– Великий хан Тугуй, – еле шевеля трясущимися от страха губами, прошептал толмач, – сказал, что вы хотели его обмануть и подлежите казни, как лжецы и предатели. Вы умрёте сейчас по воле моего повелителя.
Ребята увидели, как зашевелились стрелки из лука, как напряглись копейщики. Все они, оглянувшись на Тугуя, ждали его последней решающей команды. Взбешённый юный повелитель отвернулся от ребят и направился к выходу, резко махнув рукой своему застывшему в ожидании войску. Ребята замерли, ожидая свиста жалящих стрел и тупых ударов копий. Но напряжённые пальцы лучников не успели отпустить тетиву, а копейщики – метнуть копьё в обречённых, как вдруг какое-то тёмное пятно метнулось в дальнем углу пещеры из-под камней, и, внезапно рассыпавшись мелкой чёрной сеткой, упало на войско, разом охватив всех его воинов, их стрелы и пики, и так стянуло их в один тугой узел, что они не смогли даже вздохнуть. Только общий выдох, как жалобный стон, раздался в пещере, и всё потом разом стихло.
– Паша, что это такое? – спросила ошеломлённая Марина. – Я уже прощалась с жизнью, и вдруг такой поворот.
– Марина, нам крупно повезло. – Паша нервно протирал вспотевшие от волнения очки, близоруким прищуренным взглядом внимательно разглядывая стянутых в один тугой узел монголов во главе со своим вождём. – Волею судеб мы оказались в одной пещере с нашей милой Кляксой. Она не могла позволить нам умереть. У неё, видимо, другие планы по отношению к нам. Однако, если бы не она, нас уже не было бы в живых из-за этого юного психа.
Он подошёл к туго стянутому тонкой сеткой и испуганно молча взиравшему на него Тугую и без злобы бросил ему:
– Ну что нам с тобой теперь делать, ума не приложу. Развязать, так ты опять за пики и стрелы схватишься. А оставить так, помрёте тут все в три дня. Кляксочка, давай их разоружим и отправим пешком на историческую родину.
Никто не ответил ему в пещере при почти погасших факелах. Даже Марина промолчала, не зная, что же будет дальше. Но, видимо, Клякса поняла намёк правильно. Вдруг неведомая сила разом выбросила из толпы спутанных сетью воинов все луки, стрелы и копья, и, переломав их с нещадным хрустом, швырнула в дальний угол. Затем по одному стали освобождаться ошеломлённые монголы. Первым освободили юного повелителя. Это был уже не тот надменный юноша, запросто повелевавший сотней воинов. Перед ними стоял хмурый мальчишка в парчёвом грязном халате, размазывающий по щекам слёзы досады и отчаяния.
– То-то же, – довольно заметил ему Паша, забыв, что тот ничего не понимает по-русски. – Запомни на всю последующую историческую эпоху. Кто к нам в Россию со стрелами и копьями придёт, тому худо придётся. Передай внуку своему Мамаю, что будет у него ещё поле Куликово. А сейчас, собирай своё лихое войско, и марш домой, к мамкам и нянькам. Абдулле Великолепному привет передай из Находки. Скажи ему, что найдём мы его тайник, вот только дела здесь закончим.
Опозоренный Тугуй, не дожидаясь перевода этой речи толмачом, и не поднимая взора на ребят, поклонился им и стремительно вышел из невезучего тупичка, метнув грозный взгляд на своих освобождающихся бойцов. Вдруг из толпы выскользнул радостный толмач Ефимка и, потирая затёкшие руки, изумлённо уставился на ребят. Пашка подмигнул ему из-под очков:
– Ефимка, а ты куда идёшь? Ты же у них в плену был. Так вот, мы тебя освобождаем и отпускаем на волю. Теперь ты свободный человек, и можешь либо остаться здесь у нас, либо отбыть на свою родину. Ты из каких мест-то расейских?
– Суздальский я, – не веря в своё счастье, загундосил Ефимка. – Я с князем суздальским Ярополком в посольство ходил, так они вороги, князя убили, а меня в полон взяли, пошто я язык их ведал малость самую. Вот с тех пор и маюсь с ними уже третий год, подишь-ты. У меня в Суздале невеста осталась, Настенька. Свадьбу сыграть опосля посольства собиралися. Сам Ярополк посаженным отцом обещал быть.
– Ну, а сбежать что ли не мог от них никак за всё это время?
– Скажешь тоже, сбяжать. Они на конях, куды от них убяжишь, в степи-то. Уж кабы лес был, как тута, то, подишь-ты, точно сбяжал бы. Уж больно по Насте, невесте своей, скучаю. Она ждать меня обещалась, сейчас убивается, подишь-ты.
– Теперь увидишь ты свою Настю. Отыщем Унушу, попросим его не препятствовать твоему уходу в родные края. Он тебе грамоту охранную даст в дорогу.
