Весь следующий день Тошка дулся на дядю Гогу и на Ираклия Самсоновича и даже на Хабаджу. Надо же такое! Зачем он тогда ходил один, если получилось, что вовсе не один, а прямо с какой-то свитой? Еще, чего доброго, они слышали, как он считал вслух шаги.
— Нет, ты, Антонио, сила! — хвалил Тошку Володя, и было непонятно, то ли вправду хвалит, то ли подсмеивается. — Грудь вперед — и рванул; они пошли за тобой, а я остался с Изольдой. Не один все же, и то как-то, знаешь, противновато без привычки в ночном лесу. Это, вероятно, у человека с первобытных времен осталось — страх перед лицом ночного леса.
— А я подумал, что ты тоже идешь, когда Ираклий Самсонович сказал: у нас, у геологов и циркачей, такое правило — товарища одного не бросать.
— Нет, я с Изольдой остался… — Володя замолчал. Потом, совсем уже другим, как показалось Тошке, очень невеселым голосом добавил: — А насчет правила все верно. Есть у нас в цирке такое правило.
…Работы у отряда было много. В первую очередь следовало рассортировать, уложить в ящики и отправить на станцию образцы и пробы, собрать весь экспедиционный скарб, подготовить его к переброске на Дуабабсту. Потом написать письма и всякие деловые бумаги и отправить их с почтальоном, прибытие которого ожидали уже второй день.
— Почему не едет? — удивлялся вернувшийся с Дуабабсты Тумоша. — Может, заболела?
Но почтальон и не думала болеть. Она появилась на своем низкорослом лохматом шагди рано утром, когда на траве лежали еще никем не разбитые стеклянные шарики росы.
— Эге-ге-е-ей! — крикнула она, приподнимаясь на стременах. — Почта едет к дедушке Хабадже!
Абзаг со всех ног бросился открывать ворота, женщины, выглядывая из кухни, смеялись и махали руками.
— Апочта! Апочта!..
— Где ты была? — спросил Тумоша. — Мы думали, тебя по дороге съел медведь и теперь сидит под каштаном, наши письма читает.
— Я сама медведя съем, — засмеялась в ответ девушка. — И письма читать ему не дам — тайна переписки охраняется законом! Живы ваши геологи? Им опять полвьюка бумаги. — Она раскладывала на широких перилах веранды стопки писем и газет. — А позавчера не приехала потому, что старый Бгажба не отпустил. У его внука свадьба была. Отобрали у меня моего конька-горбунка, спрятали почту и не пускают. А это нарушение — почту прятать! Но их много, а я одна. Пришлось остаться. Вот и прогуляла два дня.
— Это ничего, — сказал Тумоша, — свадьба каждый день не бывает. А отказаться гостем быть — значит хозяина кровно обидеть. Нельзя!.. Ты не знаешь — Бгажба своего ишака не продал еще?
— Не знаю.
— Будешь ехать назад, скажи ему, пусть подождет: Агаше ишак нужен. Мы возьмем.
— Хорошо.
Пока шел этот разговор, Володя, не отрывая глаз, следил за руками почтальона. Письмо Тошке от мамы… Георгию Самсоновичу. Еще ему и еще… Опять Тошке, конечно, снова от мамы. Наконец — Кукушкину!
Володя схватил письмо. Но… оно от ребят, с которыми он работал вместе в Сочи. Хорошие ребята — помнят.
— Еще Кукушкину! Заказное…
Володя взглянул на конверт. Это было письмо от старого шпрехшталмейстера,[28] глухого, доброго старика.
Пачка писем таяла в руках почтальона. Осталось последнее письмо. Тошке от мамы. Все!..
Пестрый удод прилетел из леса. Он каждый день прилетал, садился на орех и, распуская свой гребень, урчал. Володя очень здорово передразнивал его. Удод начинал волноваться. Он наклонял набок голову, сердито поблескивал круглым глазом и отвечал Володе. Абзаг был в восторге.
Но сегодня Володя не обратил внимания на удода. Он сидел на крыльце, зажав в руках нераспечатанные письма. Тошка видел это. Тысяча чертей! Он отдал бы все на свете за чудо, за совсем маленькое чудо, за белый конверт с письмом от этой бессовестной Светки Костерро! Как иногда необходимо человеку уметь делать чудеса. Хотя бы самые маленькие.
— Володя, удода ругаться хочет. — Абзаг показывал пальцем на дерево. — Пойдем, ругаться будем.
— Иди, иди, приставала, — сказал ему Тошка. — Пошли, я тебе ножик подарю…
Вечером все собрались на кухне у костра. Тумоша сгреб в сторону угли и жарил нанизанные на шампуры бараньи почки. В котле закипела вода, дядя Гога бросил в нее горсть чаю. Абзаг, угомонившись, спал, положив голову на колени матери. В черном прямоугольнике открытых дверей угадывались силуэты сидящих поодаль овчарок.
