Дядя Яша уехал.
«Наверное, про цыган написано», — догадался я и снова закричал:
— Рыба! Кому свежую рыбу?!
…Я не увидел, откуда он взялся, этот мальчишка в тюбетейке. Он так и прилип к объявлению на воротах. Потом набежали ещё двое.
А скоро человек тридцать мальчишек, знакомых и незнакомых, работая локтями, протискивались со всех сторон к загадочному объявлению.
А я что? Хуже других?
— Тётенька, — попросил я, — доглядите за рыбой, я побегу объявление прочитаю.
— Так сколько ж ты просишь за свою рыбу?
— За рубль отдам.
— Так на тебе рубль, и беги во все стороны.
Я махнул рукой, тётка передвинула мою рыбу к себе, дала мне большую круглую монету, и, зажав её в кулаке, я побежал к воротам.
Пробившись через толпу, я прочитал такое, что и во сне не приснится. Вот что было написано в объявлении:
ВНИМАНИЕ!
Киноэкспедиции, прибывшей для съемок художественного фильма, требуются для участия в платных массовках мальчики в возрасте от 9 до 12 лет, умеющие играть в футбол.
Запись в фойе гостиницы с 10 до 13 часов у помощника режиссера.
Администрация
Оказывается, тётка дала мне не рубль, а полтинник — пятьдесят копеек! На крем–брюле не хватило. Но я всё‑таки купил пять пирожков с мясом и съел их, пока шёл обратно к пристани.
Подумав, я не бросился бежать в гостиницу, как все остальные ребята. Я шёл босиком по сильно нагретому солнцем асфальту, по уже высохшим надписям: «Приехали цыгане».
…В гостинице меня бы увидела мать. Она убирает там до двух часов дня. Когда я ночую не дома, а в лодке, как сегодня, или где‑нибудь в стоге сена, а после возвращаюсь, она сначала плачет: «Валера, Валера, где же ты был?..», а после начинается выволочка… И потом, ведь я уже говорил, что в жизни мне не везёт. Друзей и товарищей у меня среди ребят нет, даже в футбол играть не с кем. А им нужен, кто в футбол хорошо умеет. Значит, в кино меня не запишут. Чего зря бежать?
Я спустился к пристани, прошёл по причалу мимо яхты, на которой вчера плыл с Наташкой Познанской, спрыгнул в свою лодку, отвязался от сваи и вдруг понял, что плыть‑то мне некуда. Домой неохота… Рыбу уже ловил…
Течение развернуло лодку и понесло потихоньку вниз, к гостинице. Я только чуть подгребал то левым, то правым веслом, чтоб на фарватер не вынесло или чтоб в берег не ткнуться.
На пляже было много народу, хоть и не воскресенье. Ребята и взрослые купались, загорали, играли в бадминтон.
А мне даже купаться не хотелось.
После пляжа показалась гостиница, за ней скоро должна была появиться и красная крыша нашего дома…
Я взялся за вёсла и остановил лодку.
В эту минуту я увидел под гостиницей какого‑то незнакомого человека. В одной руке его была удочка, в другой — палка. Он смешно прыгал по скользким камням, опираясь о палку. Удочка в его руке вздрагивала и гнулась — видно, на крючок попала сильная рыба. Вместо того чтоб бросить палку, взять удочку обеими руками и постепенно выводить рыбу на берег, человек глупо скакал по камням всё ближе и ближе к воде.
Увидев меня, он крикнул:
— Эй, мальчик!
И вдруг споткнулся, упал… Удочка, ныряя, поплыла как раз в мою сторону.
Я очень удивился, что он растянулся и долго не встаёт. Если б это был пацан маленький или старик, тогда другое дело. А то это был здоровенный дядька в красивой куртке с «молнией» и синих техасских брюках с широкими отворотами внизу. Таких ни у кого в нашем посёлке нет.
Я, понятное дело, сначала подгрёб к удочке, перегнулся через борт, ухватил её и подсек. Но никакой тяжести не почувствовал — рыба уже сошла.
Я оглянулся и увидел, что он привстал на одно колено, а на другое никак не может.
Я бросил удочку в лодку и, быстро гребя, подплыл почти к самому берегу.
— Вот ваша удочка!
Дядька уже стоял на четвереньках и улыбался, глядя на меня.
Это был даже не дядька, а очень взрослый парень. Лет, наверное, двадцати пяти, может, меньше. А может, и тридцати, потому что вся голова его была седая.
— Тебя как зовут? — спросил он, продолжая стоять на четвереньках в воде и улыбаться.
Тут, сам не знаю почему, я взял и брякнул:
— Александр!
