– Мне надо когда уходить? Сейчас или завтра?
Не надеялся Кашка на прощение. Маленький, остроплечий, придавленный своей виной, он сидел на корточках перед грозным рыцарем Фиолетовых Стрел и ждал ответа. Лямка опять съехала с плеча.
– Оруженосец… – скорбно сказал Володя. – Кто тебе разрешил уходить? Марш под одеяло! Давно уж отбой был для вашей малышни.
Но заснуть так рано никому не удалось. Чуть стемнело, и за палаточным кругом развели костер. Собрались у огня стрелки-рыцари, подошли ребята из лагеря. Только часовые остались на местах, и время от времени слышались в сумерках их завистливые вздохи.
Выбрались наружу и малыши-оруженосцы. Их попробовали отправить назад, в палатки, потому что самым маленьким полагалось спать. Но оруженосцы во главе с Мишкой Зыковым пригрозили забастовкой, и тогда им разрешили остаться.
Кашка тихо подошел к своему командиру, постоял рядом и осторожно спросил:
– Во-лодя… – Он почему-то оттягивал первый слог, когда произносил это имя. Словно оно было слишком трудным. А может быть, так получалось от нерешительности. – Во-лодя… Можно, я тоже посижу у костра?
– Сиди хоть до утра, – мрачно сказал Володя. Он хотел есть и думал, где добыть горбушку хлеба. Идти на кухню было бесполезно. Ее, конечно, уже закрыли.
Володю окликнули. На краю площадки, куда почти не долетали отблески огня, стояла Райка.
– Ну? – сказал Володя.
– Иди сюда.
Володя медленно поднялся с травы. Его чуть не тошнило от голода. Когда он подошел, Райка шепотом спросила:
– Есть хочешь?
– Еще бы…
Она протянула ему кусок пшеничного каравая и банку консервов. Володя вцепился зубами в горбушку и заурчал.
– Райка, – сказал он с набитым ртом. – Ты лучше всех мальчишек. Ты самый лучший мальчишка в лагере… Все эти тупоголовые рыцари расселись у костра и даже не подумали, что рядом человек околевает с голоду. А ты…
– Да ладно, Вовка…
Володя с удивлением заметил, что Райка вроде бы смутилась. Отвернулась вдруг, наклонила голову, стала обламывать ветку, уколола шиповником руку и начала, словно кошка, зализывать ладонь. Вот чудная! Будто ей в любви объяснились…
– Ешь консервы, – сказала она.
– А чем открыть?
– Возьми. – Она протянула консервный ключ.
– Где ты все это раздобыла?
– Трудно, что ли? У тети Даши на кухне попросила. Сказала, что ты не ел. Ты почему не ужинал?
– Вон из-за того типа. – Володя качнул головой в ту сторону, где, нахохлившись, присел у огня Кашка.
– А что он натворил? Я так и не поняла.
– Ну что… – Володя проглотил громадный кусок. – Надо было полоски на стрелах сделать. Я его попросил. А он вместо корабельного сурика, который сохнет за пятнадцать минут, раскопал где-то простую масляную краску. Ей два дня надо, чтобы высохнуть. Вот я и соскребал до самого вечера. Пятнадцать стрел, и на каждой по три полоски.
Райка сочувственно вздохнула:
– Все они такие. Светка моя к костру идти не хочет, говорит, комары кусают, и в палатке одна сидеть боится. Я уж пойду… А на Кашку ты очень-то не злись, он, наверно, переживает.
Володя отмахнулся.
– Я не злюсь. Бесполезно. Только он ничего не переживает. Сидит, и все. Огонь греет, комаров нет, что еще надо? Ну какие, Райка, у такой малявки переживания?
Но Володя ошибался. Были у Кашки и переживания и заботы.
Были у него и тайны.
Самая большая тайна – Кашкина Страна. Никакого названия Страна не имела. Кашка его не придумал. Страна – вот и все.
В Стране жили челотяпики.
Слово «челотяпики» Кашка выдумал сам. Оно означало то же, что «человечки», но было интереснее и смешнее.
Челотяпики были разные: Летчик из сломанного самолетика; оловянный Мотоциклист; морской Капитан, сделанный из поплавка и спичек; старый ворчливый Шишан из еловой шишки и Матрешка – самая маленькая из всех матрешек. Раньше она сидела внутри остальных, а потом потерялась и попала в компанию челотяпиков.
Позже других появился шестой челотяпик – Альпинист, но про него речь пойдет дальше, потому что все надо рассказывать по порядку.
Прошлым летом дома у Кашки стряслась беда: сильно заболел отец. Он болел и раньше, но не очень, а на этот раз болезнь скрутила его крепко. Название у болезни было длинное и непонятное. Кашка не мог его запомнить. Но зато хорошо запомнил слова врача: «Операция нужна обязательно».