Тем временем освобождаемые по одному обезоруженные монголы серыми мышками тихонечко выскакивали из тупичка и пропадали в дымном мраке древнего хода. Когда последние из них скрылись за поворотом вместе с роскошным креслом своего повелителя, ребята переглянулись и запрыгали по пещере, крича и вопя нечто нечленораздельное, изрядно напугав этим ещё не пришедшего в себя Ефимку.
– Клякса, Клякса, три копейки вакса, – орали они на всю пещеру какую-то древнюю дразнилку, прыгая и дурачась вокруг ошалевшего Ефимки. На плече у Марины при этом восседало странное существо абсолютно чёрного цвета, едва различимое во тьме пещеры, по форме напоминающее крупного пузатого паучка, тонкими лапками обнимающее её за шею и гладящее лапками по взъерошенным волосам.
– Клякса, ты что же тогда покинула нас в пещере? Ты же нам дорогу показывала к золотой Маринке, и куда-то пропала так сразу. А где статуя, где «Марин Голд»?
Паша нарочито строго спрашивал Кляксу, сняв её с плеча Марины и шутливо грозя ей пальцем. Однако Клякса вроде бы обиделась, тотчас спрыгнула с рук, метнулась в тёмный угол и пропала среди груды камней, за которой прятались ребята.
– Ну вот, Паша, – раздался недовольный голос Марины. – Обидел ты её, вот она опять спряталась от нас. Она же всё-всё понимает, только сказать не может. Где нам её теперь отыскать?
Внезапно там, в тёмном углу пещеры, послышался громкий шум сдвигаемых камней, каменная груда зашевелилась, камни поднимались и рассыпались в стороны, освобождая медленно поднимавшуюся из-под них сверкающую полированным золотом ту самую «Марин Голд», за которой они и пожаловали в это мрачное место. Статуя была плотно опутана мелкой сеткой чёрного цвета, в которой ребята уже сразу признали претерпевшую метаморфозу свою подружку Кляксу.
– Так вот она где, наша «Марин Голд» – восхищённо вымолвил Паша. – Это Эборг завалил её камнями в тёмном углу, спрятав для своего помощника монаха… Ведь надо же! Мы сюда пришли за ней, за ней прятались, а не знали, что она там, буквально под нами.
– Вот это да, Паша! Ура! Золотая Маринка наша! А ведь это заслуга душечки Кляксы. Если бы не она, не видать бы нам с тобой не то, что этой статуи, а и жизни даже. Тугуй жалости к врагам не знает. А эта махонькая чёрненькая хитрунья обладает, видимо, такими чудесными возможностями, о которых мы и не догадываемся. А что нам дальше делать с этой кучей золота, как ты думаешь, Паша?
– Марина, всё очень просто. Нужно её опять надёжно спрятать в этой пещере и в этом самом времени. А потом вернуться в наше время и откопать её. Что мы сейчас и сделаем. А Кляксочка нам поможет в этом.
Паша подошёл к висящей в воздухе горизонтально золотой Маринке, погладил её, словно убеждаясь в её реальности и обернулся к Марине, собираясь что-то ещё сказать, но не успел. Мимо него со свистом пролетел обломок монгольской пики, затем ещё один, острый камень ударился рядом с ним о стену. Уклоняясь от летящих в него острых пик и камней, он кинулся в сторону, успев одновременно бросить взгляд назад, и обомлел. Возле кучи сломанного Кляксой вооружения монголов стоял Ефимка с лицом, перекошенным от ненависти, и бросал в него стрелами и копьями, хрипя и крича сорванным голосом:
– Моё, моё. Не отдам никому. – Он подскочил к «Марин Голд», в исступлении обнял статую и зарыдал, проливая кипящие слёзы на закоченевший во тьме пещеры и отливающий багровыми бликами металл.
– Золото, это моё золото. Никому его не отдам. Столько золота. Я стану самым богатым купцом в Суздале, выстрою себе высокие хоромы, и буду жить с моей Настей в радости до самой старости.
– Совсем одурел парнишка, – промолвил ещё тяжело дышащий Паша. – Чудак-человек, тебе одного пальца её хватило бы для безбедной жизни. Но мы же не имеем права распоряжаться ею. Это общая наша городская собственность. Её в музей надо передавать, а ты – хоромы строить. Рабская твоя психология, Ефимка. Ты за этот кусок золота чуть меня не угробил. А ведь я тебе свободу подарил.
– Не отдам, это моё. Убью, малец, не замай, не подходи. Грех смертный на себя приму, но не отдам золото.
Совсем Ефимке плохо стало. Глаза выкатились синими бельмами, лицо забелело меловой маской. Выхватил он в куче камней большущий острый обломок и замахнулся им в бешенстве на Пашу, но бросить не успел. Тёмная тонкая ниточка Кляксы вдруг обвила его вспотевший лоб, ниточка расширилась, стала чёрной полоской, закрывшей его лоб. Ефимка внезапно успокоился, глаза его устало закрылись. Он медленно опустил напрягшиеся руки, присел на камни, затем откинулся на неровную стену и забылся с печалью на лице.
