— Стой! — завопил вдруг Киля. — Нашел! Сюда! Чуть не проехали. Вон — глядите.
Отворачивая лицо от ветра, они столпились вокруг него, вгляделись в то место, куда он в возбуждении тыкал варежкой, и тут же испустили радостный вопль.
Колея!
Свежая тракторная колея, едва занесенная снегом! Они чуть не проскочили ее в темноте.
Киля, от радости забыв про больную ногу, привстал на своих «нартах» и, дергая то одного, то другого, с сияющими глазами принимал град похвал и новых прозвищ: тракторный следопыт, открыватель дорог, проводник на прицепе, одноногий спасатель.
И действительно — по колее лыжи пошли гораздо легче.
Правда, она вела не совсем в ту сторону, куда, как им казалось, следовало идти. Но не могло же быть, чтобы трактор отправился в тайгу просто так, на прогулку. Даже если он ехал не к ним в Зипуны, то куда? Конечно, к какому-нибудь человеческому жилью, где тракторист смог бы отдохнуть и обогреться. И прошел он совсем недавно — выпавший снег едва покрывал отпечатки гусеничных траков. Нет, надо идти и идти по этой невесть откуда свалившейся на них тракторной тропе. Куда-нибудь ведь она должна привести!
Через полчаса Лавруша сменил Димона в «упряжке», потом они поменялись снова, потом — еще раз.
Кругом было все так же черно и мутно.
Ветер по-прежнему давил на них, как плотная и холодная резина, обтягивал лицо, грудь, ноги. По изменившемуся шуму они догадались, что кругом опять лес, хотя самих деревьев не было видно. Закоченевшими пальцами Димон нащупал фонарик и посветил на часы. Обе стрелки, вытянувшись в прямую линию, делили циферблат пополам: шесть. Если бы невидимый трактор ехал в Зипуны, они давно должны были быть дома. А раз ни Зипунов, ни другой деревни не видно, значит…
Он решил пока не говорить остальным, но они и сами уже все поняли. Им доводилось, конечно, слушать рассказы взрослых о людях, заблудившихся зимой в тайге, но истории эти казались тогда какими-то далекими, вроде приключений из книжки. И всегда думалось: что ж он компас не взял? Или: надо было ему зарубки делать на деревьях, чтобы не возвращаться на то же место. Или: вырыл бы себе в снегу пещеру и переждал.
Что такое может случиться и с ними — это как-то не укладывалось в голове.
Но вот оно случилось, и все спасительные планы, выглядевшие такими простыми у теплого печного бока, оказались совершенно непригодными, когда кругом свистящая чернота, пальцы ног и рук будто уже отвалились — не чувствуются, плечи разламываются, колени не сгибаются… И единственная ниточка, связывающая тебя с миром людей и теплоты — неверная колея, ведущая неизвестно куда, — и та постепенно исчезает под падающим снегом.
Через час они сбились в кучку и съели все, что у них нашлось: булочку от завтрака, Стешину плитку шоколада и пригоршню семечек, которую Лавруша вез своему ручному хомяку.
Разговаривать не хотелось.
Только Киля время от времени бормотал себе под нос: «Ох, из-за меня это все, верно вам говорю, из-за меня, бросьте вы меня здесь, может, утром кто проедет и подберет». На него шикали, просили «не травить душу».
Дальше шли, не глядя на часы, не глядя по сторонам, почти механически.
Они уже были в том состоянии, когда даже думать не остается, сил. Только вслушиваешься в то, что происходит внутри, в нытье и жалобы всех мышц.
«Куда! Куда вы снова взвалили на меня эту тяжесть, — будто восклицает левая нога. — Уберите ее немедленно! Я не выдержу».
И ты послушно убираешь, переносишь вес тела на правую, но и правая тут же начинает вопить, чтоб убрали, что она не железная, что хватит! И тогда переносишь на руки, повисаешь на ходу на палкам, давая короткую передышку ногам. И снова: на левую, на правую, на руки. На левую… На правую… На руки…
И поверить невозможно, что где-то люди сидят в светлых комнатах. И от батарей пышет таким жаром, что кто-то может сказать: «Ух, жара!» — и стянуть свитер через голову. Что в интернатской спальне рядами стоят кровати под синими одеялами. Такие кровати, что повалиться бы на них и лежать, лежать… То-то блаженство!
А какие мягкие кресла расставлены внизу в вестибюле.
А как хорошо в зале!
Там сейчас, наверно, сдвинули елку в сторону, чтоб не мешала показывать кино, и можно было бы усесться в ряду за проходом и сидеть, расслабившись, никуда не брести, не сжиматься от холода, не нащупывать онемевшими ногами узкую полоску твердой колеи, которая…
Лавруша, шедший впереди, едва успел затормозить.