Кашкина семья жила не в городе, а в поселке Камшал. Это от города сто двадцать километров по железной дороге. В поселке врачи операцию делать не стали и сказали, что надо везти папу в областную больницу. Надо – значит, надо. Но ведь один папа ехать не мог, он даже по комнате двигался еле-еле. Пришлось маме брать на работе отпуск и ехать тоже. Она сказала, что будет жить в городе, пока отцу не сделают операцию.
Тепловоз прогудел, мама помахала рукой из вагонной двери, и поезд ушел. Он ушел, скрылся за поворотом, за станционными домами и тополями, а Кашка стоял и смотрел на блестящие рельсы. Рельсы отражали солнце. Рядом с Кашкой стояла бабушка. Это была незнакомая бабушка, папина мама. Ее звали баба Лиза. Она приехала только накануне, чтобы жить с Кашкой, пока не будет родителей. До этого Кашка ее не видел. Вернее, видел, когда был маленький, но забыл. Баба Лиза жила далеко, в Ишиме, и ее пришлось вызвать телеграммой.
Рельсы слепили глаза и выжимали слезы. Кашка глотнул воздух.
– Идем, – сказала баба Лиза.
Она повернулась и пошла с перрона, ни разу не оглянувшись на Кашку. Он побрел сзади. Вернее, сначала побрел, а потом засеменил, потому что баба Лиза шагала широко и быстро.
Она была высокая и худая. Кашка смотрел на прямую бабушкину спину с черным треугольником косынки и горько думал: «Худо будет теперь».
Баба Лиза оказалась хмурой и неразговорчивой. Целыми днями, сердито сжав серые губы, копалась в огороде. С Кашкой говорила мало: «Садись ешь… Сходи за хлебом… Руки помой… От дома не отходи… Ложись спать…» Вот и все. Может быть, у нее был такой характер, а может быть, она сердилась, что ее оторвали от домашних дел и заставили возиться с внуком. Кашка этого не знал и понять не старался. Он послушно бегал за хлебом в соседний магазин, старательно мыл руки перед обедом, вовремя укладывался на свою скрипучую раскладушку и от дома не уходил, потому что на целую неделю зарядили серые моросящие дожди.
На душе у Кашки было тоже пасмурно и пусто. А по вечерам эта пустота заполнялась едучей тоской. Кашка скрючивался под одеялом и щипал себя за нос, чтобы не заплакать. Он боялся плакать, потому что баба Лиза спала плохо, долго ворочалась и вздыхала за фанерной перегородкой.
Но однажды утром какой-то добрый ветер прогнал тучи, и в Кашкино окно глянуло умытое солнце. Глянуло, пощекотало Кашку лучами и позвало в дорогу.
– Ладно, – тихонько сказал Кашка и встал.
Он осторожно оделся, вынул из коробки оловянного Мотоциклиста и выбрался на непросохшее крыльцо.
Небо над Кашкой оказалось такое синее, что он даже дышать забыл. А земля сверкала. Перед рассветом прошел последний дождь, и травинки сгибались от тяжести стеклянных капель. А солнце огненными ручейками стекало по мокрым скатам железных крыш.
Чтобы не промочить в траве сандалии, Кашка снял их и пристегнул на животе к лямкам своих коротеньких штанов. Потом он прыгнул с крыльца. Холод, как мышонок, сразу юркнул под рубашку и зацарапал спину мелкими коготками. Но Кашка не вернулся в дом. Он поставил на ладошку Мотоциклиста, зажужжал, как мотор, и помчался в конец переулка.
За переулком начинался луг с кустарниками, а
дальше – березовые перелески и бор. Там лежала Кашкина Страна.
Он торопился туда вместе с маленьким смелым Мотоциклистом.
На большой скорости они проскочили полосу кустарника и вынеслись на солнечный обсохший бугорок. Здесь Кашка залег среди высоких метелок овсяницы и пунцовых шариков клевера.
Он сжал в кулаке катушку от ниток.
На самом деле это была не катушка, а волшебная подзорная труба. Поднесешь к глазу – и видишь, как в светлом кружке обыкновенная трава превращается в заросли сказочного леса. Кажется, что все это переплетение узорчатых листьев, колосьев и цветов сразу становится громадным. Потому что смотришь снизу, травы убегают к горизонту и сливаются с настоящим лесом…
Кашка медленно обводил подзорной трубой джунгли, где жили непонятные существа, сумерки и тайны. Потом джунгли кончились, в круглый глазок трубы ударил синий свет, и Кашка увидел море.
Да, это было море. Переливалась солнечными блестками голубая вода, а по воде двигался белый парусник.
Кашка заморгал и убрал от глаза катушку. Море превратилось в крошечное луговое озерко. Но парусник не исчез. Кашка приподнялся на локтях. Одномачтовый кораблик бежал к берегу, где горели на солнце желтые лютики. Парус был похож на косое крыло голубя. Кашка встал в полный рост. Тогда он услышал голоса и увидел хозяев парусника.
