Василек вспоминал встречу с дедушкой. Такой точно был у них сторож на колхозном баштане — добрый, суровый и требовательный. Василек понимал, что дедушка играет не последнюю, если не первую, роль и в этом подполье и в партизанском движении. Никогда не догадаться врагам, что этот смирный старичок — настоящий партизан.
Несколько раз уже встречался Василек с дедушкой. Кто он и как его зовут, не знал; даже не осмеливался спросить, так как понимал, что это тайна. Они всегда встречались на разных квартирах. И всюду дедушка чувствовал себя как дома.
— А, пташка из теплых стран! — каждый раз одними и теми же словами приветствовал дедушка мальчика и дружески, как взрослому, тряс ему руку. — Ну как? Еще не надоели путешествия? — И весело подмигивал через очки, будто говорил: «Ничего, потерпи, голубь! Скоро этому придет конец».
Дедушка долго расспрашивал о том, что делают партизаны. Особенно интересовало его, как относится к ним население.
— Значит, люди идут? — переспрашивал он мальчика и, не дожидаясь ответа, говорил: — Хорошо, очень хорошо! Быстро поднимается народ. Жарко фашистам на советской земле!
Взгляд дедушки становился твердым, острым. Глаза уже не искрились из-под очков улыбкой, а смотрели сурово и беспощадно.
Когда Василек рассказывал о действиях днепровских партизан, дедушка, пощипывая небольшую бородку, довольно говорил:
— Об этом и у нас слыхать. Только это и радует народ.
Узнав про Мишку, дедушка потер руки:
— Вот это партизан! Сразу видна наша, русская смекалка. Полк немецких солдат ни за что не додумался бы до этого.
Потом Василек подробно рассказал о делах Сергея и его товарищей.
— Так вот кто здесь партизанит! А мы с ног сбиваемся… Нужно их увидеть.
Дедушка познакомил Василька с дядей Ларионом. Вдвоем они пошли к Сергею.
Дяде Лариону на первый взгляд было за пятьдесят — так его старили большие сивые усы, бледность лица и болезненный блеск маленьких глаз. На самом деле он был гораздо моложе. В рабочей спецовке, с ящиком стекла подмышкой, он шел рядом с Васильком и во-всю расхваливал свою профессию:
— Что ни говори, молодой человек, а лучше профессии стекольщика не найдешь. Особенно теперь! В редком доме уцелели стекла. И думаю я, что скоро могут полететь и последние. Нет, что ни говори, для стекольщика война — мать родная. Работы хоть отбавляй! Если б еще хлеба было достаточно, можно сказать — жизнь была бы на все сто!
Он демонстративно хвалил свою профессию, проходя мимо фашистских солдат, а потом насмешливо косил маленькие глаза и тихо говорил:
— Тварь зеленая! На пути случаем перехватит и тянет домой окна застеклять. Стеклишь, а самого так и подмывает полоснуть гада ножом…
Когда Василек познакомил дядю Лариона с Сергеем, тот посмотрел на приятеля с явным недоверием. Взгляд Сергея, казалось, говорил: «Ты что же, смеешься? Разве он настоящий подпольщик, могучий, широкоплечий богатырь? Знакомишь меня с каким-то стекольщиком с базара!»
Василек в ответ только усмехнулся:
— Чудной ты, Сережка! Думаешь, подпольщик обязательно должен быть таким, каким он тебе снился? А он и есть такой — простенький, незаметный. Пройдешь мимо него — и не заподозришь. Будто он думает только о стекле да куске хлеба для внуков и своей старухи, а на самом деле…
Василек улыбается про себя, вспомнив, с каким восторгом говорил Сергей о дяде Ларионе после этого разговора.
Василек не заметил, как вышел на широкую улицу. Тут он насторожился. Случилось что-то необычайное: люди бежали по мостовой, испуганно оглядываясь назад. В конце улицы сбилось несколько подвод, и Василек, заметив их, невольно ускорил шаг. «Может быть, — подумал он, — подвезут по дороге». Но сейчас же остановился и растерянно посмотрел по сторонам. На подводах, разбрасывая сено, рылись гитлеровцы. Полицаи шарили по карманам и сумкам крестьян. Крепко, обеими руками обнял Василек свою сумку с драгоценным грузом. Мимо пробегала какая-то испуганная женщина.
— Тетя, что это такое? — спросил встревоженный Василек.
— Облава, — сказала женщина.
Это слово обожгло мальчика. Василек хорошо понимал его значение: его отец, братья, да и он сам слыли бывалыми охотниками. Но это была облава не на зверя, а на мирных советских людей. Ловили молодых парней и девушек, приводили на биржу, записывали фамилию и имя. Навешивали дощечку с номером. С этого момента человек становился вещью, должен был забыть свою семью, родину. «Номерами» набивали мрачные комнаты биржи. На стенах висели уродливые плакаты, на которых изображались торжественные проводы «добровольцев» в Германию. Потом людей гнали на станцию и в холодных вагонах везли на запад…
Василек словно окаменел: он не мог сдвинуться с места, не мог решить, что делать. Знал только одно: нужно скорее как-то спасаться, а то схватят. А если найдут батареи, шрифт?.. У Василька мороз пробежал по коже.
