— И что же вы о нас думаете?
— Сначала события смешили меня, а потом я поняла, что вы честные искатели справедливости. Мне стало интересно: что из этого получится? В самом деле, что может быть любопытней для вдовы, нежели встреча с духом своего супруга? Сказать по правде, едва увидев вас, я поняла, что вы добры и благородны и, простите, сразу влюбилась!..
Тут пан Дыля вновь упал в обморок, и вновь стараниями Натальи Ивановны был приведен в чувство. Ему было стыдно за мистификацию. В то же время он жалел это одинокое и тонкое существо, принципиально отвергающее жалобы и микстуры, диеты и консультации у знаменитых шарлатанов.
— Я бы очень хотел, — искренне признался пан Дыля, — чтобы события, как в кино, открутились в обратном направлении до той минуты, когда мы случайно вступили на территорию вашего сада!
— Напрасно, — грустно возразила синьора. — Я русская и должна русским как соотечественница!.. Я догадываюсь, кто вы и ваши сотоварищи: все же иногда я заглядываю в газетки, тем громче называющие себя демократическими и свободными, чем меньше в них демократии и свободы… Я реалистка. И согласна с вами: общество, где царят торгаши, приобрело ныне удручающе однообразный и жалкий характер, это гнилое общество! Если раньше, соревнуясь, мир допускал некоторый плюрализм, то ныне дело идет ко все более ужасному подавлению нестандартной личности. Голосов плачущих уже не слышно, их заглушают рекламные оркестры. В людях все меньше духовности, достоинства, чести, индивидуальных примет… Я представляю старинный род и никогда не унижусь до восхваления тюремных режимов! Я хорошо служила и, надеюсь, продолжаю служить конституции страны, в которой живу. Но я никогда не изменю своей настоящей Родине. Родина для меня — земля и народ, которым человек из поколения в поколение отдает энергию и надежды, труд и любовь. Мы все дети Родины и в то же время Родина — наше детище, которое становится тем дороже, чем больше труда и страстей мы посвятили ему!
— Прекрасные слова, — пан Дыля поклонился синьоре. — Родина, действительно, — та земля и тот народ, ради которых сердце хочет совершать подвиги!
— Бедный Роберто, — едва приметно усмехнулась синьора, и по лицу ее, прекрасному лицу человеческой осени, озаренному лучшими воспоминаниями, пробежала тень. — Увы, Роберто никогда не мыслил такими категориями. Браво, героический дух трусливого и слабого человека!.. Да, вы правы, — добавила она твердо. — Подлинная жизнь — это когда человек совершает подвиг, рискуя при этом удобствами, положением и даже судьбой!
— Поймал вас на слове, — сказал пан Дыля. — Вы поверили мне не только потому, что почувствовали родственную душу, но и потому, что захотели совершить свой личный подвиг!
— Пожалуй, — подумав, согласилась женщина. — В мире все меньше настоящих героев, все больше ничтожества, не способных понять, что они могут быть больше или меньше только по отношению друг к другу, а подлинные масштабы им не доступны.
— Подвигов жаждет тот, совесть которого не знает утеснений, — кивнул пан Дыля. — Свободная совесть — это зов Природы в человеке!
— Так много делается против совести и против Природы!.. Мы расстаемся, но это, видимо, неизбежно… Знайте, я благословляю вас! — Синьора достала из своей сумочки пачку банкнот, которым было суждено сыграть роковую роль. — Здесь десять тысячедолларовых купюр. Возьмите, они пригодятся вам больше, чем мне!
— Нет-нет, — нахмурился пан Дыля. — Все, что угодно, только не деньги!
— Но такова моя просьба! Должна же я поставить хоть какое-нибудь условие духу моего супруга, который явился ко мне и теперь хочет покинуть меня!.. В мире, где мне суждено окончить свои дни, деньги — не мера свободы, скорее, мера кабалы и предательства… Скоро не станет ни настоящих книг, ни настоящих картин, ни настоящих поэтов, ни настоящих художников. И друзей настоящих не останется. Люди будут жить в клетках — под электронным контролем. Наркомания духа — вот общий удел. Гнусность и маразм возобладают. Но лишь на короткое время!.. Не обижайте меня, примите подарок, он послужит доброму делу!
Пан Дыля нерешительно протянул руку.
— Ваши деньги приблизят время общей свободы, — сказал он. — Падение прежних надежд породит новые, более великие и более реальные!..
Великодушие подводит героев. Как правило, они судят о людях так же, как о себе, упуская из виду, что в других нет ни их бескорыстия, ни их щедрости.
