами и мощными хвостами. Они скакали с одной вагонетки на другую с жемчужными фонарями на лбу и прекрасными длинными ожерельями на шелковистых шеях. На груди у них перекрещивались коричневые кожаные ремни, которыми надежно крепились за спиной кирки и лопаты. На поясе, словно маленькие щиты, болтались сита для промывки золота. Однако главным шахтерским инструментом был, конечно, хвост. Кенгуру с воплями и трелями молотили хвостами по скалистым стенам, отбивали куски камня, промывали их, сортировали и протыкали. Один из них подскочил к стене совсем рядом с Сентябрь и покрепче уперся ногами, собираясь задать стенке хорошую трепку.
– Ух! – выпалил Кенгуру, изумившись внезапному появлению девочки в бальном платье, растянувшейся на полу, как хорошая толстая жила хризолита. – Ты выпала из стенки. – Его симпатичную морду перекосило от недоумения и тревоги: что-то не так, совсем не так!
– Да, – Сентябрь не знала, что еще сказать. Она вдруг поняла, что осталась совсем одна – ни От-А-до-Л, ни Субботы, ни Баклажанчика рядом нет. Кожу покалывало от холода.
– А ты рубин? Или турмалин? – спросил кенгуру без особой надежды.
– Нет, конечно, – ответила Сентябрь. Она подняла себя с пола, стряхнула с юбки камешки и клочки бумаги и, слегка дрожа, потуже запахнула пальто. С туго завязанным поясом ей было как-то спокойнее.
– Если ты ищешь работу, мы подберем тебе кайло, и лопату, и сито. Но, понимаешь, это мой пласт, и я… в общем, я не смогу тебе его уступить. Это не из невежливости, ты не думай. Все дело в том, что я забыл свою маму, а хризолит – вот эта вот красивая зеленая штуковина с блестками, которая… в общем, на которой ты сидишь, – он ужасно полезен для оживления воспоминаний о матери.
– Как же так получилось, что ты забыл свою маму? – спросила Сентябрь.
Кенгуру поправил коричневые лямки своей упряжи. Бледный желто-зеленый пласт, пылающий огнем, отражался в его сите.
– Я – ярлопп, – гордо сказал он. – Мы рождаемся вообще без воспоминаний. Говорят, что все младенцы ничего не знают и не ведают, но маленькому ярлоппу и вовсе никто не помогает. Если бы не мой Зажим, я бы и имени своего не помнил. Которое, если тебе вдруг интересно, звучит как Гнейс.
