Диана Джонс - Волшебные одежды

— Дай сюда накидку, — попросила я Гулла. Гулл передал мне ее, и я накрыла ею статуэтку, так, что голова изваяния оказалась снаружи, а все остальное было скрыто складками ткани. Я расправила накидку и отступила на шаг.

Ничего не произошло.

— Мы что-то сделали неправильно! — возопила я. — Что же нам делать? Мы должны что-нибудь сделать, пока сюда не добрался Канкредин!

— Погоди, — сказал Гулл. — Разве ты не чувствуешь?

В пещере начало теплеть. Буквально за те мгновения, пока Гулл произносил свои слова, леденящий холод сменился температурой тела. Мы с Гуллом тут же вспотели и покрылись крупными каплями пота, как стены пещеры — испариной. От нас начал подниматься пар.

Но на этом все и закончилось. Мы стояли и ждали, но ничего не происходило. Небольшая золотая статуэтка так и стояла, укутанная моей накидкой. Желтовато-зеленый свет тоже не изменился; единственное — к нему примешались струйки пара.

— И что же нам делать? — спросила я.

— Ты уже что-то сделала, — задумчиво отозвался Гулл. — Здесь никогда прежде не было так тепло. Но мне кажется, этого недостаточно. Думаю, нам нужно сделать что-то еще — только я пока не понимаю, что именно.

Мы еще постояли, но опять ничего не произошло. В конце концов я, не выдержав, крикнула:

— Дедушка! Дедушка, подскажи мне, что нужно сделать!

Что-то скользнуло, и в пещере позеленело. Я не видела больше ни скал, ни Одного в моей накидке — только лишь Гулла. Он наклонился и сделался бледным и каким-то размытым, как человек, который плывет под водой. Потом и его не стало видно. Я стояла в каком-то белом месте, а где-то рядом ревела несущаяся вода. Потом снова что-то скользнуло. На этот раз по пещере словно пронесся холодный ветер. Я задрожала — но после жары, воцарившейся в пещере, этот ветер меня даже обрадовал. А потом я вдруг очутилась на открытом склоне холма, и с небес лился золотистый закатный свет. Первым, что я увидела, были тяжелые дождевые тучи. Они плыли по зеленому небу прочь, на запад, и на них играли золотые отблески. Зеленый склон у меня под ногами резко уходил вниз. Откуда-то справа доносился шум воды, падающей с высоты, и эхо звенело, словно колокол. А рядом со мной вода текла с крутой скалы и разливалась по земле, и над ней поднимались струйки пара, словно дымок над костром.

Я почувствовала, что на глаза у меня наворачиваются слезы, но удержалась и не стала плакать.

— Дедушка выгнал меня, — сказала я себе. — Я бы сказала, что это неблагодарность.

Потом я глянула на то, что держала в руках. Я думала, что это ко мне вернулась накидка. Но нет. Я сжимала в руках бобину с темной, слегка поблескивающей шерстяной пряжей. И я больше не чувствовала за пазухой привычной тяжести Одного.

Я чувствовала себя брошеной. Теперь я поняла, как себя чувствовала Робин тем утром, когда мы проснулись и обнаружили, что Танамил нас покинул. Я поняла, что чувствует Хэрн, когда понимает, что потерпел поражение. Но никому из них не довелось потерять Гулла во второй раз. Я побрела вместе со своей странной бобиной по мокрой траве. Я то ли не обратила внимания на то, что одежда у меня сухая, хотя ей бы полагалось быть мокрой, то ли это казалось мне неважным. Я шла и тихо радовалась холодному ветру, касающемуся лица. Я сказала себе, что собираюсь посмотреть на эту грохочущую воду, которую слышно аж сюда.

Наверное, я могла бы в нее броситься — но мне пришлось остановиться прежде, чем я добралась до края обрыва. Слишком уж высоким и крутым оказался этот склон. Вокруг раскинулся зеленый край с фиолетовыми холмами; казалось, будто весь мир лежит у меня под ногами, и от этого начинала кружиться голова. Почти у самых моих ног брала начало Река. Она рушилась белым водопадом с дернистого выступа и устремлялась куда-то вниз. Водопад ревел, и все внизу исчезало в пелене мельчайших водяных брызг — они висели в воздухе, словно дым, — и маленьких радуг. А за этой пеленой — тоже далеко внизу — я, кажется, разглядела то самое озеро, на котором нас застал ливень. Отсюда оно выглядело как яркий ромб. От взгляда с такой высоты у меня закружилась голова. Пришлось отвернуться от озера и состредоточиться на моей высокой черной тени, лежащей на земле.

— Что же я сделала не так? — спросила я сама себя. С тех самых пор, как там, на старой мельнице на меня снизошло понимание, я была преисполнена гордости и уверенности в себе. И вот теперь до меня дошло, что я сама себе помешала понять все правильно — из-за того, что очень гордилась своей сообразительностью.