Нужно было бежать. Но куда? Вернуться к Сергею? По дороге непременно схватят. Спрятаться где-нибудь в подвале? Но он не знает здесь выходов — можно как раз попасть в лапы к врагу.
Только теперь Василек понял, какая опасность угрожает ему. Город велик, но не было места, где бы он, неприметный паренек, мог спастись. Облава приближалась.
Из боковой улицы высыпала толпа: парни и девушки, окруженные полицаями. Как ножом по сердцу, полоснуло чье-то тягучее причитание, словно по мертвому. Казалось, по улице движется похоронная процессия.
Около Василька оказался паренек его возраста, в полинялой фуфайке, в больших сапогах, гремевших на камнях мостовой. Он все оглядывался назад, показывал кому-то язык и злорадно усмехался.
Васильку словно кто-то подсказал, что ему надо держаться этого мальчика. А тот, подойдя, задорно, как будто обращаясь к совсем маленькому ребенку, проговорил:
— Что рот разинул — смотришь? Ждешь, пока петлю накинут? Ну, жди! Меня, брат, черта с два…
И он поспешно побежал дальше. Василек быстро догнал его:
— Слушай, как тебя…
— Господин Тарасенко, а не какой-нибудь… — рассмеялся мальчик, повернув голову в его сторону. — Как же! Теперь все господа…
Паренек чувствовал себя уверенно и свободно. Он сразу вызывал у каждого полное доверие и симпатию к себе.
— Господа задрипанные! — ругался Тарасенко. — Паны, паны, а людей ловят, как собак на базаре… Жизни при них, паразитах, нет!.. Ну, меня черта с два… А ты чего? — Внезапно остановившись, он смерил Василька взглядом с ног до головы. — Может быть, шпионишь? Так смотри, этого ты не пробовал?..
Мальчик нахохлился, как воробей, и показал Васильку свой крепко сжатый кулак.
Василек не ожидал этого.
— Да я из села… Не могу спрятаться. Помог бы мне! — виноватым голосом попросил Василек, глядя на «господина Тарасенко» так, словно тот лишал его последней надежды.
Тарасенко еще раз критически оглядел Василька и сказал:
— Пошли!
Пройдя несколько метров, ребята свернули в какой-то подъезд. Тарасенко заглянул во двор: там было безлюдно. Нагнувшись над металлическим кругом, Тарасенко подозвал Василька. Перед мальчиком открылась черная дыра.
Он минуту колебался — не ловушку ли готовит ему новый приятель? Тот понял его нерешительность:
— Чего испугался? Думаешь, я такой? Не знаешь ты, братишка, Васю Тарасенко. Смотри!
Он с молниеносной быстротой нырнул в черную бездну. Не колеблясь, за ним спустился в подземелье и Василек.
Низко пригибаясь в сырых катакомбах, они долго пробирались вперед. Казалось, не будет конца скользким, холодным стенам, этой беспросветной темноте. Но внезапно Вася Тарасенко остановился.
— Теперь можно и закурить, — прошептал он, а голос зазвучал так, будто кто-то кричал в рупор. — Как тебя звать?.. А, значит, тезка! Бери бумагу, вот табак…
Василек никогда не курил. Теперь же, чтобы не обидеть своего спутника, он покорно взял и бумагу и табак. В темноте никак не мог свернуть цигарку.
А Вася Тарасенко уже прикуривал от большой зажигалки, сделанной из крупнокалиберной гильзы. Она хорошо освещала и ребят и мокрые стены подземелья.
— Черта с два тут найдут! — хвастался Тарасенко.
Он снова вернулся к ранее начатому разговору, со злостью ругал фашистов и их прихлебателей:
— Тем паразитам, дело ясное, люди нужны, так они и ловят. А вот что этим гадам, полицаям, надо? Стараются, как гончие псы! В нашем дворе один живет. До войны шофером работал, а теперь в полиции. Убить его, гада!
Василек по голосу чувствовал, что говорит Тарасенко не просто для того, чтобы сказать. Такой парень слов на ветер бросать не будет.
— А где твой отец? — несмело спросил он.
— Был у собаки дом! — засмеялся Тарасенко. — Я беспризорный. Лет до десяти на базаре воспитывался, а потом в детском доме. Хорошо там было! Я на маляра учился. Пятый разряд имел. А для этих чертей работать не хочу. Резать их буду, мерзавцев! Я, знаешь, — таинственно прошептал Вася, — партизан.