Лыжи его проехали немного по инерции и уперлись в какую-то темную громаду, выросшую внезапно из снежной свистопляски.
— Ребята! — завопил он что было сил. — Скорее! Здесь трактор! Я чуть не врезался.
Но нет — на трактор это было мало похоже.
Скорее — на танк. Только без башни и без пушки.
Остальные бросились вперед так, будто спешили на поезд, который мог вот-вот уйти.
— Вездеход! Ясное дело, это вездеход! — прокричал подоспевший Димон.
Он сбросил с плеча буксирную веревку, отстегнул лыжи и взобрался на левую гусеницу. Луч фонарика скользнул по заснеженным стеклам кабины, лязгнула железная дверца.
Трое внизу ждали, затаив дыхание.
Потом светлое пятно появилось снова — и до них донесся упавший голос Димона:
— Никого… Пусто.
Тут же ветер, будто набрав новые силы, завыл еще сильнее, еще гуще наполнился снегом и понес его засыпать, сглаживать, топить цепочку оставленных ими следов.
— Но не мог же он сам! Сам заехать сюда.
— Почему не мог? А если он с телеводителем? Управляется по радио — очень просто. Телекамера показывает, что впереди, перед фарами, оператор сидит себе за сто километров у пульта и управляет. Как луноход — видала?
— А где же у него телекамера? Или этот — телеводитель? Ну, где?
— Не знаю. Может, вот здесь?
— Не-е, это ящик для инструментов.
— Лавруша, попробуй все же — нажми какую-нибудь педаль.
— Ты что?
— Мотороллер же ты умеешь водить.
— Сравнил тоже.
— Вездеход, конечно, труднее, зато правил никаких не нужно. Развернулся бы и пошел-поехал.
— Говорят тебе — мотор не завести. Зажигание — вот оно, а ключа нет.
— Да, хорошо бы на таком въехать в деревню. Шикарно.
— Перестаньте. Если все начнут разъезжать на оставленных вездеходах, знаете, что получится?
Киля вдруг засопел, потянулся вниз, просунул руку между сиденьем и дверцей и поднял с пола какой-то предмет. В луче фонаря мелькнули крупно напечатанные цифры: 1877.
— Что ты мне тычешь? — спросил Димон. — Сигарет не видел? Обыкновенная пачка «Шипки».
— А ты? — Лавруша протянул к пачке руку. — Ты видел когда-нибудь курящего телеводителя?
Ребята затихли.
Вой ветра за окнами кабины из монотонного сделался зловещим. Неясное предчувствие беды повисло в воздухе.
— Может, он где-нибудь недалеко, — тихо сказала Стеша. — Никакой не «теле», а настоящий — живой. Может, лежит сейчас в снегу и замерзает.
— Если недалеко — почему же он тогда не вернулся? Включил бы мотор, отопление и согрелся.
— Мало ли что могло случиться. Провалился в яму. Ногу подвернул, как Киля. Придавило упавшим деревом. Я не знаю, но может быть…
— Что?
— Может, все-таки пойти поискать? Для очистки совести.
Никто ей не ответил.
Вылезать снова наружу — об этом и думать не хотелось. Кабина тоже успела промерзнуть, но в ней хоть не дуло. Одно из стекол ослабло под снежным напором и теперь отзывалось на каждый новый удар жалобным дребезжанием.
Димон наконец не выдержал — вздохнул и полез к выходу.
— Только не отходи далеко. — Стеша придержала его за полушубок. — Покричи немного и сразу возвращайся.
Казалось, она сама уже была не рада, что завела разговор про поиски.
— Ладно, — отмахнулся Димон. — Держи вот спички. Будешь зажигать их по одной. Вместо маяка.
Снежный бурун ворвался в приоткрывшуюся дверцу. Заслонившись локтем, Димон нырнул в него, как в воду, и исчез. Два раза до них слабо донесся его голос, мелькнул луч фонаря — потом все пропало.
Стеша чиркнула спичкой. Огонек осветил приборы, зажмурившегося Килю, цветную картинку, наклеенную рядом со спидометром, — бегун с факелом в руке. Спичка горела, постепенно выгибая из пламени головку на черной шее, и Стеша держала ее, сколько хватало сил терпеть. Будто ее обожженный палец мог кому-то помочь.
— Киля, ты чего? — тихо спросил Лавруша.
— Чего?
— Сопишь как-то жалобно. Нога болит?
— Не.
— А что тогда?
— Мать жалко. Извелась, поди.
— А моя, думаешь, нет? Твоя-то хоть смелая, виду не покажет. А моя небось молиться уже начала. Если я заболею или что, она сразу — бух рядом с бабкой на колени. И крестятся, и бормочут, и лбом в пол стучат. Ужас…
Стеша успела сжечь полкоробка, прежде чем они услышали лязг дверной ручки и облепленный снегом Димон ввалился в кабину.