— Но как же быть с Канкредином? — сказала я. Я попыталась еще раз взглянуть на раскинувшуюся внизу землю — проверить, не видно ли Канкредина, — но так и не смогла ничего толком рассмотреть. Одна лишь сплошная зелень и синева, и такая высота, что голова кругом идет.

Я посмотрела на свою тень на земле. Рядом с ней лежала другая, повыше, с длинным носом. Я застыла, словно вкопанная.

— Дедушка, это ты? — спросила я.

Его голос напоминал шум водопада.

— Спасибо тебе, внучка, — сказал он. — Ты очень помогла мне. Ты убрала руки Канкредина с моего горла.

— Но чего же я не сделала? — спросила я.

Он ответил не сразу, а когда все-таки ответил, голос его был печален.

— Никто не просил тебя, чтобы ты что-либо делала — сверх того, что уже сделала твоя семья. В конце концов, я не слишком-то по-доброму обошелся с твоей матерью.

— Я знаю, — отозвалась я. — Но знаете, Клости — мой папа — он ничуточки не похож на Кенблит. Может, вы бы ее простили?

Он снова помолчал, прежде чем ответить, печально и нерешительно:

— Я очень хитер, внучка. Будь моя воля, ты бы… тебя бы здесь сейчас не было.

И тут до меня дошло, что дедушка не просто связан и опечален, и придавлен стыдом и одиночеством, — но что он еще и толком не знает, как разговаривать с обычным человеком вроде меня. До этого мгновения мне и в голову не приходило, что его можно любить. Мне захотелось повернуться и посмотреть на него, но я не осмелилась. Я посмотрела вниз, на его тень, и сказала:

— Дедушка, скажи, что нужно сделать, чтобы освободить тебя? Я хочу тебя освободить. Это не из-за Канкредина, и не из-за Матери, и даже не из-за Гулла. Это просто ради тебя самого.

И снова последовала пауза.

— Я… я признателен тебе, — сказал он. — Если ты говоришь искренне, Танакви, — подумай про окончание твоей первой накидки — про то место, где ты говоришь о Канкредине. Как ты его выткала?

— Выпуклым тканьем, как мне показал Танамил, — ответила я.

— Тогда вспомни вторую накидку, которая сейчас натянута на твоем ткацком станке, — сказал он. — Ты рассказывала там, как вы встретились с королем, и что он сказал вам про меня. Ты использовала там то же самое тканье?

— Да, — сказала я. Ведь тогда король внушал мне благоговейный трепет… И тут мне отчетливо, словно наяву, представилась накидка, и протянувшася от кромки до кромки выпуклая лента с рассказом про короля.

— Ну конечно же! — воскликнула я. — Ты был связан дважды! Канкредином и Кенблит!

И я снова чуть не обернулась, чтобы посмотреть на него, но опять не посмела.

— Я сам в этом виноват, — сказал дедушка. Он произнес это задумчиво, как будто говорил сам с собою. Наверное, так он говорил на протяжении многих веков, пока оставался один. — Я не могу никого просить о том, чтобы нас освободили, поскольку сам во всем виноват. В первый раз я свалял дурака. Во второй раз я свалял еще большего дурака — решил, что смогу избавиться от первых уз как раз своевременно, чтобы встретить свой вернувшийся народ. Я допустил, чтобы Канкредин захватил меня врасплох. А я ведь знал Канкредина! Он унаследовал мои способности, но когда я понял, что он использует их наихудшим из возможных способов, было уже поздно.

— Канкредин? Канередин — один из Бессмертных? — не удержавшись, выпалила я.

— Он — мой потомок, — сказал дедушка. — Весь народ, который вы именуете варварами, происходит от меня. Они покинули эти земли, а теперь вернулись обратно. Канкредин подобен тебе — в нем тоже сошлись две линии, — но он злоупотребил своим наследием. А теперь он желает занять мое место.

— А ты не можешь его остановить? — спросила я. К этому моменту меня прямо-таки трясло — так мне хотелось оглянуться и взглянуть на моего дедушку. Но я не могла.

— Я смогу его остановить, если буду свободен, — сказал дедушка. — Обещаю тебе.

И я, не удержавшись, повернулась. Я так боялась посмотреть назад, что опустилась на колени, прижимая бобину с нитками к груди. Боюсь, у меня вырвался испуганный скулеж. Но я все-таки повернулась.

За спиной у меня стоял Карс Адон, и его длинная тень лежала на земле рядом с моей. Он неловко улыбнулся мне. А больше никого не было видно.

— Не пугайся, — сказал Карс Адон. — Я сделал так, чтобы их не было видно. Я побоялся, что ты можешь шагнуть через край, если мы появимся все.