— Хотите, я расскажу вам одну старую-престарую историю, — неожиданно сказал Володя. Он сидел в глубине кухни, и Тошка не видел его лица. — Это не выдумка, это было. Мне рассказал ее Апполон Иванович, шпрех в отставке, живая энциклопедия цирка. Я его очень давно знаю, сколько себя помню, столько и его. Он объявлял когда-то моих родителей. Помнит до сих пор их дебют, выпускал их на манеж в тот день… А история эта про то… в общем, про то, что по законам цирка, как и по законам геологов, не принято бросать товарища в беде. Наверное, это общий закон для всех людей трудных и опасных профессий. Рассказать?..
— Еще бы! — крикнул Тошка.
— Конечно, расскажи, — Тумоша поправил шампуры. — Хороший рассказ будет — тебе самый большой шампур дам.
— Валяй, Володя, — поддержал дядя Гога. — Про цирк я готов слушать хоть до утра…
История, рассказанная Кукушкиным
— Мартин, как и я, не мог похвастаться красотой, — так начал свой рассказ Володя. — Это был долговязый парень с взлохмаченной рыжей шевелюрой. Она смешно топорщилась на его большой круглой голове. Зеленоватые глаза Мартина настороженно глядели на окружающих сквозь редкие ресницы, а толстые губы могли при необходимости растягиваться до самых ушей. Вот так, — Володя двумя пальцами широко раздвинул губы. — На спор или просто, чтобы потешить товарищей, Мартин без труда мог запихнуть себе в рот неочищенный апельсин.
Никто не знал, что привело в цирк этого неуклюжего на вид парня. Чаще всего он выступал в пантомимах, изображал индейцев, пиратов и… разбойников Али-бабы, — Володя глянул в дяди Гогину сторону. — Вместе с цирком Кривого Пита Мартин кочевал по городам Северной Европы. Он был неплохим наездником, любил и понимал лошадей и этого было вполне достаточно для такого, в общем, не очень знаменитого цирка, в котором он служил.
В один из сезонов Кривой Пит пригласил в свою труппу итальянскую наездницу Лору Бригчи. Ее номер назывался «танцем на бешено галопирующей лошади» и был гвоздем программы. Публика восторженно следила за изящной фигуркой смуглой Лоры, пляшущей на крупе вороной лошади.
Маленькая комната наездницы каждый вечер была завалена букетами и корзинами цветов. Лора быстро завоевала не только симпатии зрителей, ее полюбили и товарищи по труппе. Даже Кривой Пит почтительно уступал ей дорогу, и при этом его единственный, обычно тусклый, как потертая монета, глаз терял свое грозное выражение.
Пит был хозяином цирка, он не привык стеснять себя непонятным ему словом «нельзя». Хорошо известный своим необузданным нравом, беспричинной вспыльчивостью и тиранией, он ни разу не рискнул крикнуть на эту маленькую итальянку с черными поблескивающими глазами.
Я уж говорил, что Мартин очень любил и главное — понимал лошадей. Именно понимал, как можно понимать человека. Особенно заботливо он относился к лошади, на которой работала Лора. Ежедневно, после окончания номера, Мартин тщательно обтирал ее чистой сухой фланелькой и долго прогуливал по цирковому двору, накрыв попоной. К вечеру он расчесывал на ее крупе шерсть, такими, знаете, шахматными квадратиками, и надевал скрипящее кожаное седло с двумя петлями. Лора разрешала Мартину провожать ее к самому выходу на манеж и при первых звуках оркестра распахивать перед лошадью тяжелую парчовую занавеску.
Это никого не удивляло — Лоре пытались услужить все, в том числе и хозяин, который, разговаривая с ней, каждый раз пытался скривить в улыбке свое красное, заплывшее от чрезмерного увлечения пивом, лицо.
Однажды, во время гастролей в Северной Франции, случилось несчастье. Испугавшись брошенного из ложи букета, лошадь шарахнулась, и Лора, оступившись, упала спиной на барьер. Ее унесли с манежа на руках, а вызванный врач отвел Мартина в сторону и сказал, крутя серебряную часовую цепочку:
— Видите ли, друг мой… У вашей супруги…
— Она не жена мне, доктор.
— А кто же?
— Мы с ней друзья. У нее очень много друзей, доктор. Но… коли приключилось такое несчастье, кто-то один должен быть всегда рядом. У других может не оказаться времени.
— И этот один — вы?
— Я, доктор…
— Так вот… С ней приключилась неважная история. Вы слыхали что-либо о повреждениях позвоночника?.. Я это говорю вам, ей я не сказал ничего, потому что она уверена, что сумеет подняться через неделю. Ей, видите ли, надо накопить какие-то деньги, на какую-то там поездку, я не понял куда и зачем.
