— По горло! — вздохнул Удрис. — Не надо бы вас в эти дела вмешивать, играл бы с подружкой… У взрослых свои заботы — у детей свои…
Он походил по кабинету, посмотрел на ребят, стараясь, впрочем, не встретиться с немигающим взглядом Леры.
— Бумагу нам одну доставили, — после некоторого раздумья продолжал Удрис. — Донесение или еще что, а прочесть его не можем. Буквы, кажется, арабские, но какой язык, никто у нас не знает.
— А зачем профессора ждать? — спросил Талиб. — Я арабский немножко знаю, а персидский совсем хорошо.
— Как это? — опешил Ян Карлович. — Ты знаешь?
— Конечно, — набираясь смелости, сказал Талиб. — По-арабски я коран читать могу, а по-персидски я сначала только стихи учил, а потом, когда в Бухаре жил, и говорить хорошо научился. Персы почти так же говорят, как таджики. И пишут так же.
Наверное, Ян Карлович Удрис не поверил бы Талибу, если бы не был латышом. «Действительно, — подумал он. — Я ведь тоже в детстве знал два языка — латышский и русский. И еще немного немецкий. Малые народы всегда тянутся к другим языкам».
— Ладно, — после некоторого раздумья сказал он. — Попробуй перевести эту бумагу. Только не смущайся, если не получится.
Ян Карлович положил перед Талибом несколько белоснежных листков. Первое, что бросалось в глаза, — удивительно стройные и аккуратные строчки.
— Н-ну и почерк, — с завистью сказала Лера, заглянув в бумаги через плечо Талиба.
— Это пишущая машинка, — сказал Удрис.
Талиб стал читать. Текст был персидский, но встречалось много трудных слов.
— «Ваша замечательность…» — начал переводить Талиб.
— «Ваше превосходительство», наверно, — заметил про себя Удрис.
— «…спешу отправить эти бумаги с оказией, ибо не знаю, когда представится другой случай. Акции уральских заводов мной куплены у второстепенных держателей, которые…» — с трудом подбирая слова, продолжал Талиб.
Но Удрису все было понятно. Он делал какие-то пометки для себя, просил повторить то или иное слово, особенно названия. Чаще это были фамилии: Рембрандт, Брюллов, Ренуар, Ван-Гог.
— Это художники, — ответил Ян Карлович на немой вопрос Талиба. — Художники, картины которых скупает тот, кто пишет письмо. Он скупает акции старых предприятий в надежде на то, что вернется капитализм и их можно будет продать. Но поскольку он не вполне верит в это, то скупает картины, драгоценные камни, золото, фарфор.
— А кто этот человек? — спросил Талиб.
— Персидский подданный Али Аббас-оглы, — сказал Удрис. — Мы подозревали его в шпионаже, а он просто спекулянт, наживается на трудностях. Дальше можно не переводить. Все ясно.
Но Талибу и самому было интересно, да и Лера к тому же попросила:
— Переводи. Ты очень хорошо п-переводишь.
Талиб продолжал. В письме были сведения о ценах на предметы искусства, поручения к разным людям и указания, кому следует дать взятку и какую именно. «Господину генералу Виккерсу прошу передать клинок местной работы, который вполне можно выдать за дамасский, если стереть клеймо, поставленное не в меру честолюбивым автором. Супруге господина Милмана можно подарить одну из маленьких икон…» — писал неведомый Талибу персидский подданный Али Аббас-оглы.
— А что вы с ним будете делать? — спросил Талиб.
— Ничего, — ответил Удрис. — Ценности конфискуем, если он еще не успел сплавить, а самого вышлем на все четыре капиталистические стороны.
— Если клинок найдете, можно мне будет его посмотреть? — не очень уверенно попросил Талиб.
— Если найдем, можем и показать, — сказал Удрис. — Ты ведь нам помог отчасти. Только зачем тебе?
Талиб не знал, как ответить. Не хотелось рассказывать о том, что отец когда-то сделал настоящий дамасский клинок и даже написал на нем «Дамаск», хотя ковал его в Ташкенте.
— У него отец тоже клинки д-делает, — к неудовольствию Талиба, вмешалась Лера. — Он, наверно, д-думает, а вдруг отец…
— Как зовут твоего отца? — спросил Удрис.
— Мастер Саттар, — неохотно ответил Талиб.
— Хорошо, посмотрим. А теперь, ребята, идите. Время дорого.
Удрис вышел с ними к подъезду и, поблагодарив обоих за помощь, велел заходить денька через два.
— А как насчет Мухина? — напомнил Талиб о цели своего прихода.
Ян Карлович ужасно смутился и стал просить извинения, что совсем об этом забыл.