Друзья решили ехать из аэропорта тотчас на Белорусский вокзал. Но все таксисты заламывали за проезд такие суммы, что Чосек сказал:
— Если из аэропорта в Москву не ходит трамвай или троллейбус, я согласен идти пешком, только чтобы не иметь дела с рвачами! Посмотрите на эти рожи, в них нет ничего соотечественного!
— Не обобщай, — урезонил пан Дыля. — Среди таксистов я встречал немало толковых и грамотных людей, прекрасно ориентирующихся в политике.
— Не о политике речь! — И Чосек обратился к какому-то прохожему: — Простите, то, что вокруг, это наша страна или то, что от нее осталось?
— Обалдел, что ли? — прохожий пожал плечами.
— А ходит ли здесь трамвай, любезный? — спросил Гонзасек другого прохожего.
— Опупел, лилипут!
— Видите: они не понимают русского языка!..
— Знаете что, — вдруг вспомнил пан Дыля. — У нас есть американские доллары! Десять тысяч! Это подарок Натальи Ивановны. Конечно, деньги пойдут на важное дело, но что-то мы можем истратить на текущие нужды!
— Моя память обременяется цифрами с нолями, — сказал Гонзасек. — Человек, постоянно считающий деньги, становится эгоистичнее и забывает о других… Когда-нибудь все поймут мудрый, освободительный смысл минимума. Но это предполагает потребность в культуре, которой пока нет нигде в целом свете…
Друзья стояли в растерянности на тротуаре, когда к ним подъехал таксист-частник. Выглянуло запущенное лицо под шапкой черных волос.
— Куда надо?
— На Белорусский вокзал. Таксист назвал цену.
— Проезжай, не задерживайся, — сказал Чосек.
— Артисты вселенского цирка, возвращающиеся с зарубежных гастролей, не могут заплатить за проезд? — нагло засмеялся черноволосый. — Не умеете работать, если не способны зарабатывать!
— Слушай, — сказал пан Дыля, — я заплачу тебе любимыми долларами, если ты разменяешь мне купюру!
Глаза таксиста загорелись желтым огнем.
— На Западе повсюду косят деньги возами, — хрипло сказал он, облизнув кривой рот. — Вот это жизнь! Не то, что в нашей лапотной и сермяжной!.. Что у вас за монета?
— Тысяча долларов.
— Брешешь!
Пан Дыля отделил в кармане от пачки одну банкноту и показал.
— Садись, фрайера! Заедем к Могилевчику, моему приятелю, он разобьет или разменяет на рубли по самому льготному курсу!
Нехотя сели. Поехали. Настроение было испорчено. Пан Дыля понимал, что допустил ошибку — излишне поторопился, не желая подвергаться унижениям со стороны механизированного подонка.
— Где же это вам так подфартило? — не утерпел частник. — Мой брат три года назад рванул в свободный мир, добился визы как инакомыслящий, а такой купюры до сих пор и в глаза не видал!
Пан Дыля промолчал. Промолчали и его товарищи.
— Ну, Запад! — восхищенно продолжал частник. — Там у каждого небоскреб, ранчо и автомобиль самой новейшей модели!.. Ну, если не у каждого, так у того, кто хочет! Входишь в магазин и берешь по дешевке все, что душе угодно! Только заплати! Но это у них не проблема! Я полагаю, раз у вас такие деньги, платить было чем, а?.. Вот, поди, отожрались, отпились пива!..
— А ты что, от голода пухнешь? — перебил Чосек. — Ты вот с нас за ничтожную услугу дерешь такие деньги, за которые в колхозах вкалывают два месяца!
— Зачем с колхозниками сравниваться? У них своя жизнь, у меня — своя! Меня колхозники вообще не интересуют, гори они гаром! Колхозы давно разогнать пора. Так все свободные газеты пишут! Их проблемы — это их проблемы! Я сравниваюсь только с наиболее прогрессивным!.. Если мне заплатят, как на Западе, я буду работать, как на Западе! А у нас что? Трудколония, тюрьма! Никакой свободы заработка! Простому шоферу миллиончик отстегнуть жалко!..
— Ваше «многознание» меня поражает, — не выдержал Гонзасек. — Между прочим, на Западе я не встречал людей, которые с таким презреньем отзывались бы о своей стране!
— Понимаю, — хмыкнул шофер, оставляя руль, чтобы достать сигарету. — Вы приняли меня за агента КГБ или что-нибудь в этом роде и потому вскинули свои патриотические плакаты! Так я не агент! Какого лысого мне работать агентом, если они получают втрое меньше моего? Жить — хорошо, но хорошо жить — еще лучше! Так считает мой зарубежный брат.
Он засмеялся, зажег спичку.