— Саша, — сказал он, — пожалуйста, причаль лодку поближе ко мне, я тогда обопрусь…
Я гребанул левым веслом. Лодка ткнулась носом в камни. Он положил руку на борт и медленно поднялся на ноги. С брюк и рукавов его куртки стекала вода.
— Сошла? — спросил он.
— Сошла.
— Это, наверное, был жерех?…
— Не знаю, — сказал я, — жерехи у нас не водятся.
Он нагнулся, поднял красивую суковатую палку, опёрся на неё, поглядел на лодку, на меня.
— А ты всю рыбу тут знаешь?
— Ловлю, — ответил я.
— А шлюпка твоя?
— Лодка, что ли? Моя.
— А где живёшь?
— Вон в той хате. — Я показал наверх, правее гостиницы, туда, где из‑за грушевых деревьев виднелась наша крыша.
— Послушай, друг, отличное место!
И тут я увидел, что прямо на нас бегут от гостиничной лестницы какой‑то лысый великан и тётка.
— Боже мой, вы весь в воде, Владилен Алексеевич, что случилось?! — кричала тётка, размахивая складным стулом. — Ужас какой! Я говорила — нечего вас отпускать!
— Не понимаю, зачем обязательно ловить самому! — возмущался лысый мужчина. — У местных рыбаков на базаре можно купить сколько угодно рыбы!
— Николай Сергеевич, берите же его под руку! — командовала тётка. — А ты, мальчик, что тут делаешь? Отплывай, отплывай, нечего глаза таращить!
Лысый ухватил Владилена Алексеевича под руку и потянул к гостинице.
— Не торопитесь, не торопитесь, — приговаривала тётка, закуривая папиросу. — Потихонечку, потихонечку, а устанете — вот стульчик, беда‑то какая, о господи!
— Послушайте, дорогие товарищи. — Владилен Алексеевич тряхнул рукой, и лысый отлетел в сторону. — Этак я просто от тоски помру… Я здоров. Я хорошо себя чувствую. Всё в норме, слышите? Саша, пойдём к тебе в гости, можно?
— Давайте, — сказал я, не подумав.
— А вы все возвращайтесь в гостиницу, — сказал Владилен Алексеевич и подмигнул мне. — Меня рыба чуть не утащила — правда, парень?
Я кивнул.
Пока я вытаскивал на берег лодку, чтоб её не смыло волной от парохода, те двое ещё топтались вокруг него с уговорами. Потом они пошли к гостинице, долго оглядываясь на нас.
Я положил вёсла на плечи, Владилен Алексеевич взял удочки, и мы тоже пошли к лестнице. Он шёл медленно, но не хромал, а только подтягивал за собой правую ногу.
— Как ты думаешь, — спросил Владилен Алексеевич неожиданно, — смогу я у вас снять комнату?
— Комнату? — удивился я.
— Ну да. Понимаешь, один никак не могу побыть. Ни в Москве. Ни здесь. Хочется хоть между съёмками побыть одному. Бывает у тебя такое?
Глава 7
Я забираю его вещи
Когда мы подходили к нашему дому, я ещё издалека увидел за деревянной оградой мать. Она сыпала на землю пшено — давала корм курам.
— Что, Саша, здесь? — догадался Владилен Алексеевич.
Я кивнул и подумал не о том, как мать меня сейчас пороть будет, а про то, как удивится этот человек, узнав, что меня вовсе не Саша зовут. Подумает, что я брехун.
Только мы хотели перейти улицу и открыть калитку, как послышался рёв горна и дробь барабана и между нами и домом появился отряд пионеров–туристов. Все они были в галстуках, с рюкзаками, вёдрами и котелками.
Впереди всех шёл рыжий запевала, по бокам его горнист и девчонка–барабанщица.
Запевала глянул на нас и запел тонким голосом:
С рюкзаком
Пешком
По земному шару
Мы идём и поём,
Мы идём и поём:
— Эге–гей!
Горнист задудел в свой сверкающий горн, а девчонка хвастливо рассыпала барабанную дробь. И вся колонна подхватила, маршируя мимо нас: «Эге–гей!»
Тут я увидел, что по ту сторону за оградой с хворостиной в руке уже стоит мать, глядя на меня сквозь идущих пионеров.
Вот прошли последние…
— Ну что ж, — сказал Владилен Алексеевич, — веди, коль привёл.
BУвидев, что я подхожу к калитке не один, мать спрятала руку с хворостиной за спину.
— Вот, мам, постояльца привёл, — буркнул я, пролезая боком в отворенную калитку. — Комнату снять хочет.
Мать отступила назад, пропуская чудного человека с палкой и удочками.
— Мы не сдавали, — сказала она и вдруг засуетилась, забегала, распугивая хворостиной кур. — Вас как величать‑то? Один будете жить или семья приедет?