— Завтра узнаю, — сказал он. — Обязательно все узнаю. Если Мухин приехал, немедленно сообщу. Дайка адрес твой запишу.
Солнце перевалило за полдень, небо было ясное, стало еще теплее, чем было два часа назад.
— Есть х-хочется, — сказала Лера.
— И мне, — кивнул Талиб.
— Знаешь, Толя, у тебя все в жизни будет хорошо.
— Почему? — спросил Талиб.
— Потому что ты — удивительный! — совсем не заикаясь, сказала Лера.
Талиб лукаво посмотрел на нее.
— К-к-к-кто? — спросил он.
* * *
На этот раз кабинет Яна Карловича показался Талибу маленьким и тесным. Кроме того, несмотря на ясный полдень, здесь царил полумрак. У окна, засунув руки в карманы морского бушлата, стоял человек невероятной вышины и к тому же очень широкий в плечах.
— Иван Мухин. — Он протянул Талибу руку и сделал шаг навстречу.
В кабинете сразу стало светлее, и Талиб увидел лицо, какое только и могло быть у такого великана. Нос, рот, брови и глаза — все было крупное, словно сделанное по заказу к росту этого человека. И голос у него был басовитый и уверенный.
— Как там Федор Егорыч наш? — спросил Мухин. — Все кашляет? Ему бы в деревне жить, как говорится, зеленая трава, синяя вода и белые гуси… Курит? Я же говорил ему, от этого весь вред. От царизма и от курева…
Талиб как мог рассказал о Пшеницыне, о том, как познакомился с ним и как тот помог ему.
Оказалось, что Мухин — рабочий-стеклодув из небольшого городка — вместе с Пшеницыным был на каторге. Именно Федор рассказал молодому рабочему парню, осужденному за покушение на полицмейстера, о трудах Маркса и Ленина, о роли пролетариата, об идеях коммунизма.
— Это Федор Егорович мне ума вложил, объяснил, что главное — организация и система! — басил Мухин. — В каждом деле организация — главное. Вот возьми меня…
Он принадлежал к тому весьма распространенному типу людей, которые очень хотят рассказать другим все, что знают сами. Талиб смотрел на него с удивлением, и Мухин расценил этот взгляд как проявление интереса к высказанным им мыслям о значении организаторской работы.
— Или, к примеру, возьми Наркомпрод. Это Народный комиссариат продовольствия. Что может быть важнее, чем организация продовольственного снабжения городов революционной России? Скажи, что важнее? Организация и система!
Ян Карлович долго не вмешивался в их разговор, вернее, долго не прерывал Мухина. Наконец он сказал:
— Погоди, товарищ Мухин. Давай лучше обсудим текущий вопрос.
— Точно! — спохватился тот. Мухин имел поразительную для человека такой комплекции подвижность. Он сразу же оказался в другом конце комнаты и достал из маленького портфеля карту железных дорог России. — Я думаю так. Поиски твоего отца надо вести по двум линиям, по двум системам. Одна линия — губкомы, другая — железные дороги. Организация…
— Погоди, погоди, — опять остановил его уравновешенный Удрис. — У меня для Толи новости есть. Помолчи, пожалуйста. Если тебе не очень трудно, убери карту.
Мухин не обиделся, уложил карту в свой портфель и присел к столу.
Удрис, не вставая, пошарил у себя за спиной и вытащил длинный предмет, завернутый в тряпку.
— Али Аббас-оглы отдал нам ее без всякого сожаления, — сказал Ян Карлович Талибу. — Но для тебя это, кажется, очень важно.
У мальчика сразу пересохло в горле. Он с волнением смотрел, как Удрис разматывает тряпку, как сверкает на свету полированная сталь клинка.
— Смотри. Узнаешь? — Ян Карлович положил клинок на протянутые ладони Талиба.
Как и в квартире Бекасова, как в школе, где была выставка старинного оружия, Талиб не мог выговорить ни слова. Сверкание тяжелой стали завораживало его.
Но это был совсем другой клинок. Может быть, сталь его сверкала не хуже и так же отливала золотом, но узоры были совсем другие. Клинок был, наверно, красивее, чем тот, который ковал мастер Саттар. Оставалось посмотреть клеймо.
Почти такое же, как на клинке отца, оно все же явно отличалось от него. Буквы на нем вдвое меньше, а слов больше. Разобрать их без увеличительного стекла трудно. В том месте, где на отцовском клейме стояло слово «Дамаск», были четыре буквы.
— «Ту-ла», — по слогам шепотом прочел Талиб. Эти буквы были крупнее других.
Удрис и Мухин молча смотрели на Талиба и ждали, что он скажет.
— Это другой мастер делал, — дрожащим голосом сказал Талиб и бережно протянул клинок Удрису. — Здесь рисунок не тот и клеймо тоже.
